***
Айда, голубарь, пошевеливай, трогай,
Бродяга, - мой конь вороной!
Все люди - как люди, поедут дорогой,
А мы пронесем стороной.
Чтобы мать не любить и красавицу тоже,
Мы, нашу судьбу не кляня,
Себя понесем, словно нету дороже
На свете меня и коня.
Зеленые звезды, любимое небо!
Озера, леса, хутора!
Не я ли у вас будто был и не был
Вчера и позавчера.
Не я ли прошел - не берег, не лелеял?
Не я ли махнул рукой
На то, что зари не нашел алее?
На то, что девчат не нашел милее?
И волости - вот такой -
А нынче почудилось: конь, бездорожье,
Бревенчатый дом на реку, -
И нет ничего, и не сыщешь дороже
Такому, как я, - дураку...
1927
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО
На санных путях, овчинами хлопая,
Ударили заморозки. Зима.
Вьюжит метель. Тяжелые хлопья
Во первых строках моего письма.
А в нашей губернии лешие по лесу
Снова хохочут, еле дыша,
И яблони светят,
И шелк по поясу,
И нет ничего хорошей камыша.
И снова девчонка сварила варенье.
И плачет девчонка, девчонка в бреду,
Опять перечитывая стихотворенье
О том, что я - никогда не приду.
И старую сОсну скребут медвежата -
Мохнатые звери. Мне душно сейчас,
Последняя песня тоскою зажата,
И высохло слово, на свет просочась.
И нет у меня никакого решенья.
Поют комсомолки на том берегу,
Где кабель высокого напряженья
Тяжелой струей ударяет в реку.
Парнишка, наверное, этот, глотая
Горячую копоть, не сходит с ума,
Покуда вьюга звенит золотая
Во первых строках моего письма.
Какую найду небывалую пользу,
Опять вспоминая, еле дыша,
Что в нашей губернии лешие по лесу
И нет ничего хорошей камыша?
И девушка, что наварила варенья
В исключительно плодородном году,
Вздохнет от печального стихотворенья
И снова поверит, что я не приду.
И плачет, и плачет, платок вышивая,
Травинку спеша пережевывая...
И жизнь твоя - песенка неживая,
Темная, камышовая.
1927
***
Похваляясь любовью недолгой,
растопыривши крылышки в ряд,
по ночам, застывая над Волгой,
соловьи запевают не в лад.
Соловьи, над рекой тараторя,
разлетаясь по сторонам,
города до Каспийского моря
называют по именам.
Ни за что пропадает кустарь в них,
ложки делает, пьет вино.
Перебитый в суставах кустарник
ночью рушится на окно.
Звезды падают с ребер карнизов,
а за городом, вдалеке, -
тошнотворный черемухи вызов,
весла шлепают на реке.
Я опять повстречаю ровно
в десять вечера руки твои.
Про тебя, Александра Петровна,
заливают вовсю соловьи.
Ты опустишь тяжелые веки,
пропотевшая,
тяжко дыша...
Погляди -
мелководные реки рпавч
машут перьями камыша.
Александра Петровна,
послушай, -
эта ночь доведет до беды,
придавившая мутною тушей
наши крошечные сады.
Двинут в берег огромные бревна
с грозной песней плотовщики.
Я умру, Александра Петровна,
у твоей побледневшей щеки.
..............
Но ни песен, ни славы, ни горя,
только плотная ходит вода,
и стоят до Каспийского моря,
засыпая вовсю, города.
1929
НАЧАЛО ЗИМЫ
Довольно.
Гремучие сосны летят,
метель нависает, как пена,
сохатые ходят,
рогами стучат,
в тяжелом снегу по колено.
Опять по курятникам лазит хорек,
копытом забита дорога,
седые зайчихи идут поперек
восточного, дальнего лога.
Оббитой рябины
последняя гроздь,
последние звери -
широкая кость,
высоких рогов золотые концы,
декабрьских метелей заносы,
шальные щеглы,
голубые синцы,
девчонок отжатые косы...
Поутру затишье,
и снег лиловатый
мое окружает жилье,
и я прочищаю бензином и ватой
центрального боя ружье.
1929
ЛЕС
Деревья, кустарника пропасть,
болотная прорва, овраг...
Ты чувствуешь -
горе и робость
тебя окружают...
и мрак.
Ходов не давая пронырам,
у самой качаясь луны,
сосновые лапы над миром,
как сабли, занесены.
Рыдают мохнатые совы,
а сосны поют о другом -
бок о бок стучат, как засовы,
тебя запирая кругом.
Тебе, проходимец, судьбою,
дорогой - болота одни;
теперь над тобой, под тобою
гадюки, гнилье, западни.
И старая туша, как туча,
как бурей отбитый карниз,
ломая огромные сучья,
медведь обрывается вниз.
Ни выхода нет, ни просвета,
и только в шерсти и зубах
погибель тяжелая эта
идет на тебя на дыбах.
Деревья клубятся клубами -
ни сна, ни пути, ни красы,
и ты на зверье над зубами
свои поднимаешь усы.
Ты видишь прижатые уши,
свинячьего глаза свинец,
шатанье слежавшейся туши,
обсосанной лапы конец.
Последние два шага,
последние два шага...
И грудь перехвачена жаждой,
и гнилостный ветер везде,
и старые сосны -
над каждой
по страшной пылает звезде.
1929
ЛЕСНОЙ ПОЖАР
Июлю месяцу не впервой
давить меня тяжелой пятой,
ловить меня, окружая травой,
томить меня духотой.
Я вижу, как лопнула кожура
багровых овощей, -
на черное небо пошла жара,
ломая уклад вещей.
Я задыхаюсь в час ночной
и воду пью спеша,
луна - как белый надо мной
каленый край ковша.
Я по утрам ищу... увы...
подножный корм коню -
звон кругом
от лезвий травы,
высохшей на корню.
И вот
начинает течь смола,
обваривая мух,
по ночам выходит из-за угла
истлевшей падали дух.
В конце концов
половина зари
отваливается, дрожа,
болото кипит -
на нем пузыри,
вонючая липкая ржа, -
и лес загорается.
Дует на юг,
поглубже в лес ветерок,
дубам и осинам
приходит каюк -
трескучей погибели срок.
Вставай,
поднимайся тогда,
ветлугай,
с водою иди на огонь,
туши его,
задуши,
напугай,
гони дымок и вонь.
Копай топорами широкие рвы,
траву губи на корню,
чтобы нельзя по клочьям травы
дальше лететь огню.
Чтобы между сосновых корней
с повадкой лесного клеща
маленькое семейство огней
не распухало, треща.
Вставай,
поднимайся -
и я за тобой,
последний леса жилец,
иду вперед с опаленной губой
и падаю наконец.
Огонь проходит сквозь меня.
Я лег на пути огня,
и падает на голову головня,
смердя,
клокоча
и звеня.
Вот так прожить
и так умереть,
истлеть, рассыпаясь в прах,
золою лежать
и только шипеть,
пропеть не имея прав.
И новые сосны взойдут надо мной,
взметнут свою красу,
я тлею и знаю -
всегда под сосной,
всегда живу в лесу.
1929
***
Большая весна наступает с полей,
с лугов, от восточного лога --
рыдая, летят косяки журавлей,
вонючая стынет берлога.
Мальчишки поют и не верят слезам,
девчонки не знают покоя,
а ты поднимаешь к раскосым глазам
двустволку центрального боя.
Весна наступает -- погибель твоя,
идет за тобой по оврагу,--
ты носишь четырнадцать фунтов ружья,
табак, патронташ и баклагу.
Ты по лесу ходишь, и луны горят,
ты видишь на небе зарницу;
она вылетает -- ружейный заряд,--
слепя перелетную птицу.
И, белый как туча, бросается дым
в болото прыжком торопливым,
что залито легким, родным, золотым
травы небывалым отливом.
И всё для тебя -- и восход голубой
и мясо прекрасное хлеба,--
ты спишь одинок, и стоит над тобой,
прострелено звездами, небо.
Тоска по безлюдью темна и остра,
она пропадет увядая,
коль кружатся желтые перья костра
и песня вдали молодая.
Я песню такую сейчас украду
и гряну пронзительно, люто --
я славлю тебя, задыхаясь в бреду,
весна без любви и уюта!
<1932>
ОХОТА
Я, сказавший своими словами,
что ужасен синеющий лес,
что качается дрябло над нами
омертвелая кожа небес,
что, рыхлея, как манная каша,
мы забудем планиду свою,
что конечная станция наша -
это славная гибель в бою, -
я, мятущийся, потный и грязный
до предела, идя напролом,
замахнувшийся песней заразной,
как тупым суковатым колом, -
я иду под луною кривою,
что жестоко на землю косит,
над пропащей и желтой травою
светлой россыпью моросит.
И душа моя, скорбная видом,
постарела не по годам, -
я товарища в битве не выдам
и подругу свою не продам.
Пронесу отрицание тлена
по дороге, что мне дорога,
и уходит почти по колено
в золотистую глину нога.
И гляжу я направо и прямо,
и налево и прямо гляжу, -
по дороге случается яма,
я спокойно ее обхожу.
Солнце плавает над головами,
я еще не звоню в торжество,
и, сказавший своими словами,
я еще не сказал ничего.
Но я вынянчен не на готовом,
я ходил и лисой и ужом,
а теперь на охоту за словом
я иду, как на волка с ножом.
Только говор рассыплется птичий
над зеленою прелестью трав,
я приду на деревню с добычей,
слово жирное освежевав.
1933
***
Яхта шла молодая,
косая,
серебристая вся от света –
гнутым парусом разрезая
тонкий слой голубого ветра.
В ноздри дул ей соленый запах –
пахло островом,
морем,
Лахтой...
На шести своих тонких лапах
шли шестерки тягаясь с яхтой.
Не хватало всем весел и лодок –
с вышек прыгали прямо в воду
темной ласточкой пролетая
над зелеными островами
И дрожала вода золотая,
вся исколотая прыгунами.
Задыхаясь и завывая,
к стадиону летели трамваи
Прям от фабрик и от заводов
к стадиону,
где легкий отдых.
К стадиону,
где каждый стайер.
Каждый спринтер –
литейщик,
слесарь.
Пролетает, как в птичьей стае,
своего не чувствуя веса.
И трамваи у стадиона
проездная трясла лихорадка.
Их маршруты:
Труд – Оборона, –
обозначены были кратко.
Мы маршруты без этого знали,
мы сдаем нашей силы пробу,
и прибывшие парни снимали
заводскую, черную робу.
Вот вам классовый ветра анализ,
наша легкая сила живая
Снова девушки засмеялись,
рыбьей стайкою проплывая.
Солнце пышет веселым жаром,
покрывая плечи загаром,
похваляясь плеч желтизною
(то ли будет через неделю)
Я почувствую, что весною
года на три я молодею.
Пойте песню.
Она простая.
Пойте хором и под гитару.
Пусть идет она, вырастая,
к стадиону,
к реке,
к загару.
Пусть поет ее, проплывая
мимо берега,
мимо парка,
вся скользящая,
вся живая,
вся оранжевая байдарка.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
