В такой же точно день - второе мая -
Идти нам было некуда,
А надо куда-нибудь пойти.
И мы пошли с Литейного
Через мосты и мимо мечети
Туда, где в сердцевине петроградской
Жил наш приятель.
Он не очень ждал нас.
Но ежели пришли - пришли,
И были мы позваны к столу.
Бутылку водки принесли с собой
И в старое зеленое стекло -
Осколки от дворянского сервиза -
Ее разлили.
Ты - второе мая, -
Лиловый день, похмелье,
Что ты значишь?
Какие-то языческие игры,
Остатки пасхи, черно-красный стяг
Бакунина и Маркса, что окрашен
В крови и саже у чикагских скотобоен,
И просто выходной советский день
С портретами наместников, похожих
На иллюстрации к брюзжанью Салтыкова...
По косвенным причинам вспоминаю,
Что это было в шестьдесят восьмом.
Мы оба, я и мой приятель,
А может быть, наоборот -
Скорее все-таки наоборот,
Стояли, я сказал бы, на площадке
Между вторым и первым этажом
Официально-социальных маршей
Той лестницы, что выстроена круто
И поднимается к неясному мерцанью
Каких-то позолоченных значков.
Быть может,
ГТО на той ступени,
Где не нужны уже ни труд, ни оборона...
Приятель наш был человеком дела.
Талантом, умником и чемпионом
Совсем еще недавних институтов.
Он на глазах переломил судьбу,
Стал кинорежиссером - и заправским,
И снял свой первый настоящий фильм.
(И мы в кино свои рубли сшибали
В каких-то хрониках и "научпопах".)
Но он-то снял совсем-совсем другое,
Такое, как Тарковский и Висконти,
Такое же, для тех же фестивалей,
Таких же смокингов и пальмовых ветвей.
Ах, пальмовые ветви, нет, недаром
Вы сразу значитесь по ведомствам обоим -
Экран и саван. Может, вы родня?
И вот сидели мы второго мая
И слушали, как кинорежиссер
Рассказывал о Кафке и буддизме,
Марлоне Брандо, Саше Пятигорском,
Боксере Флойде Патерсоне, об
Экранизации булгаковских романов,
Москве кипящей, сумасбродной Польше,
Где он уже с картиной побывал.
И это было все второго мая...
...Второго мая я сижу один
В Москве, уже давно перекипевшей
И снова закипающей и снова...
Что снова? Сам не знаю. Двадцать лет
На этой кухне выкипели в воздух.
Я думаю - и ты сидишь один
В своей двухкомнатной квартирке над Гудзоном,
Который будто бы на этом месте,
Коли отрезать слева вид и справа,
Неву у Смольного напоминает,
Но это и немало - у меня
Все виды одинаковы, все виды.
Есть вид на жительство, и больше ничего.
Там, в этом баскетболе небоскребов,
Играешь ты за первую команду,
Десяток суперпрофессионалов,
Которые давно переиграли
Своих собратий и теперь остались
Под ослепительным оскалом
Всесветского ристалища словес.
И где-нибудь на розовом атолле
Сидит кудрявый быстрый переводчик -
Не каннибал в четвертом поколенье -
И переводит с рифмой и размером
Тебя на узелковое письмо. И это -
Финишная ленточка, поскольку
Все остальное ты уже прошел.
Ну что, дружок, еще случится с нами?
Лишь суесловие да предисловья.
А вот с хозяином квартиры петроградской
И этого не будет.
А он стоял в огромном павильоне,
И скрученное кинолентой время
Спеша входило, как статист на съемку
Стрекочущего многокрыльем фильма,
Да вдруг оборвалось...
...Второго мая
Мы все сидим в удобных одиночках
Без жен, которых мы беспечно растеряли,
И без детей, должно быть затаивших
Эдипов комплекс, вялый и нелепый,
Как все вокруг. И наша жизнь не в том...
А в том - за двадцать лет
Мы заслужили такую муку,
Что уже не можем пойти втроем
По Петроградской мимо
"Ленфильма", и кронверка,
И стены апостолов Петра и Павла,
Мимо мечети Всемогущего и мимо
Большого дома "Политкаторжан",
Откуда старики "Народной воли"
Народной волей вволю любовались.
Мимо еще чего-то, мимо, мимо, мимо...
Вот так проводим мы второе мая.
