Вадим Степанцов. Случай с газетчиком Быковым.
Накрывши пузо грязным пледом,
я ехал в бричке с ветерком.
Моим единственным соседом
был штоф с кизлярским коньяком.
Столбы мелькали верстовые,
закат над лесом угасал.
Коньяк кизлярский не впервые
от горьких дум меня спасал.
Увы, опять я всё прошляпил!
А как всё было хорошо:
Фёдор Иванович Шаляпин
мне соиздателя нашёл.
В миру - известная персона,
из Мамонтовых, Савватей.
Расселись, крикнули гарсона.
Купчина начал без затей:
"Что ж, мой любезный юный гений,
что будем с вами издавать?" -
"Журнал литературных прений" -
"Как назовём?" - "Еб*на мать".
"Что, прямо так?" - "Нельзя иначе!
Шок, буря, натиск и - барыш!" -
"Н-да. Надо обсудить на даче.
Фёдор Иваныч, приютишь?"
И вот к Шаляпину на дачу
летим мы поездом в ночи.
Владимир. Полустанок. Клячи.
И в ёлках ухают сычи.
В вагоне мы лакали водку,
а Савва Мамонтов стонал:
"Газета "За*би молодку"!
Нужна газета, не журнал!"
Сошлись мы с Саввой на газете,
названье дал я обломать -
Синод, цензура, бабы, дети -
решили: будет просто "Мать".
И вот знаток осьми языков,
кругом - вельможные друзья,
Патрон-редактор Дмитрий Быков,
к Шаляпину приехал я.
Проспал я в тереме сосновом
до двадцать пятых петухов.
Как сладко спится в чине новом!
Bonjour, bonjour, месье Bikoff!
Шаляпинская дочь Ирина
на фортепьянах уж бренчит.
Прокрался на веранду чинно,
а плоть-то, плоть во мне кричит!
Пушок на шее у красотки
и кожа, белая, как снег.
Я тихо вышел, выпил водки
и вновь забылся в полусне.
И грезится мне ночь шальная,
одежды, скинутые прочь,
и, жезл мой внутрь себя вминая,
вопит шаляпинская дочь.
А рядом, словно Мефистофель
из бездны огненной восстал,
поёт папаша, стоя в профиль,
как люди гибнут за металл.
И, адским хохотом разбужен,
из кресел вывалился я.
"Мосье Быкофф, проспите ужин!" -
хохочут добрые друзья.
Хватив глинтвейну по три кружки,
мы стали с Саввой рассуждать
о том, как счастлив был бы Пушкин
печататься в газете "Мать".
Не говоря уж про Баркова
и прочих озорных господ,
которым жар ржаного слова
вдохнул в уста простой народ.
"Ах, как бы Александр Сергеич
язвил обидчиков своих,
когда б средь ямбов и хореев
мог вбить словечко в бельма их!
А Лермонтов, невольник чести?
А Писарев, а Лев Толстой?
Им по колонке слов на двести -
такое б дали - ой-ой-ой!"
Глинтвейн, и херес, и малага,
и водочка смешались вдруг,
и в сердце вспыхнула отвага,
и Ирку я повел на круг,
Сказал: "Играй, Фёдор Иваныч!
Желает Быков танцевать!
Мамзель, почешем пятки на ночь
в честь славной газетёнки "Мать"?
И тут фонтан багряно-рыжий
нас с барышней разъединил,
и всю веранду рвотной жижей
я в миг единый осквернил.
Сидят заблёванные гости,
Шаляпин и его жена,
а Савва Мамонтов от злости
сует кулак мне в рыло - на!
Вмиг снарядили мне карету,
кричали в спину дурака.
Не помню сам, как из буфета
я стибрил штофчик коньяка.
И вот, как дурень еду, еду...
А всё же сладко сознавать:
Почти поймал за хвост победу,
почти издал газету "Мать"!
Другие статьи в литературном дневнике:
