***"Смеющаяся НЕреволюция". А. Архангельский. "Смеющаяся, но не революция". революция, которая достигла апогея в октябре 1917 года, но во многих отношениях не завершилась вплоть до 1930-х годов, смела все на своем пути: самодержавие, империю, основы государства, классовое устройство, церковь. Но в конце концов воспроизвела все то, против чего боролась: • • • крепостное право вернулось в виде отъема паспортов у крестьян и создания рабовладельческой системы ГУЛАГа; политбюро стало коллективным монархом, диктатор – самодержцем ; классовая структура и бюрократическая империя восстановились в уже2 сточенной форме, абсолютистский патернализм не изжит до сих пор. Даже атеистическая пропаганда была не чем иным, как вывернутой наизнанку катехизацией: верую в партию, правительство и двуединого идола Ленина – Сталина, ибо несть Бог. C50 Смеющаяся НЕреволюция: движение протеста и медиа (мифы, язык, символы) / под ред. А.Г. Качкаевой. – Москва : Фонд «Либеральная Миссия», 2013. – 172 с. стр. 163 Хрестоматия идеологии национал-социализма. Рудольф Норманн. Практически повсюду идущая межклассовая борьба привела к глубокому расколу населения внутри собственной нации. Всё время подогреваемая ненависть, направленная против работодателей любого рода, служащих, да и против любой буржуазной профессии, навешивание им ярлыков кровососов и эксплуататоров якобы единственно работающего рабочего привели к неоправданной травле высших слоёв общества, а также, к появлению у рабочего класса чувства надменности, которая последовательно находит своё выражение в требовании "диктатуры пролетариата" (Коммунистический Манифест). Существенное требование Эрфуртской программы - перевод средств производства из частной собственности в собственность и управление общества - сегодня сконцентрировалось в лозунге "Социализация". То, что полная социализация означает нашу экономическую смерть и полное банкротство государства - совершенно ясно любому честному политику. Но никто не отваживается честно и открыто заявить об этом народу. Лозунгом сейчас должно быть не обобществление, а разобществление. Так образом, сейчас, под видом социализации, пытаются, при помощи фантастических налоговых проектов, возместить очевидные ошибки, чтобы ещё раз экспроприировать экспроприаторов. Но это означает ни что иное, как подвергнуть всё народное хозяйство явной смерти. Вместо повышения уровня производства (о его удвоении, как это обещала вся социалистическая литература сразу же после революции, вообще не может идти речи) наступила полная противоположность. Но самым ужасным было бы, если нынешнее социалистическое правительство подумает о крупных займах за рубежом. Этим бы не просто увенчался наш экономический спад, но мы бы попали под процентную кабалу Антанты, из которой уже не было бы возврата. Основной ошибкой, основным заблуждением, на котором построена эта вся порочная цепочка выводов, требований, обещаний народу, является совершенно неверная позиция по отношению к промышленному и ссудному капиталу. конце концов, далее уже нельзя обещать "Всё Всем". К тому же, это глупо; ведь любая мысль, любое действие, любое проявление, любая деятельность, доведённая до крайности, становится, в конце концов, глупостью, превращаясь в свою противоположность. То же самое и с коммунистическими мыслями, что "Всё должно принадлежать Всем", - это заканчивается и превращается в то, что "У Всех нет ничего". Голод, сомнения, нищета, болезни, нужда пришли в Россию, люди потеряли последние остатки жизненного мужества и радости. Я повторяю: крупнейшее, основное заблуждение социалистической мысли в результате сводится к непониманию разницы между промышленным и ссудным капиталом. Стремящийся к проценту ссудный капитал является изгоем человечества. Вечное стремление к бесконечному росту крупного ссудного капитала приводит к эксплуатации народов, а не к развитию творческого, производящего товары промышленного капитала. стр. 86 Пролетарии всех стран, объединяйтесь! Эта задача, если она вообще выполнима, то только в самом ужасном государстве принуждения, когда ты остаёшься внутри сердца убеждённым коммунистом, спартанистом и т.д., но тогда давай дальше не будем друг с другом спорить, ведь тогда мы не поймём друг друга, ибо говорим на разных языках и лишь будущее решит: или государство принуждения, которое, в данном случае, может выйти из большевистского хаоса, или государство с экономикой, освобождённой от кабалы процента, на которое надеюсь я. Если же ты, по причине своей коммунистической души - если ты честен - всё же находишь у себя ещё мысли, страсть по женщине и мясу, по человеческой душе, которая для тебя ближе, чем эскимо или обезьяна Зулу, если на фабричной работе по приказам советского руководства ты всё же думаешь о том, что было бы прекрасно иметь собственный небольшой домик, кусочек собственного сада… Если ты в глубине своей души ещё не чувствуешь настоящего удовлетворения от того, что у тебя такие же права, как у собаки на улице, использовать попавшуюся на бегу собаку женского рода, если ты только и думаешь о том, как сэкономить с твоей зарплаты, и полагаешь, что заработок принадлежит только тебе, тогда ты уже больше не коммунист, тогда ты сердцем не можешь быть согласен с лозунгом "Всё принадлежит всем", который так громко провозглашается, тогда ты уже не хочешь, чтобы всё принадлежало всем. Ты хочешь, чтобы именно то, что ты себе желаешь: жену, ребёнка, двор, сбережения - есть ли это уже у тебя или только появляется, но чтобы это принадлежало одному тебе. И видишь, мой друг, если ты хотя бы в уголке души сомневаешься, что тебе будет безразлично, когда придёт кто-то лучший и просто возьмёт у тебя твои сбережения от имени "всех", принесёт тебе другое мясо, а твоё возьмёт, потому, что всё мясо принадлежит всем, тогда, мой друг, тогда мы говорим совсем не о разном, и тогда я хотел бы тебя попросить задуматься, не должен ли быть коммунистический лозунг "Всё принадлежит Всем" концом любой культуры, не ставит ли отсутствие какого-либо понятия собственности, по логике, человека на уровень обезьяны. Хрестоматия идеологии национал-социализма. Они уничтожили наш материальный Рейх. И они до сих пор боятся его политической тени. Но Рейх им пришлось оставить не сломленным. Есть лишь один Рейх, подобно тому, как есть лишь одна Церковь. Все остальное, что претендует на это название, есть государство или община, или секта. Есть только Рейх. Немецкий национализм борется за возможный Рейх. Немецкий националист нашего времени, будучи немецким человеком, все еще является мистиком. Но как человек политический, он стал скептиком. Он знает, что осуществление идеи постоянно отодвигается все дальше, что духовность на самом деле являет себя в очень человеческом, а это значит, сугубо политическом, и что нации претворяют возложенные на них идеи лишь в той мере, в какой они утвердили и осуществили себя исторически. Немецкий националист невосприимчив к идеологии ради идеологии. Он распознал обманчивость громких слов, с помощью которых победившие нас народы приписывают себе высокую миссию. Он узнал, что в окружении цивилизации, которой принадлежат эти народы и которая самодовольно называет себя западной, человек не возвышается, но опускается. В этом опускающемся мире, который сегодня торжествует победу, он стремится спасти немецкое. Он стремится получить его воплощение в ценностях, которые остались непобежденными, потому что они сами по себе непобедимы. Он стремится обеспечить им долговечность в мире тем, что, борясь за них, восстанавливает тот ранг, который принадлежит им по праву, и - заметим это сейчас, когда ни одно понятие не кажется более сомнительным, чем понятие европейского - когда он борется за все, что, исходя из Германии, имеет европейский охват. Мы думаем не о той Европе сегодняшнего дня, которая слишком достойна презрения, чтобы ее хоть как-то оценивать. Мы думаем о Европе дня вчерашнего, но также и о том, что может снова спастись из нее для дня завтрашнего. И мы думаем о Германии всех времен - о Германии двухтысячелетнего прошлого и о Германии вечного настоящего, о Германии, которая живет в мире духовном, но желает безопасности в мире действительном, и которая может достичь такой безопасности лишь политическими средствами. Зверь в человечьем обличье крадется к нам. Африка просвечивает через Европу. Мы должны быть часовыми у врат, ведущих к ценностям. стр. 103 К.С. Станиславский. Том VI. стр. 155 Но разве то, что до сих пор сделано артистами, это то, что может и должен давать театр? Нет, тысячу раз нет. театра еще не было. Там должны быть люди идеи, понимающие свою высокую миссию и выполняющие ее не из-за лишнего хлопка, венка, не ради удовлетворения своего маленького актерского, каботинского самолюбия, а ради националь, патриотич общечеловеческой цели. Вот такой театр должен быть одним из главных орудий борьбы с войной и международным средством поддержания всеобщего мира на земле. Театр -- лучшее средство для общения народов между собой, для вскрытия и понимания их сокровенных чувств. Если б эти чувства чаще вскрывали и народы узнали бы, что в большинстве случаев нет места для злобы и ненависти там, где ее искусственно разжигают для иных, эгоистических целей, сколько бы раз народы пожали бы друг другу руку, сняли шапки, вместо того чтоб наводить друг на друга пушки и наступать на несуществующих врагов. Я не знаю театра, который бы служил этим целям. И, наоборот, я знаю много театров, которые служат тому, чтоб возбуждать взаимную ненависть, снобизм, разврат. Я знаю страны, где такие театры поддерживаются субсидиями государств или содержатся ими, а идейные театры, пытающиеся пойти по тому пути, по которому должен шествовать театр, влачат жалкое существование, поддерживаемые грошами частных лиц, преданных идее подлинного театра. Я знаю много государств и стран, в которых театр совершенно не субсидируется правительством, очевидно, не сознавшим своей культурной обязанности. Без субсидии театр, как и университет и многие другие идейные и воспитательные учреждения государства, существовать не может В годы социальных переворотов и коренной перестройки страны вы осознали общественное значение и воспитательную роль искусства. стр. 165 переработки, я стою на той точке зрения, что при постановке всякого значительного художественного произведения режиссер и актеры должны стремиться к возможно более точному и глубокому постижению духа и замысла драматурга, а не подменять этот замысел своим1. Интерпретация драмы и характер ее сценического воплощения всегда и неизбежным образом являются в известной мере субъективными и окрашиваются как личными, так и национальными особенностями режиссера и актера, но только при глубоком внимании к художественной индивидуальности автора и к тем идеям и настроениям его, которые явились творческим зерном драмы, театр может раскрыть всю ее художественную глубину и передать присущую ей как поэтическому произведению цельность и стройность композиции. стр. 172 историческая эпоха, которая их породила, и та жизнь, которую мы творим. Искусство создает жизнь человеческой души. Жизнь современного человека, его идеи мы призваны передавать на сцене. Театр не должен подделываться под своего зрителя, нет, он должен вести своего зрителя ввысь по ступеням большой лестницы. Искусство должно раскрывать глаза на идеалы, самим народом созданные. Эти идеалы живут в хаотическом виде. Но приходит литератор, приходит артист, он видит эти идеалы, он очищает их от всего лишнего, он облекает их в художественную форму и преподносит их тому народу, который их создал. В таком виде эти идеалы лучше усваиваются, лучше понимаются. Для того чтобы совершить эту работу, нужно уметь заглянуть в сердца современных зрителей... стр. 187 Как всякое искусство, театр должен углублять его сознание, утончать его чувства, поднимать его культуру. Зритель, уходя со спектакля, должен смотреть на жизнь и современность глубже, чем когда он пришел в театр. Поэтому театр не вправе легкомысленно или поверхностно относиться к ожиданиям зрителя или обольщаться его аплодисментами и восторгами: зритель сейчас благодарен за всякий намек на искусство. Между тем театр часто заволакивает ту или иную большую тему или фальшивой театральной бутафорской игрой, или внешним подражанием жизни. Смысл театрального искусства в раскрытии темы пьесы через живые, глубоко насыщенные, правдивые образы. Тогда, следя за ходом перерождения или упадка образа, зритель будет яснее понимать глубочайшие проблемы культуры. Театр должен не "учительствовать", а образами увлекать зрителя и через образы вести к идее пьесы. В нашей стране театр не имеет права лгать -- он должен быть внутренне правдивым. Это и налагает огромные обязательства на актера и предъявляет такие же требования к его мастерству. Самое трудное -- показать сейчас современные образы в правдивых, глубоких чертах. Оттого внимание МХАТ сейчас более всего устремлено на развитие и поднятие актерского мастерства. стр. 233 ак отрадно работать для своего народа в тесном с ним общении! Это чувство -- результат воспитания, которое дала нам Коммунистическая партия во главе с дорогим, любимым Иосифом Виссарионовичем. Он так просто, так искренно подходит ко всем жизненным вопросам и так верно и прямо их разрешает. Товарищ Сталин -- подлинный, заботливый друг всего живого, прогрессивного, всегда все предвидящий, предупреждающий. Сколько он сделал хорошего для нас, актеров! Спасибо ему за все это! стр. 256 понесете в храм искусства все актерские мелкие зависти, сплетни и людские пороки,-- храм превратится в свалку всех отбросов и гнили человеческой души. И вместо вечного праздника получится вечный мрак и омерзение. стр. 267 И.В. Гёте. Собрание сочинений в X томах. Том III. Ибо весь поучительный смысл таких описаний;сводится к одному: из них человек узнает, что происходит;с другими людьми и чего он вправе ждать от жизни, а также;уясняет себе, что все встречающееся ему на жизненном пути;случается с ним, как со всяким человеком, а не как с удачником или неудачником. Пусть это знание бессильно предотвратить зло, но оно служит нам уже тем, что научает свыкаться с обстоятельствами, многое выносить и многое же преодолевать. Здесь будет уместно еще одно замечание общего характера, а именно: в воспитание детей из состоятельных семейств,; Гинзбург. Г. Устойчивое массовое мировоззрение, традиционные формы жизни вырабатывали стихийную жизненную символику, стихийную ритуальность, например в среде патриархального крестьянства. Людей же сознательно символического поведения, людей, строящих свой исторический образ, выдвигали в особенности периоды больших идеологических движений. Жизненная символика отчетливо выступает в периоды переломные, когда рождаются «новые люди», с новыми принципами поведения. В периоды, наконец, особенно острого внимания к личности. Самыми «семиотическими» и выразительными оказывались люди с личными предпосылками, наиболее подходящими для данной исторической модели. стр. 22 Потребность в новом строе сознания, в новом эпохальном герое... стр. 65 Предпосылки деградации — это вялость воли и рефлексия, почти патологическая впечатляемость и воспри имчивость к любым внешним раздражениям, власть мгновенных импульсов и вожделений, неспособность тем самым к самоприпуждению. стр. 212-213 А. В. Луначарский. "Религия и социализм". Том I. "По Штампферу богословские системы древности, очевидно Пифагора, Платона и др., не имеют ничего общего с религией, как отнюдь не религиозными являются у него Спиноза, Кант, Фихте и Шиллер. Ибо никто из них не учил догматически. Зато материализм, атеизм, —оказываются… почти религией. В самом деле, вот что читаем мы о материализме у Штампфера: «Социалдемократия ни в каком отношении не связана с материалистическим мировоззрением. Это мировоззрение отрицает не только религию откровения, но и философию, все усилия которой оно считает бесплодными, при чем совершенно забывает, что его собственные основные понятия: «сила» и «материя» — также философские абстракции. Факт, что мы мыслим, не освобождает нас от труда исследовать законы этого мышления. Поскольку материализм отвергает это исследование и пытается по своему заколотить досками мир, он тесно соприкасается с религиями откровения». Великий соотечественник Вандервельда, поэт Верхарн, говорит: «боги были очеловечением природы, и это было нужно: если боги уходят теперь, умирают — знак, что они перестали быть нужными». самое слово религия тут уж менее важно. Хотя мне кажется, что несмотря на то, что оно, как говорит Дицген, «опошлено попами» — его не следует фетишистски бояться, а заменить его другим, как мы увидим, не так легко. "Я думаю, что с точки зрения религиозно–философской Маркс блистательно продолжил это дело возвышения антропологии до степени теологии. т. е. окончательно помог Человеческому самосознанию стать человеческой религией. Великий философ соц.–демократии, имя которого, как философа, становится постепенно рядом с именем Энгельса, —Иосиф Дицген, склонялся к Фейербаховской точке зрения. Чудные строки содержит в себе вообще богатая содержанием брошюра Дицгена «Религия социал–демократии». «Дорогие сограждане! в идеях соц.–демократии содержится новая религия которая в противовес всем данным существующим стремится к тому, чтобы быть воспринятой не только сердцем, но и умом. От других обыкновенных объектов умственной работы соц.–демократия отличается тем, что является откровением человеческого сердца, в виде особой религии. Цель религии, собственно говоря — облегчить истомленное человеческое сердце от скорби земной жизни. До сих пор, однако, она могла добиваться этого лишь путем идеалистическим, прибегая к мечтам, ссылаясь на незримого бога и суля загробную жизнь. Евангелие же настоящего обещает преобразовать, наконец, самым реальным, самым действительным и осязательным образом нашу юдоль скорби и печали». Вот категорическое и прекрасное утверждение, под которым мы с радостью подписываемся. Но Дицген идет дальше, он с не менее категорической резкостью отмечает радикальную перемену в религиозном сознании, радикальное отличие новой религии: «Если религия сводится к вере в неземные и сверхземные материальные существа и силы, к упованию на богов и духов, то в таком случае демократия вовсе не имеет религии. Место её в демократии занимает сознание бессилия отдельного человека, который для своего усовершенствования нуждается в общественной организации и в силу этого подчинен ей. Культурное человеческое общество — вот высшее существо, в которое мы веруем, наши надежды возлагаются на соц.–демократический строй. Только этот строй реализует любовь, о которой религиозные фантазеры могли лишь до сих пор мечтать. Пусть люди, закоснелые в суеверии и ограниченные, не находящие в себе веры в демократическое развитие общества, переносят свои надежды и свою любовь в «тот мир». Дицген под людьми, наделяющими нас религией, разумеет тех, которые, подобно напр. г. Булгакову, стремятся доказать наличность в научном социализме суеверия и метафизки, он разумеет лиц, навязывающих старые формы религии и готовых пользоваться для этого существенным сходством биологического содержания старых религий и научного социализма. Эта мысль Дицгена совершенно ясна из продолжения. «Мы не признаем слова религия не потому, что отрицаем всякую общность и родственность религиозного и социалдемократического житейского мировоззрения, а для того, чтобы подчеркнуть разницу, чтобы разорвать не только по внешности, но и по внутреннему содержанию, не только по имени, но и на деле с объектом, опошленным попами». Важно, что Дицген и в этом порыве либрпансерского раскаяния твердо поддерживает идею родственности религиозного и соц.–демократического мировоззрения. Дальше же логика ему изменяет. Действительно не принимать слово религия, значит именно отделаться «по имени» и «по внешности». Можно признать опошленное слово и осветить его новым содержанием. Раз вене опошлено слово «идеал»? —даже слово «материя», слово «социализм»? Слова чисты в чистых устах, и соц.–демократия только выиграет, когда скажет: да, я новая, великая, религиозная сила, и несу с собою религию, которая заменяет все прежние и содержит их в себе в высшей потенции. Религия «не только» идея освобождения от скорбей, не только выражение практической потребности, но и стремление познать мир, систематизировать свой опыт. Но эта вторая, второстепенная и побочная задача во второй части работы Дицгена вытеснила даже память о первой, благодаря чему и оказалась вдруг возможной чисто рационалистическая формула: «иметь религию значит иметь научную систему». Во второй лекции Дицген так резюмировал мысль своей первой лекции: «В соц.–демократическом движении мы нашли новую форму религии, поскольку это движение преследует аналогичную религии цель: освободить род людской от бедности, под бременем которой он, беспомощный, начал свою борьбу за существование в этом мире превратностей». Религия «не только» идея освобождения от скорбей, не только выражение практической потребности, но и стремление познать мир, систематизировать свой опыт. Но эта вторая, второстепенная и побочная задача во второй части работы Дицгена вытеснила даже память о первой, благодаря чему и оказалась вдруг возможной чисто рационалистическая формула: «иметь религию значит иметь научную систему». А. В. Луначарский. "Религия и социализм". Том I. Предисловие. об определении места социализма среди других религиозных систем. К диктатуре пролетариата естественной подготовкой служит идейная гегемония пролетариата. Нет, он не хочет строить свое понятие добра, обосновывать свои ценности на шатких опорах личных и групповых пристрастий и антипатий. Идеалы, создаваемые людьми, суть только желания различных групп, бой решается не красотой знамен, а числом и социальным весом борцов. Но над борьбою людей и их групповыми и классовыми идеалами — сияют вечные звезды объективных, обязательных ценностей. Нравственные истины эти не были изначала известны и ясны, как и априорные законы логики. Но как последние — они не измышляются. а открываются, как последние — они формально обязательны для нравственного мышления, чувствования и поведения. поставить научный социализм в определенную связь с историей религиозности человеческой — значит придти к самому важному из результатов всей работы. 1. Трудность определения. 2. Социалдемократы о сущности религии. «Религия в максимальном смысле отживает. Что касается религиозного чувства, то очевидно, что оно исчезнет вслед за религиозной идеей. Но в чувствах конечно больше консерватизма, чем в идеях. Будут иметь место различные пережитки, народятся ублюдочные концепции мира, полуматериалистические, полуспиритуалистические, но и пережитки эти осуждены на исчезновение в свой черед, в особенности, по исчезновении некоторых учреждений, якобы санкционированных религией. Прогресс человечества несет с собой смертельный приговор и религиозной идее и религиозному чувству. Только робкие или заинтересованные выражают опасение за судьбу морали. Мораль способна вести самостоятельное существование. Вера в духовные существа даже и теперь далека от того, чтобы быть опорой морали, напротив религиозные верования цивилизованных наций нашего времени отстали от их морального развития». Ф. Энгельс. По Штампферу богословские системы древности, очевидно Пифагора, Платона и др., не имеют ничего общего с религией, как отнюдь не религиозными являются у него Спиноза, Кант, Фихте и Шиллер. Ибо никто из них не учил догматически. Зато материализм, атеизм, —оказываются… почти религией. В самом деле, вот что читаем мы о материализме у Штампфера: «Социалдемократия ни в каком отношении не связана с материалистическим мировоззрением. Это мировоззрение отрицает не только религию откровения, но и философию, все усилия которой оно считает бесплодными, при чем совершенно забывает, что его собственные основные понятия: «сила» и «материя» — также философские абстракции. Факт, что мы мыслим, не освобождает нас от труда исследовать законы этого мышления. Поскольку материализм отвергает это исследование и пытается по своему заколотить досками мир, он тесно соприкасается с религиями откровения». Великий соотечественник Вандервельда, поэт Верхарн, говорит: «боги были очеловечением природы, и это было нужно: если боги уходят теперь, умирают — знак, что они перестали быть нужными». самое слово религия тут уж менее важно. Хотя мне кажется, что несмотря на то, что оно, как говорит Дицген, «опошлено попами» — его не следует фетишистски бояться, а заменить его другим, как мы увидим, не так легко. А. В. Луначарский. "Религия и социализм". Том I. Что бы ни говорил Энгельс о глубине и блеске мыслей материалистов, как бы ни огромны были их исторические заслуги, даже и в самой области религиозного развития человечества — позиция их по отношению к религии все–таки была поверхностной, поверхностность эта поражает и у Вольтера и у Дидро с его друзьями. Я считаю поэтому более чем оправданной ссылку на Фейербаха. Я думаю, что ни один материалист не нанес религии, положительной религии и всякой вере в бога, потусторонний мир и сверхчувственное, такого в дребезги бьющего удара, как Людвиг Фейербах. После Фейербаха философски религия бога — убита. И это потому, что он бил ее не тараном, не холодной насмешкой, не критикой её устарелых частей и смешных нелепостей, — он взорвал ее изнутри, проникнув в самую суть её. Этот человек поистине понял сущность религии. Я не могу достаточно горячо рекомендовать всем интересующимся нашим вопросом углубленное чтение «Сущности Христианства», вышедшей теперь и в русском переводе. На первых еще страницах книги мы встречаемся с категорическим утверждением: «Книге моей присущ отрицательный характер, но прошу заметить: она отрицает только нечеловеческую сущность религии, а человеческую признает и утверждает». И несколько страницами далее: «Упрек, будто по словам моего сочинения религия есть нелепость и иллюзия, только тогда был бы основателен, если бы и то, к чему я возвожу религию, что считается истинным её предметом и содержанием —человек, антропология тоже были ничто, нелепость и иллюзия. Но я далек от того, чтобы придавать антропологии ничтожное или хотя бы второстепенное значение, как это бывает тогда, когда ей противопоставляется теология как нечто высшее; наоборот: я низвожу теологию до антропологии и тем самым — *возвышаю антропологию до степени теологии*». Я думаю, что с точки зрения религиозно–философской Маркс блистательно продолжил это дело возвышения антропологии до степени теологии. т. е. окончательно помог Человеческому самосознанию стать человеческой религией. Послушаем еще Фейербаха: «Новая философия содержит существо религии в себе, *она в себе самой, как философия, является религией*». Самое определение религии у Фейербаха нигде не формулировано вполне удовлетворительно, но читатель сразу почувствует огромную разницу между Фейербахом и соц.–демократами рационалистами и просветителями, когда прочтет такие строки: «религия есть торжественное откровение скрытых в человеке сокровищ, признание его внутренних помыслов, открытое исповедание тайн его любви». Тут Фейербах схватил религию за сердце, а не за её одежды, как тов. Плеханов. Свое определение религии Фейербах развивает далее следующим способом: «Исторический прогресс в религии состоит именно в том, что объективное предшествующих религий становится потом субъективным, т. е. на что прежде смотрели, как на Бога и чему поклонялись сначала, как Богу, теперь уже признается человеческим. Во всех религиях человек поклоняется своей собственной сущности. Он объектировал себя, но объекта не считал своей сущностью; позднейшая религия делает именно этот шаг, и весь прогресс в религии сводится, поэтому, к углублению самопознания». Если это определение религиозного развития человечества и не полно, то в общем оно все же верно. Великий философ соц.–демократии, имя которого, как философа, становится постепенно рядом с именем Энгельса, —Иосиф Дицген, склонялся к Фейербаховской точке зрения. Чудные строки содержит в себе вообще богатая содержанием брошюра Дицгена «Религия социал–демократии». «Дорогие сограждане! в идеях соц.–демократии содержится новая религия которая в противовес всем данным существующим стремится к тому, чтобы быть воспринятой не только сердцем, но и умом. От других обыкновенных объектов умственной работы соц.–демократия отличается тем, что является откровением человеческого сердца, в виде особой религии. Цель религии, собственно говоря — облегчить истомленное человеческое сердце от скорби земной жизни. До сих пор, однако, она могла добиваться этого лишь путем идеалистическим, прибегая к мечтам, ссылаясь на незримого бога и суля загробную жизнь. Евангелие же настоящего обещает преобразовать, наконец, самым реальным, самым действительным и осязательным образом нашу юдоль скорби и печали». Вот категорическое и прекрасное утверждение, под которым мы с радостью подписываемся. Но Дицген идет дальше, он с не менее категорической резкостью отмечает радикальную перемену в религиозном сознании, радикальное отличие новой религии: «Если религия сводится к вере в неземные и сверхземные материальные существа и силы, к упованию на богов и духов, то в таком случае демократия вовсе не имеет религии. Место её в демократии занимает сознание бессилия отдельного человека, который для своего усовершенствования нуждается в общественной организации и в силу этого подчинен ей. Культурное человеческое общество — вот высшее существо, в которое мы веруем, наши надежды возлагаются на соц.–демократический строй. Только этот строй реализует любовь, о которой религиозные фантазеры могли лишь до сих пор мечтать. Пусть люди, закоснелые в суеверии и ограниченные, не находящие в себе веры в демократическое развитие общества, переносят свои надежды и свою любовь в «тот мир». Дицген под людьми, наделяющими нас религией, разумеет тех, которые, подобно напр. г. Булгакову, стремятся доказать наличность в научном социализме суеверия и метафизки, он разумеет лиц, навязывающих старые формы религии и готовых пользоваться для этого существенным сходством биологического содержания старых религий и научного социализма. Эта мысль Дицгена совершенно ясна из продолжения. «Мы не признаем слова религия не потому, что отрицаем всякую общность и родственность религиозного и социалдемократического житейского мировоззрения, а для того, чтобы подчеркнуть разницу, чтобы разорвать не только по внешности, но и по внутреннему содержанию, не только по имени, но и на деле с объектом, опошленным попами». Важно, что Дицген и в этом порыве либрпансерского раскаяния твердо поддерживает идею родственности религиозного и соц.–демократического мировоззрения. Дальше же логика ему изменяет. Действительно не принимать слово религия, значит именно отделаться «по имени» и «по внешности». Можно признать опошленное слово и осветить его новым содержанием. Раз вене опошлено слово «идеал»? —даже слово «материя», слово «социализм»? Слова чисты в чистых устах, и соц.–демократия только выиграет, когда скажет: да, я новая, великая, религиозная сила, и несу с собою религию, которая заменяет все прежние и содержит их в себе в высшей потенции. Религия «не только» идея освобождения от скорбей, не только выражение практической потребности, но и стремление познать мир, систематизировать свой опыт. Но эта вторая, второстепенная и побочная задача во второй части работы Дицгена вытеснила даже память о первой, благодаря чему и оказалась вдруг возможной чисто рационалистическая формула: «иметь религию значит иметь научную систему». Во второй лекции Дицген так резюмировал мысль своей первой лекции: «В соц.–демократическом движении мы нашли новую форму религии, поскольку это движение преследует аналогичную религии цель: освободить род людской от бедности, под бременем которой он, беспомощный, начал свою борьбу за существование в этом мире превратностей». Религия «не только» идея освобождения от скорбей, не только выражение практической потребности, но и стремление познать мир, систематизировать свой опыт. Но эта вторая, второстепенная и побочная задача во второй части работы Дицгена вытеснила даже память о первой, благодаря чему и оказалась вдруг возможной чисто рационалистическая формула: «иметь религию значит иметь научную систему». Во второй лекции Дицген так резюмировал мысль своей первой лекции: «В соц.–демократическом движении мы нашли новую форму религии, поскольку это движение преследует аналогичную религии цель: освободить род людской от бедности, под бременем которой он, беспомощный, начал свою борьбу за существование в этом мире превратностей». 3. Биологическое определение религии. "Смеющаяся НЕреволюция". Активный процесс индустриализации, строительство нового общества, пренебрегающего ценностями традиционной культуры, связанной с аграрным обществом, – все это оправдывалось коммунистическими идеями, рассматривавшимися как прогрессивные. Все, кто не стремился к модернизации всего устройства жизни, кто не признавал прогресс как непреложное благо, оказывались врагами (в СССР это прежде всего были священнослужители, дворяне, крестьянство, сопротивляющееся индустриализации). Против них, «врагов советского прогресса», будет направлено много пропагандистских кампаний тех лет. Прогресс и модернизация жизни как общественные ценности должны были вытеснить частные ценности, приверженность которым расценивалась как мещанство (это ярко иллюстрирует советский лозунг «Домашняя кухня – очаг мещанства и рабства женщины»). Те же, для кого эти частные ценности сохранили свою значимость, тоже воспринимались как враги. Демонстрация многочисленных побед над «врагами» упрочивает авторитет государства и подтверждает верность его оценочных установок. Период 1970-х – начала 1980-х годов (брежневская эпоха) в СССР становится периодом «мещанства», сопровождавшегося некоторым ослаблением веры в прогресс (хотя наука и индустрия, особенно военная, продолжали стремиться к тому, чтобы быть на передовых рубежах). В противовес все большее значение приобретают индивидуализм, личные ценности, интерес к своей истории, к религии. Культура тех лет подталкивает людей к тому, чтобы ощущать свою индивидуальность, утверждать ценности, не совпадающие с государственными установками. Некоторые исследователи называют этот период «брежневской модернизацией»1. В этот период модернизация – это прежде всего усвоение норм западной потребительской культуры, достижения которой воспринимаются как истинно прогрессивные в отличие от кажущегося мнимым индустриального прогресса СССР с его «великими стройками» и достижениями военно-промышленного комплекса. После короткого периода перестройки, которая во многом была синонимом прогресса, после развала СССР, когда идеи прогресса были вытеснены более насущными проблемами, наступил период стабилизации, связанный с именем Владимира Путина. В годы его президентства оказалось, что правящие элиты вновь нуждаются в идее прогресса, чтобы поддержать свой авторитет, а образцом для ее реализации становятся несколько трансформированные, но вполне узнаваемые советские лекала. В результате начала происходить не модернизация сознания масс, а его советизация. Наиболее ярко этот процесс можно проследить на примере национальных каналов российского телевидения. На протяжении 2000-х годов в их эфире появлялось все больше программ, где сначала просто вспоминали о советском прошлом, а позже стали его откровенно идеализировать. стр. 41-42 Проект «Сколково» – сигнал для Запада: Россия больше не хочет ощущать себя преемницей СССР, ни отрицательных, ни положительных его составляющих (каковой всегда была наука). С приходом к власти Медведева это все более ощутимо. Однако если идеологическая составляющая Советского Союза в этот период отвергается более агрессивно, чем при Путине, то авторитаризм и империализм Советов осуждается менее жестко. Оглядываясь назад, современная Россия деидеологизирует СССР, как бы освобождая его от коммунизма, но вопрос о десоветизации современной России на официальном уровне поднимается крайне редко. Историческая модернизация и политическая модернизация становятся в некотором смысле двумя сторонами одной медали4. Сохранение некоторых идеологических постулатов, на которых базировался СССР, подается как инструмент сохранения культурной идентичности и способ смягчения социокультурной травмы, нанесенной развалом СССР. стр. 45 Н. Б. Кириллова. "Медиакультура. От модерна к постмодерну. переходный период всегда сопряжен с поис ками новой идентичности, суть которой сводится, как правило, к поискам нового мифа. Весь мир и Россия оказались сегодня перед выбором, подобно герою рус ских народных сказок. Как отмечает А. Цуладзе, «перед ней открываются три возможные альтернативы развития. Первый путь — интеграция в западное сообщество. Второй путь — опора на собственные силы, обособление от Запада. Третий путь — возрождение империи, противостояние с Западом». Интеграция с Западом означает не только модерни зацию экономики, улучшение законодательства и т.д., но и очередную ломку ценностей. Призыв «жить, как в Европе» невозможно осуществить без принятия европейской шкалы ценностей. Осуществление этого проекта требует обновления демократии, новых харизматических фигур, проведения реформ по укреплению демократических инс титутов. Все это маловероятно в сегодняшней России. Мифологической основы для такого поворота в России нет. Религиозная мифология — все люди братья, все рав ны перед Богом и т.д. — в какой-то мере выполняет эту функцию. Но Россия «слабо перепахана христианством». Чтобы «жить, как в Европе», надо «перестраивать» себя, равняться на Запад. Россия к этому не готова. Так считает А. Цуладзе. И не только он, но и другие исследователи. Экранной метафорой интеграции России с США в определенной степени стала трагикомедия М. Евдокимо ва (нынешнего губернатора Алтайского края) «Не валяй дурака…» (1998), в образно-иронической форме продемонстрировавшая неготовность сегодняшней России «перестроить» себя, даже несмотря на процессы «ассими ляции» с темнокожей Америкой. Вторая альтернатива опирается на национальные архетипы, на мифологию «особого пути» России. На практике это означает построение национального госу дарства. Поскольку это войдет в противоречие с процессом глобализации, то Россия будет отгораживаться от Запада. Она вполне может существовать за счет своих ресурсов, а технологии закупать в обмен на нефть и газ. Другими словами, произойдет повторение советской модели, но уже с национальной мифологией. Пародией на эту альтернативу является фильм А. Кончаловского «Курочка Ряба» (1994), жанр которого определен постановщиками (один из авторов сценария В. Мережко) как «комедия-лубок». Это своеобразное про должение «Истории Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж», герои которой живут в том же селе спустя почти тридцать лет, то есть в новой России. Трагикомизм ситуации в том, что прежние лирические герои Кончалов ского держатся за «старое», нелепо сопротивляясь соци альным переменам и надеясь на «чудо» в виде «золотого яичка» от «курочки Рябы». Третья альтернатива — возвращение к идее империи и имперского сознания — эта идея по-прежнему жива у россиян. Речь идет о приоритете России как «великой державы». Этот миф о «величии» не смогли поколебать даже политические преобразования в новой России и изменения в шкале нравственных приоритетов. Нагляд ным проявлением его является картина Н. Михалкова «Сибирский цирюльник» (1997), относящаяся к эпохе царствования Александра III. Приведенные результаты экспресс-опроса ВЦИОМ от 25 — 28 января 2002 года1(см . график 1) свидетельствуют, что массовое сознание довольно точно фиксирует реаль ное положение вещей: отказываться от мифа о «великой державе» россияне не хотят. Признавать Россию слабой и второстепенной страной общественное мнение не хочет. Оно требует нового позитивного мифа, который позволил бы привести в соответствие существующие противоречия. Но такого мифа пока нет. Поэтому срабатывают защитные механизмы коллективной психики — старый миф пока уживается с новой «картиной мира». стр. 342 О. Шпенглер. Том II. дня; ее являют собой и парсы в Индии, и китайцы и японцы - в христианском окружении, а современный американец - в Китае: в отношении чужой религии доходящее до цинизма и грубейшего атеизма Просвещение, между тем как на феллахские обычаи религии собственной это совершенно не распространяется. Есть социалисты, которые внешне, причем весьма убежденно, борю с любой разновидностью религии, сами же пугливо на всякий случай соблюдают пищевые запреты, а также ритуалы с молитвенными ремнями и филактериями. тщеславия: они вырывали у божества его тайны, чтобы самим стать Богом. Они подсматривали законы космического такта, чтобы его изнасиловать, и так они создали идею машины как малого космоса, повинующегося воле одного только человека. Однако тем самым они переступили ту незаметную границу, за которой на взгляд молитвенного благочестия прочих начинался грех, и потому они были обречены, от Бэкона667 и до Джордано Бруно. Машина - от дьявола: подлинной верой это неизменно только так и воспринималось. стр. 533 потому и разгорается этот честолюбивый дух рекордов и размеров, возводя эти исполинские павильоны для исполинских машин, эти колоссальные корабли и пролеты мостов, эти сумасбродные строения, достающие до облаков, собирая в одной точке эти баснословные силы, покорные даже детской руке, возводя эти стучащие, дрожащие, гудящие цеха из стекла и стали, по которым крошечный человек идет как самодержный властелин, ощущая в конце концов, что поднялся выше самой природы. И машины эти делаются все более обезличенными по своему образу, становятся все аскетичнее, мистичнее, эзотеричнее. Они опоясывают Землю бесконечной тканью тонких сил, потоков и напряжений. Их тела становятся все духовнее, все безмолвнее. Эти колеса, цилиндры и рычаги больше не разговаривают. Все самое важное прячется внутрь. Машина воспринималась как что-то дьявольское, и не напрасно. В глазах верующего человека она означает ниспровержение Бога. Она с головой выдает священную каузальность человеку и молчаливо, неодолимо, в некоего рода предвидящем всезнании приводится им в движение. стр. 535 Практический коммунизм с его «классовой борьбой», этой теперь уже давно устаревшей и сделавшейся фальшивой фразой, не является ничем другим, кроме как надежным слугой крупного капитала, который прекрасно умеет им пользоваться. стр. 537 О. Шпенглер. Том II я говорю о том, что во всех цивилизациях совершенно однотипно обозначается как «подонки», «сброд» или «чернь». В больших городах, которые единолично все теперь и определяют (как это доказывают события всего XIX в., село способно в лучшем случае на то, чтобы занять какую-то позицию по отношению к уже произошедшим событиям*), собираются отряды населения, утратившего почву, находящегося вне каких-либо общественных связей. Оно не ощущает своей принадлежности ни к какому бы то ни было сословию, ни к какому бы то ни было профессиональному классу, в глубине души даже к рабочему классу оно не принадлежит, хотя оказывается вынуждено работать; по своему инстинкту сюда могут относиться члены всех сословий и классов - стронутые с земли крестьяне, литераторы, разорившиеся деловые люди, но прежде всего сбившаяся с пути аристократия, что с ужасающей ясностью обнаружила эпоха Ка-тилины. Их сила далеко превосходит их численность, потому что они всегда тут как тут, всегда поблизости великих решений, готовые на все и лишенные какого-либо благоговения перед всем упорядоченным, пускай даже то будет порядок внутри революционной партии. Лишь они и сообщают событиям ту разрушительную мощь, которая отличает Французскую революцию от Английской и вторую тиранию от первой. . стр. 423-424 К сословным идеалам несословия относятся как благоговение перед большими числами - как оно проявляется в понятиях всеобщего равенства, естественных прав человека и, наконец, в принципе всеобщего избирательного права, - так и свобода общественного мнения, прежде всего свобода печати. Это идеалы, однако в реальности свобода общественного мнения включает и обработку этого мнения, которая стоит денег, свобода печати- владение печатным станком, являющееся вопросом денег, а избирательное право - избирательную агитацию, зависящую от пожеланий того, кто дает деньги. Представители идей усматривают лишь одну сторону, представители денег работают с другой. Все понятия либерализма и социализма были приведены в движение лишь деньгами, причем в интересах денег. Там же. стр. 426 ет на свете ни пролетарского, ни даже коммунистического движения, которое бы не действовало в интересах денег (причем так, что идеалистами среди его руководства это никогда не осознается), в том направлении, которое деньгам желательно и постольку, поскольку того желают деньги. А. Дж. Тойнби. Ч. III. как будущее возвращение на Землю исторической личности, уже прожившей на Земле как человеческое существо. В этом проблеске интуиции и вечное прошлое мифа о подкидыше, и вечное настоящее земледельческого ритуала преобразованы в историческом порыве человечества достичь конечной цели человеческих стремлений. В понятии Второго Пришествия мотив ухода-и-возврата обретает свой глубочайший духовный смысл.Прозрение, в котором было постигнуто христианское понятие Второго Пришествия, очевидным образом должно было явиться ответом на частный вызов времени и пространства, и критик, делающий ошибку, предполагая, что в вещах нет ничего, что не содержалось бы в их истоках, недооценит эту христианскую доктрину, исходя из того соображения, что она была порождена разочарованием — разочарованием первых христианских общин, осознавших, что их Учитель действительно пришел и ушел без ожидаемого результата. Он был предан смерти, и, насколько можно было видеть, Его смерть оставила Его последователей без надежд на будущее. Если бы они нашли в себе мужество продолжить миссию своего Учителя, то должны были бы испытывать боль от неудачи Его деятельности, проецируя эту деятельность из прошлого в будущее. Они должны были проповедовать, что Он снова грядет в силе и славе. стр. 402-408 христианства. В русском коммунистическом движении мы уже обнаружили под европейской маской «зе- лотскую» попытку избежать вестернизации, навязанной России два века назад Петром Великим. В то же время мы видели, что этот маскарад волей-неволей становился серьезным. Мы сделали вывод, что западное революционное движение, принятое не желавшей вестернизации Россией в качестве антизападного жеста, оказалось более мощным проводником вестернизации в России, чем любое традиционное изложе ние западного социального символа веры. Мы постарались выразить этот позднейший результат общественных связей между Россией и Западом в формуле, согласно которой отношение, некогда являвшееся внешней связью между двумя отдельными обществами, превратилось во внутренний опыт «мирового сообщества», в которое ныне была включена Россия. Можем ли мы пойти дальше и сказать, что Россия, будучи включена в состав «мирового сообщества», в то же время совершает уход от его общей жизни, чтобы сыграть роль творческого меньшинства, стремящегося дать некое решение на текущие проблемы «мирового сообщества»? По крайней мере, это возможно, и многие поклонники нынешнего русского эксперимента верят в то, что Россия вернется в «мировое сообщество» в этой созидательной роли. стр. 430-431 Часть IV. Надломы цивилизаций. Если газетные короли могли делать миллионы, развлекая полуобразованную публику, то серьезные государственные деятели могли извлекать не только деньги, но и власть из того же самого источника. Современные диктаторы сместили газетных королей и заменили их грубой и еще менее ценной системой государственной пропаганды. Тщательно разработанный и оригинальный механизм массового порабощения полуобразованных умов, изобретенный для извлечения частной выгоды при британском и американском режимах laisser faire, был просто унаследован правителями государств, которые пользовались этими психическими средствами воздействия, усиленными кинематографом и радио, в своих страшных целях. За Нортклиффом74 шел Гитлер, хотя Гитлер не был первым в этом ряду.Таким образом, в тех странах, где было введено демократическое образование, народ стоит перед опасностью оказаться под властью интеллектуальной тирании, которую строит или частная эксплуатация, или государственная власть. Если человеческие души еще можно спасти, то единственным способом будет поднять массовое образование до такого уровня, на котором получающие его окажутся невосприимчивыми, по крайней мере, к усилению эксплуатации и пропаганды. стр. 520 В словоупотреблении V в. до н. э. Ibiwrrrfc означало высшую личность, бравшую на себя социальное право жить самому по себе и для себя, а не ставить свои способности на службу общественного благосостояния. стр. 534 Еврейство. В Советском Союзе мы можем найти сходство с империей Селевкидов, а в Британской империи — с Римским государством. Произведут ли, в конце концов, эти или подобные им политические образования на окраинах современного западного космоса некую новую форму политической структуры, которая, пока это еще не поздно, придала бы нам большей твердости для той международной организации, которую мы только что начали возводить вторично на месте нашего первого междувоенного эскиза в виде Лиги наций? Мы не можем сказать. Но мы можем быть почти уверены, что если эти первопроходцы потерпят неудачу, данная работа никогда не будет выполнена окаменевшими приверженцами идола национального суверенитета. стр. 556 кажется вполне вероятным, что Англия не перещеголяет свой подвиг XVII столетия, во второй раз явившись создательницей тех новых политических институтов, которых требует новая эпоха. Когда нужно найти что-то новое, для этого есть только два пути, а именно творчество и мимесис. Мимесис не может быть приведен в действие до тех пор, пока некто не совершит творческого акта, которому бы могли подражать его собратья. Кто же будет новым политическим творцом в четвертой главе западной истории, открытой в наше время? Мы не можем различить в настоящее время признаков в пользу какого-либо отдельного кандидата на это место. Но мы можем предсказать с некоторой долей уверенности, что новым политическим творцом не будет ни один из поклонников «матери парламентов». стр. 563 А. Дж. Тойнби. Ч. II А. Дж. Тойнби. Ч. I "Как раз негативные, а не позитивные элементы в марксистском вероучении сделали его конгениальным русскому революционному сознанию; и это объясняет, почему в 1917 г. еще достаточно экзотичный аппарат западного капитализма в России был ниспровергнут в не меньшей степени экзотичным антикапи-талистическим учением. Это объяснение подтверждается той метаморфозой, которой марксистская философия, по-видимому, подвергается в русской атмосфере, где мы наблюдаем, как марксизм превращается в эмоциональный и интеллектуальный заменитель православного христианства с Марксом вместо Моисея и Лениным вместо Мессии и с собранием их сочинений в качестве священных писаний этой новой церкви воинствующих атеистов. Но данное явление приобретает иной вид, когда мы переключаем наше внимание с веры на дела и пытаемся исследовать, что же Ленин и его наследники сделали для русского народа в действительности". стр. 382-383 Когда мы задаемся вопросом, в чем значение сталинского пятилетнего плана, то можем лишь ответить, что он явился попыткой механизировать сельское хозяйство, равно как промышленность и транспорт, чтобы превратить нацию крестьян в нацию механиков, старую Россию — в новую Америку. Другими словами, эта современная попытка вестернизации была столь претенциозной, радикальной и безжалостной, что затмила деятельность Петра Великого. Нынешние правители России работают с демонической энергией, чтобы обеспечить победу в России той самой цивилизации, которую они осуждают во всем мире. Несомненно, они мечтают о создании нового общества, которое было бы американским по оборудованию и русским в душе — хотя это и весьма странная мечта для государственных деятелей, исповедующих в качестве символа веры материалистическое понимание истории! Согласно марксистским принципам, мы должны были бы ожидать, что если русский крестьянин научится жить, как американский механик, то он научится и думать в точности как он, чувствовать, как он чувствует, и желать того, чего желает он. В этой упорной конкурентной борьбе между идеалами Ленина и методами Форда, которая происходит в наши дни в России, мы можем с нетерпением ожидать того, что доминирующее влияние западной цивилизации на русскую парадоксальным образом подтвердится. стр. 383 Творческая личность побуждаема к тому, чтобы преобразить своих сотоварищей в сотворцов, пересоздав их по своему образу. Творческая мутация, происходящая в микрокосме мистика, требует адаптивного видоизменения в макрокосме перед тем, как она сможет или завершиться, или быть гарантированной. Однако ex hypothesi макрокосм преображенной личности является также и макрокосмом ее еще не преображенных товарищей, и это усилие преобразить макрокосм в согласии с изменением, произошедшим в ней самой, встретится с сопротивлением их инерции, которая будет стремиться сохранить макрокосм в гармонии со своими устоявшимися личностями, оставляя их такими, каковы они есть.Эта социальная ситуация выдвигает дилемму. Если творческому гению не удастся произвести в своем окружении мутацию, которой он достиг в самом себе, то его творческая сила окажется для него гибельной. Он должен выйти из своего поля действия; и, утратив силу действия, он утратит и волю к жизни — даже если его бывшие собратья не приговорят его к смерти, как рядовые члены приговаривают к смерти ненормальных членов роя, улья, стада или стаи в статичной социальной жиз ни стадных животных или насекомых. С другой стороны, если нашему гению удается преодолеть инертность или открытую враждебность своих бывших собратьев и успешно преобразовать свое социальное окружение, установив новый строй, гармонирующий с его преображенной личностью, то он, таким образом, делает жизнь обыкновенных мужчин и женщин невыносимой до тех пор, пока им не удастся приспособить свои личности уже к новому социальному окружению, которое уверенно навязала им творческая воля победоносного гения.Это и означают слова, приписываемые Евангелием Иисусу:«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его»*.Как возможно восстановить социальное равновесие, некогда нарушенное разрушительным порывом гения?Простейшее решение состояло бы в том, чтобы все члены общества самостоятельно осуществили одинаковые порывы — одинаковые как по силе, так и по направленности. В подобном случае имел бы место рост без следа какой-либо напряженности. Однако вряд ли нужно говорить о том, что подобные стопроцентные ответы на призыв творческого гения фактически не встречаются. История, несомненно, полна таких примеров, когда идея — религиозная или научная — как мы говорим, «носится в воздухе» и оформляется в умах сразу нескольких вдохновенных личностей независимо друг от друга и почти одновременно. Но даже в наиболее выдающихся из подобных случаев множество независимо и одновременно вдохновляемых умов следует причислять к одиночным фигурам, противостоящим тысячам и миллионам не реагирующих на призыв. Истина, по-видимому, состоит в том, что присущим любому творческому акту уникальности и индивидуальности никогда не препятствует в более чем незначительной степени тенденция к единообразию, основывающаяся на том, что каждый индивид является потенциальным творцом и что все эти индивиды живут в одной атмосфере. Так что творец, когда он появляется, всегда обнаруживает, что инертная нетворческая масса превосходит его своим подавляющим большинством, даже когда ему посчастливится наслаждаться обществом немногих родственных душ. Все акты социального творчества являются созданием или индивидуальных творцов, или по большей мере творческих меньшинств. С каждой последующей ступенью развития подавляющее большинство членов общества остается позади. Если мы взглянем на великие религиозные организации, существующие в сегодняшнем мире, христианскую, исламскую и индусскую, то обнаружим, что огромная масса их номинальных приверженцев, какими бы экзальтированными ни казались убеждения, которые они неискренне исповедуют, все еще живут в той интеллектуальной атмосфере, которая, насколько это касается религии, ушла не так далеко от язычества. То же самое верно и относительно недавних достижений нашей материальной цивилизации. Западное научное знание и основанная на его использовании техника обладают опасной эзотеричностью. Новые великие силы Демократии и Индустриализма были вызваны крошечным творческим меньшинством, а огромная масса человечества все еще остается в основном на том же интеллектуальном и моральном уровне, на котором пребывало до того, как начали появляться эти новые титанические социальные силы. «Анахорет» в греческом оригинале буквально означает «тот, кто удаляется». Однако преображение в уединении не будет иметь никакой цели, а возможно, даже и смысла, если не послужит прелюдией к возврату преображенной личности в социальное окружение, из которого она первоначально ушла, — в родную окружающую среду, от которой человеческое общественное животное не может надолго себя отделить, не утратив своей человечности и не став, по словам Аристотеля, «или животным, или богом». Возврат является сущностью всего движения, равно как и его конечной целью. стр. 400 Н. Б. Кириллова. "От модерна к постмодерну". "Своеобразным политическим мифом и одновременно новой религией стала идея коммунизма, которая формировалась постепенно. После революции большевики удержались у власти не только благодаря репрессиям. На штыках они бы долго не усидели, если бы не додумались создать свой религиозный культ. Центральной фигурой этого культа стал Ленин. «Образ Ленина еще при жизни пролетарского вождя стал обретать признаки сверхчеловека — божества с типичными чертами цикличности: мессианская цель — страдание за народ — победа, которая создает новую общность. Был создан квазирелигиозный культ Ленина как Бога Отца. Его преемник Сталин, подобно древнеегипетским фараонам, по должности унаследовал божественную природу Ленина, согласно формуле: «Сталин — Ленин сегодня». Большевики не могли опереться на церковь, поскольку сами же ее и преследовали. Однако взорвать церкви не означало покончить с религиозным сознанием, которое складывалось веками. Изворотливость новой власти проявилась в том, что она использовала высвободившуюся религиозную энергию для создания нового культа. Появился знаменитый лозунг: «Могила Ленина — колыбель свободы человечества». «Могила Ленина» стала сакральным фундаментом нового мира, новой эпохи. Мавзолей — местом паломничества новой когорты «верующих». Коммунизм позаимствовал многие атрибуты религии. «Священные писания» классиков марксизма-ленинизма не могли подвергаться сомнению. Их «учение» было объявлено единственно верным, вершиной человеческой мысли. Революционные теории «классиков» стали догматами новой веры. При Сталине удалось создать достаточно цельный квазирелигиозный культ со своей системой мифов. Как в свое время православие, коммунизм насаждался в России «огнем и мечом». «Новый человек» должен был безоговорочно расстаться с прошлым, преодолеть его «пережитки» и перейти в новую веру. Те, кто не подчинялся этим требованиям, объявлялись «врагами» и подлежали уничтожению. Очередной «великий перелом» произошел в СССР после XX съезда партии. Некоторые исследователи считают, что «закат в СССР социально-футуристической версии наместнической власти начался после XX съезда КПСС, поскольку с разоблачением культа личности Сталина разрушилась ее сакральная формула: «Сталин — Ленин сегодня». В политическом мифе центральной фигурой является сверхчеловек, носитель верховной власти. Архетип сверхчеловека может проявляться в самых различных формах — от монарха-самодержца до диктатора какой-нибудь «банановой республики». Даже в развитых обществах в кризисные моменты истории возникает потребность в сильном лидере. «Тяга к сильному лидеру возникает тогда, когда коллективное желание достигает небывалой силы и когда, с другой стороны, все надежды на удовлетворение этого желания привычными, нормальными средствами не дают результата. В такие моменты чаяния не только остро переживаются, но персонифицируются. Они предстают перед глазами человека в конкретном, индивидуальном обличье. Напряжение коллективной надежды воплоща ется в лидере». Иными словами, когда все рациональные механизмы политики перестают работать, на арену истории выходит миф. Архаичные формы мышления вступают в законную силу. Психолог Т. Дмитриева пишет: «Реликты былинного мышления все еще прочно владеют умами немалого числа современных россиян. Многие из них ждут, что явится герой-избавитель и мгновенно решит все проблемы, скопившиеся у нас едва ли не с тех самых былинных времен: поднимет хозяйство целого края, удержит от развала какую-то область экономики, спасет страну от грозящих ей бед». Кириллова Н. Б. Медиакультура: от модерна к постмодерну. 2-e изд.; перераб. и доп. — М.: Академический Проект, 2006. – 448 с. – («Технологии»), стр. 134-136 © Copyright: Борис Голутвин, 2019.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
