Пока Виктор брал ключи у портье, за его спиной проходил разговор.
Бол-Кунац разговаривал со швейцаром. 'Ты зачем сюда вперся?' - Шипел
швейцар. 'У меня разговор с господином Баневым'. 'Я тебе покажу разговор с
господином Баневым'. - Шипел швейцар, - шляешься по ресторанам... 'У меня
разговор с господином Баневым, - повторил Бол-Кунац. - Ресторан меня не
интересует'. 'Еще бы тебя, щенка, ресторан интересовал... Вот я тебя отсюда
вышвырну.' Виктор взял ключ и обернулся.
- Э... - Сказал он. Он опять забыл имя швейцара. - Парнишка со мной,
все в порядке.
Швейцар ничего не ответил, лицо у него было недовольное.
Они поднялись в номер. Виктор с наслаждением сбросил плащ и наклонился,
чтобы расшнуровать сырые ботинки. Кровь прилила к голове и он ощутил изнутри
болезненные редкие толчки в то место где был желвак, тяжелый и круглый, как
свинцовая лепешка. Он сразу выпрямился и, придерживаясь за косяк, стал
сдирать ботинок, упершись в задник носком другой ноги. Бол-Кунац стоял
рядом, с него капало.
- Разрешите позвонить, - сказал Бол-Кунац, не двигаясь с места.
- Валяй, - Виктор содрал второй ботинок и в мокрых носках ушел в
ванную. Раздеваясь, он слышал, как мальчик негромко разговаривает спокойно и
неразборчиво. Только однажды он отчетливо и громко произнес: 'Не знаю'.
Виктор обтерся полотенцем, накинул халат и, достав чистую купальную
простыню, вышел из ванной.
- 'Вот тебе' - сказал он и тут же увидел, что это ни к чему. Бол-Кунац
по-прежнему стоял у дверей, и с него по-прежнему капало.
- Благодарю вас, - сказал он. - Видите ли, мне надо идти. Я хотел бы
еще только...
- Простудишься, - сказал Виктор.
- Нет, не беспокойтесь, благодарю вас. Я не простужусь. Я хотел еще
только выяснить с вами один вопрос. Ирма вам ничего не говорила?
Виктор бросил простыню на диван, присел на корточки перед баром и
вытащил бутылку и стакан.
- Ирма мне много чего говорила, - ответил он довольно мрачно. Он налил
в стакан на палец джину и долил немного воды.
- Она не передавала Вам наше приглашение?
- Нет, приглашений она мне не передавала. На, выпей.
- Благодарю вас, не нужно. Раз она не передавала, передам я. Мы хотели
бы встретиться с вами, господин Банев.
- Кто это - мы?
- Гимназисты. Видите ли, мы читали ваши книги и хотели бы задать вам
несколько вопросов.
- Гм, - сказал Виктор с сомнением. - Ты уверен, что это будет интересно
всем?
- Я думаю, да.
- Все-таки я пишу не для гимназистов, - напомнил Виктор.
- Это неважно, - сказал Бол-Кунац с мягкой настойчивостью. - Вы
согласились бы?
Виктор задумчиво покрутил в стакане прозрачную смесь.
- Может быть, все-таки выпьешь, - спросил Виктор. - Лучшее средство от
простуды. Нет? Ну, тогда я выпью. - Он осушил стакан. - Хорошо. Я согласен.
Только никаких афиш, объявлений, и прочего. Узкий круг. Вы и я... Когда?...
- Когда вам будет угодно. Лучше бы на той неделе. Утром.
- Скажем, через два дня. Только не очень рано. Скажем, в пятницу в
одиннадцать. Это подойдет?
- Да. В пятницу в одиннадцать. В гимназии. Вам напомнить?
- Обязательно, - сказал Виктор. - О раутах, суаре и банкетах, а также о
митингах, встречах и совещаниях я всегда стараюсь забыть.
- Хорошо, я напомню, - сказал Виктор. - А теперь я с вашего разрешения
пойду. До свидания, господин Банев.
- Постой, я тебя провожу, - сказал Виктор. - Как бы тебя этот...
Швейцар не обидел. Что-то он сегодня не в духе, а швейцары, знаешь, такой
народ...
- Благодарю вас - не беспокойтесь, - возразил Бол-Кунац. - Это мой
отец. И он вышел. Виктор налил себе еще на палец джину и повалился в кресло.
Так, подумал он. Бедный швейцар. Как же его зовут? Неудобно даже, все-таки
мы с ним товарищи по несчастью, коллеги. Надо будет с ним поговорить,
обменяться опытом. Он, наверное, опытнее... Какая однако концентрация
вундеркиндов в моем родном промозглом городишке. Может быть это от
повышенной влажности... Он откинул голову и сморщился от боли. Вот гад, чем
это он меня все-таки? Он ощупал желвак. Похоже на резиновую дубинку.
Впрочем, откуда мне знать, как это бывает от резиновой дубинки? Как бывает
от модернового стула в 'Жареном Пегасе' - это я знаю. Как бывает от
автоматного приклада, или, например, от рукоятки пистолета, я тоже знаю; от
бутылки из-под шампанского и от бутылки с шампанским... Надо будет спросить
Голема... Вообще странная какая-то история, хорошо бы в ней разобраться... И
он стал разбираться в этой истории, чтобы отогнать всплывшую вторым планом
мысль об Ирме, о необходимости от чего то отказываться и как то себя
ограничивать и куда-то кому-то писать, кого-то просить: 'Извини, что
беспокою тебя, старина, но тут у меня объявилась дочка двенадцати с лишним
лет, очень славная девочка, но мать у нее дура и отец тоже дурак, так вот
надобно пристроить ее куда-нибудь подальше от глупых людей...' Не хочу я
сегодня об этом думать, завтра подумаю он посмотрел на часы. Хватит думать
вообще. Хватит. Он поднялся и стал одеваться перед зеркалом. Брюхо растет,
вот дьявол, и откуда бы у меня быть брюху? Такой всегда был сухощавый
жилистый человек. Даже и не брюхо, собственно, - благородное трудовое чрево
от размеренной жизни и от хорошей пищи - а так, брюшко какое-то
паршивенькое, оппозиционерский животик. У господина президента, небось не
такой. У господина президента небось благородный, обтянутый черным,
лоснящийся дирижабль...
Повязывая галстук, он придвинул лицо к зеркалу и вдруг подумал, как
выглядело это уверенное крепкое лицо, столь обожаемое женщинами известного
сорта, некрасивое, но мужественное лицо бойца с квадратным подбородком, как
оно выглядело к концу исторической встречи. Лицо господина президента, тоже
не лишенное мужественности и элементов квадратности, к концу исторической
встречи напоминало, прямо скажем, между нами кабанье рыло. Господин
президент изволил взвинтить себя до последней степени, из клыкастой пасти
летели брызги а я достал платок и демонстративно вытер себе щеку, и это был,
наверное, самый смелый поступок в моей жизни, если не считать того случая,
когда я дрался с тремя танками сразу. Но как я дрался с танками, я не помню,
знаю только по рассказам очевидцев, а вот платочек я вынул сознательно и
соображал на что иду... В газетах об этом не писали. В газетах честно и
мужественно, с суровой прямотой сообщили, что "беллетрист" Банев искренне
поблагодарил господина президента за все замечания и разъяснения, сделанные
в ходе беседы.
Странно, как хорошо я все помню. - Он обнаружил, что у него побелели
щеки и кончик носа. - Вот таким я тогда был, на такого орать сам бог велел.
Он ведь не знал бедняга, что это я не от страха бледнею, а от злости, как
Людовик Четырнадцатый... Только не будем махать кулаками после драки. Какая
разница, от чего я там у него бледнел ладно, не будем. Но для того, чтобы
успокоиться, для того, чтобы привести себя в порядок перед появлением на
люди, чтобы вернуть нормальный цвет некрасивому, но мужественному лицу, я
должен отметить, я должен напомнить вам, господин Банев, что если бы вы не
продемонстрировали господину президенту свой платочек, вы бы
благополучнейшим образом обретались сейчас в нашей славной столице, а не в
этой мокрой дыре.
Виктор залпом выпил джин и спустился в ресторан.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
