Белая Пани"...А то было, перад вайной, з зімы пачынаючы, кожную ноч нешта прылятала да хаты ды грукатела пад дахам ажно да ранку, ды так жа ж громка, што мы з Гэляй пад коўдру забіваліся ды трэсліся і адна на другую паглядалі. Аднойчы наладзіліся ды спыталі: "К дабру ці к худу?", а яно як грукне чымсці цяжкім ды як загудзе: к худу-у-у-у! Жах! Мы ажно скалатнуліся. Потым Гэля і кажа: "Вайна хутка будзе, памяні мае словы, Лідачка". Так і выйшла, і з вёскі, і з нашай сям'і шмат маладых ды прыгожых Белая Пані з дому звяла...". Бабушка охает, мелко крестится и после паузы перечисляет придушенным шёпотом: "Марк, Хрысця, Марыя, Iван... Пайшлі, мае ласачкі, і дзіцятак малых пакінулі, не пабачылі, якімі тыя сталі, у людзі выйшлі... Гора, гора...". После глубоко вздыхает, чешет голову загрубевшими выпуклыми ногтями, напоминающими мне когти волшебной птицы Сирин, седые пряди выбиваются из заплетённой на ночь, изрядно поредевшей уже косицы, щекочут моё лицо. "Ба-а...". Молчит, притворяется, что спит. "Бабуля-а...". "Што, малая? Спi ужо, хопіць капашэць, мне ўставаць самай раніцай". "Ба-аб, а кто это грукал тогда?". "А хто ж яго ведае, дзiцятка, — мо, дамавік... Спі". До-мо-вик... Слово, многажды повторённое про себя, теряет очертания, течёт и занимает собой ещё не занятые дремотой участки мозга. Мне нравится его протяжное начало: до-о-о-о... "Мо-о-о" тоже хорошо поётся, но напоминает утробное мычание коров, проходящих мимо хаты в половине седьмого утра на пастбище. Когда коров много, я их побаиваюсь, хотя бабушкину Зорьку часто чешу между рогов, если она соизволит наклонить лобастую голову за пучком травы. "Доо-мооо...виик". Как будто зовут домой какого-то неизвестного мне Вика, потерявшегося на чердаке прадедовой хаты незадолго до войны. Наверное, это птица Белая Пани принесла его в страшных когтистых лапах откуда-то издалека, из страны, где всегда лето, и нет дождей, из-за которых не пускают на улицу, а есть тёплое море, которое я видела лишь однажды, но папа обещал, что поедем ещё, если я перестану болеть. Принесла, маленького такого, в желтой майке и серых шортах, в резиновых босоножках, которые смешно называют "вьетнамками", на наш тёмный, сквознячный чердак, куда боится лазить даже старая кошка Манька. Бросила его в сундук, где когда-то моя прабабка, а теперь и бабка хранят старые тканые покрывала и прохудившиеся скатерти, проскрипела: "Жди меня туут!" и захлопнула тяжёлую крышку. Он и ждал — а что делать было? Ночь ждал, две ждал, пока не вырос. Дети с моря всегда быстро растут, мама говорила. Ну вот, вырос, сил набрался — поднял крышку и вылез. Злой, голодный, майка мала, шорты не налазят. Завернулся, наверное, в бабкино покрывало с вышитыми петухами, веревкой подвязался — вот и плащ. А зимой как? Надо у деда спросить, может, там тулупы какие найдутся? Ладно, это потом. Да он сам наверняка уже нашёл, столько лет прошло. А вот каково ему было, когда только вылез? Страшно, конечно. Я бы тоже стучала да грукатела. Жалко его. Радио пикает двенадцать раз и заводит гимн, всякий раз ввергающий меня в дрожь. Хоровое "Сла-аався-а-а, Оте-е-ечество!", вторгающееся в густую тишину спящего дома, способно поднять и мёртвых, но ни бабушка, ни дед даже не шевелятся. Я знаю, что бабушка проснётся ровно в пять утра, подправит скрипучую земную ось, наскоро оденется в сумеречном заоконном свете, причешет волосы широкой гребенкой, творя канон, поговорит с Богом о чём-то наболевшем; потом растолкает спящего на печи деда — и утро наконец-то начнётся. Всё будет хорошо, все будут живы и ныне, и присно, и во веки веков, но теперешняя мёртвая неподвижность близких пугает меня до похолодевших пальцев. Медленно выпрастываю ноги из одеяла и бесконечных складок бабкиной ночной сорочки, переползаю через её большое мягкое тело, через кисловатый запах, всхрапы и бормотание и, коснувшись ногами половика, что есть духу пробегаю несколько метров до своей кровати. Ныряю в её отсыревшее настывшее нутро, сворачиваюсь калачиком, подбирая под ноги одеяло, — делаю норку, отбиваю у мрака кусочек территории. Уфф... Спаслась на этот раз. Смотреть в кромешную деревенскую тьму долго нельзя, она сгущается, стремясь обрести форму, отращивает себе щупальца и медленно ползёт к тебе, подминая под себя рассудок. Крепко зажмуриваюсь, не оставляя темноте шанса. Слышала от бабушки, что в страхе помогает молитва, но мне шесть лет, я не знаю ни одной, поэтому повторяю про себя навязшую за день считалку, которая меня пугает: эни-бени-раба, квинтер-финтер-жаба. Квинтер и Финтер представляются мне горбунами, одетыми в старомодные кафтаны и обутыми в деревянные башмаки с огромными пряжками. Когда они ходят, башмаки издают много шума, поэтому подкрасться ко мне незамеченными они не смогут, уже легче. Эни Бенираба —разумеется, старая кривая ведьма с торчащим изо рта обломанным клыком. Она пропахла болотной тиной, я учую её на расстоянии. Остаётся жаба, мелкая, незаметная, способная бесшумно перемещаться, именно она устрашает больше всего. Однако маленький считалочный страх помогает отвлечься от тёмного, большого, и вскоре сон по-кошачьи ловко запрыгивает на меня, утаптывает мягкими широкими лапами ноги, перебирается на живот, ощутимо давит на грудь: спи, спи, спи-и-и... "Пииииии! Пииии!" — тонкий пронзительный звук врывается в тёплый покой, разрушая красочные картинки детского Ирия: цветочный луг, мама в ярком сарафане, литровая банка свежесорванной земляники. "Пиииу-у-у!". Я подхватываюсь на кровати с бешено бьющимся сердцем, зову "Ба-ба-а!" — стыдно, по-детски, как год назад — но ведь страшно, страшно! Бабушка громко всхрапывает, не отзывается. Пробую звать ещё и ещё, но уже понимаю — зря, напрасно, никто не поможет и не спасёт, это птица Белая Пани вернулась, а домовик вырос, и больше в доме детей нет, только я, я одна, и она заберёт меня, схватит своими жуткими костяными когтями, совсем не похожими на лаковые коготки улыбчивой Сирин, схватит и унесёт за тридевять земель, в чужой страшный дом, на продувной чердак, затолкает в старый пронафталиненный сундук и накажет настрого, щёлкнув огромным клювом: "Жди меня туут!". В ожидании ужасной участи забиваюсь как можно глубже под одеяло, не желая облегчать задачу отвратительной птице, — пусть ищет, пусть яростно рвёт покровы, пусть наделает много шума! Прерывисто вздыхаю, жалея себя. Укрытая с головой, дышу в поджатые к груди коленки, выгревая маленькое гнездо, — и не замечаю, как засыпаю. Когда открываю глаза, спасительное утро полнится птичьими трелями, солнце льётся в окна, а в соседней комнате звучит приглушённый мужской голос: "...добро, сейчас залезу и посмотрю, может, тхор гнездо устроил?". Папа приехал, папа! Какое счастье, теперь я никого не боюсь, даже Белой Пани! Выпрыгиваю из постели, с разбегу открываю дверь и бросаюсь на руки, обнимая, целуя, судорожно тараторя: "Папочка, домой хочу, домой, заберёшь меня, папка?". Домой меня не берут: много работы, побудь ещё недельку. С ужасом думаю о предстоящей ночи, но никому ничего не говорю — зачем, всё равно не поверят, высмеют, назовут маленькой фантазеркой и, чего доброго, запретят читать новую книжку сказок. Пока не наступила тьма, нужно придумать действенное заклинание и найти особенную траву, которая отгоняет злую волшбу. Наспех позавтракав, сбегаю на улицу, провожу несколько часов, перебирая пучки травы и чертя в пыли магические знаки — и пропускаю самое главное. Папа забирается на чердак и находит там... сонную молодую сову, посчитавшую пространство под нашей крышей достаточно подходящим для себя убежищем. Сову, ошалевшую от луча фонарика, держа за лапы, торжественно выносят на свет божий, где она, окончательно дезориентированная, улетает, взмахивая тяжёлыми крыльями, в направлении дубовой рощи. Я узнаю об этом со слов папы и деда, но ничуть не жалею, что не довелось видеть сову воочию. Кто знает, кем она могла бы обернуться при виде меня? Мне следует поторопиться: Белая Пани вряд ли вернётся, но остаются злокозненные горбуны в деревянных башмаках, кривая ведьма и бесшумная жаба, полная бурого пекучего яда, — а закат всё ближе... В первом абзаце использован диалектный вариант беларуского языка, так называемая трасянка. © Copyright: Ирина Валерина, 2016 © Copyright: Олег Краснощёков, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
