***

Фигурка. Гулкая.

У меня окна на пустырь - ни фонарей, ни фар, ни гудящих под окнами машин. Угомонились соседи с собаками и детьми.
Я надеялась, что этой ночи не будет. Точнее, что накопленная за последние дни усталость увлечет за собой, утянет в черный водоворот забытья. Без сновидений. Без памяти.
Увы. Сон бежал, оставив наедине с воспоминаниями, что тотчас полезли изо всех щелей, почувствовав силу.

- Она сожгла себе сиськи. Рафаэль! Сожгла их специально!! Я знаю. - мама звала  папу, выговаривала ангелу.
- Галина, какие у тринадцатилетней ..  Два зёрнышка в поле. 
(И это правда. На плоской Алиной груди два белых непроросших зернышка. И ещё одна, слева, под сердцем. Чёрная родинка-глазок; зёрнышко, проявившее себя год назад). Чуть позже:
- Пшеничка-то сгорела. После обожжения, мешки с водой висят. -   мамочка рассматривала искусственно созданный бюст.
- Доча, ты это зачем? Можно было ватку в бюстгальтер затолкать. Галка, не подсказала...
- Мы в баню собирались. Там все го-лы-е. Дочерей сватья на наличие уродства рассматривает. Хочешь, чтобы твоя среди чернобурок бабушкой морозом - была - буфера-из-ваты?!!

" Мы в баню собирались." На море мы не собирались. И не думали. В жаркий август. Крым. Севастополь. Бирюзовое море вздымает валы белой пены. Огромные волны обрушиваются на пустынный пляж. Нещадно палит солнце.
Водоросли зеленой полосой вытянулись вдоль берега. По водорослям идёт мальчик и вдыхает терпкий запах гниения. Мальчику нравится ступать босыми ногами по мягкой, уже начавшей разлагаться массе. Где-то далеко раздается крик:
– Павлик! Что ты там делаешь? Немедленно иди сюда!
Это кричит его мать, но мальчик не слышит.
Высоко в небе над головой кружат чайки. Они парят, широко разбросав белоснежные крылья, и громко кричат. 
Ау! Где вы, родители, где ты, пляж, море – другой мир?
Или, допустим, "ОСТРОВ БОГОВ БАЛИ".
" Новый 1999 год мне довелось встречать в Индонезии на острове Бали с экипажем первого класса самолёта авиакомпании
"Сибирь".
Экватор пересекали на третьем перелёте. Времени, проведённого
только в воздухе к тому моменту, было уже около 13 часов. Мало
кто из пассажиров посмотрел в иллюминатор после информации
командира о пересечении нулевой параллели. Самолёт спал. Но с экипажа усталость стряхнул только что встреченный рассвет. С
воздуха он был, как всегда, прекрасен.
Вид посадочной полосы, открывшейся на последней прямой заставил штурмана зыхабыть штурманские обязанности исхватиться за фотоаппарат. Гражданскому лётчику не приходит на ум сравнивать свои многочисленные посадки на посадочную
полосу с посадками на авианосец, хотя последствия промаха одинаковы. Но сейчас океан "до" и океан "за" полосой заставил
задуматься об этом. Так встретил нас остров.
Ожидание ярко раскрашенных Диснейленд рамках искусственных чудес не оправдалось. Бали входил в нас медленно. Нет, все, конечно, было: и новогоднее убранство отеля, и королевские дворцы, и океан, и закаты над монастырями; и разыгранные для нас сценки из их эпоса. Но ожидание чуда заканчивалось пониманием, что чудо уже случилось, оно уже вошло в нас и от того нам так хорошо здесь.
Уже по возвращении, разбирая впечатления эти, я поняла, что
остров окутывает аура, созданная необычными людьми. Слабые
знания английского языка и смешные попытки дополнить их
выдержками из птичьего языка на английском не помешали нам
узнать людей острова. При всей их бедности они богаты внутренне. Это самодостаточным, счастливые люди, которые
делятся своим глубоким покоем со всеми, кто оказывается рядом. Невольные сравнения, с прошлыми моими путешествиями, например, в Таиландом не выдерживают критики. Таиланд - это навязчивый, кричащий сервис, стремящийся удовлетворить даже самые низменные желания. Он
может дать отдых только телу. А на Бали нужно ехать тем, кто
ищет покоя, кто стремится к самому себе, кто хочет встретиться
снова со своей душой".
Да...другой мир... А мой мир - "Буфера из ваты. Ни сиськи, ни письки, белобрысая, и жопа с кулачок!" Комплексы, одним словом. И ещё деревенская баня. Летом, когда в доме отключали горячую воду, я с матерью ходила в женскую баню. Женщины, девушки, девочки. Уродливые тела. 

Ценности у каждого разные. Для кого-то это бриллианты. Или
ортопедический матрац. Или "Просто Мария" в телевизоре. Или
государственный штандарт. Или просто - сосиски, но. Так получилось.
Плодовая мушка Дрозофилы влюбилась в округлую девичью грудь, и прилетала к ней каждый день, и даже ночью. Поскольку октябрьская ночь в провинции наступает быстро. Здесь ей не мешает неон городских реклам, блеск фар автомобильного потока и свет уличных фонарей. Здесь беспрепятственно сгущаются вечерние сумерки, постепенно скрывая детали окружающего ландшафта. А потом приходит по-настоящему ночная мгла. И уже с трудом можно различить силуэты деревьев, сливающиеся с черным, затянутым тучами небом. Только свет в одиноких оконцах деревянных домов нерешительно проникает сквозь тьму и мелкий осенний дождь…
Днём мушка садилась на пальцы. Пальчики тряслись возмущённо:
- Улетай!
Мушка обижалась, и чтобы никто не заметил, улетала в свой угол, за книжный шкаф, куда имела обыкновение прятаться как
медведь в зоопарке - в свою дощатую конуру - от публики. Сидела там у себя за шкафом и проводила психологические исследования тех, кто изредка заглядывал в комнату. Изредка
смотрела картинки в журналах по искусству, коих скопилось на
шкафу предостаточно.
Ночью дарила поцелуи в любимую точку, над сердцем.
- Улетай! - билось в тревоге сердце.
Разбудила однажды ночью весьма бесцеремонно – настойчиво и весьма чувствительно толкалась мохнатым тельцем под ребра, негромко повторяя:
– Э-э! Слышь, вставай! Вставай, дело есть.
Спавщая приподнялась на локте и, недовольно щурясь от света тусклой лампочки , повернула заспанное лицо.
– Чего тебе?
– Вставай, говорю. Дело есть срочное, сползай вниз.
– До утра дело не дотерпит, что ли?
Взглянула в узкое окно. За окном стояла темнота.
– Ночь на дворе. Сколько времени-то?
– Половина четвертого. Скорей давай.
– Да иду уже. Поспать не дадут человеку…
Но сон уже слетел окончательно. Свесив ноги, женщина встала на пол.
Во сне девица гуляла. По лесу. Все здесь перемешались. В нем русалка на ветвях, в нем леший. И Стенька Разин. В лесу творилось черное колдовство, сырая земля то зарастает березовыми почками, то наполняется вдруг хлестом молний и потоками ледяных вод из прорвавшихся небес под черными давящими тучами. 
Алька шагала по проселочной дороге, поглядывала вперед, ожидая встречи со своим зеленым дргугом. Понизовый ветерок легко и порывисто гулял по полю. Ожившие колосья шумели. Стоящие поодаль березки качали молоденькими макушками. Еле заметная пыль поднялась над проселочной дорогой. С одиноко стоящей на краю березняка сосны взлетела большая ворона, вяло шевеля черными крыльями, спустилась на землю, поперемежилась на месте, оотолкнулась и опять взлетела. И Алька так же во сне летала, легко-легко, но подверженная прихотям сновидений, за ветку все же зацепилась. Просила немца,чтоб отцепил. Тот с собакой проходил мимо, не побоялся помочь. Прощаясь, протянул пострадавшей двадцать марок, не взяла...

И тут сон слетел окончательно. Свесив ноги, девица встала
босая на пол.
- Говорили ведь тебе, улетай. Я мужчин люблю. - отвечала мухе
едва проснувшись, но лучше этого тёплого, упругого, вкусного мира мушка не знала, не нашла.
- Беру тебя за себя. Поженимся, стану тебе второй половиною,
стану тебе мухомужем.
Девушка сделала вид, что закалялась в подушку, но спина её
выдавала: спина, и плечи, и живот начали смеяться и прыгать.
Ходили ходуном долго, потом успокоились.
- Силикон во втором тысячелетии не моден. Ладно уж, оставайся.
Дай только сон досмотреть.
И опять Алька летала над топью, затянутой в зеленую пелену
туманов; над мертвым лесом вбирала запахи старой хвои и
опавших, начинающих гнить листьев. Долетала до Города, наполненного солнцем. Город вторгается в безмятежный девичьий сон, медленно выступает из воды, весь бело-розовый с загорающейся на солнце сплошной массой стекла. Нежно
зеленеют яблоневые сады, бульвары со шпалерами густо красных пионов прочертили город насквозь. Через тонкую черно-угольную вязь молодых побегов далекая вода и небо мягко переходят в линию горизонта. Микрорайоны - слепки центра. На месте зловонных оврагов, густо облепленных лачугами и
взятых в бетон, уведенных под землю речек - карлиц на дне оврагов, заражающих воздух - сады и цветники, где круглый год наливаются фиолетом сочные купы сирени, рдеют нежнейшие полураскрытые бутоны роз. Опоясан кольцом бульваров центр. Город, полный цветов, дарит их своим жителям.
Алька спала крепким сном без ожиданий. Для одних всё кончалось в двадцать лет, для нее жизнь продолжалась… И вот прошла эта ночь с калейдоскопом сна, пришло утро. Она не заметила, как посветлело окно.
С кухни плыла теплая, пахнущая блинами и какао волна, там
шкворчало, звенело и пела мама. Мама вошла в комнату. Алька
закрыла глаза, прикинулась спящей.
- Аля, - сказала мама. - Ты опоздаешь. Вставай.
Мама говорила отрывисто, быстро. В последнее время с дочкой
иначе было нельзя: она и двигалась нехотя, вяло. Мама стала
командовать:
- Шевелись.
Аля зевнула для вида и влезла в халатик, брошенный мамой в ноги. Надо было умываться, надо было тащить пухлую папку с «картинками» на студию, главному художнику, который вчера по телефону с деловой любезностью обещал посмотреть всё это и решить её судьбу. В институт со студии прислали заявку на художника-декоратора. Альку спросили в деканате: «Не соблазняет? У вас есть жилка, в ваших композициях всё немножко декоративно. Подумайте». Она подумала: «А почему бы и нет?» Но прежде чем заявить комиссии по распределению о своём желании, набралась духу и позвонила главному художнику: пусть он сначала глянет. Вечером она тщательно отбирала, что показать. Оттого, что ничего не нравилось, набралось много.
Потащит, повезёт… А зачем? Зачем всё?
Алька открыла краны, присела на край ванны и заплакала. Вода шумела, плакать можно было не сдерживаясь, а то ведь и не поплачешь свободно.
«Пойду хоть декорации малевать по чужим эскизам, не художником, а маляром», — подумала Алька и вытерла лицо. Когда она вошла на кухню, мама, не оборачиваюсь от плиты спросила:
- Опять проспала, уже одиннадцать, или так надо?
- Так надо, мама.
- Понятно, сказала мама и перевернула блин, - ты давно туда
не ходишь?
- Дня три, кажется. Или четыре.
- Понятно, - сказала мама, любуясь золотистым в мелких дырочках блином, - прекрасно.
- Да-а ничего хорошего... Все ерунда какая-то. - Алька посмотрела в окно и отщипнула листик мяты, что росла в горшке
на подоконнике. Мама клала её в чай. - Может, с понедельника чего-нибудь пойдёт получше.
Золотистый блин перекочевал в глиняную плошку, а на сковороде зашипел, растекаясь, новый.
- Прости, я прослушал, - переспросила мама и полезла в холодильник за сметаной.
- Я говорю, с понедельника программа в кино сменится - может,
получше чего пустят. Посмотрим.

Мой Мишка с приданным - сломанной игрушкой. Жених из коллекции фарфоровых животных царя Александра третьего. Жених с откушенной частью.

- Аля, мы сможем быть вместе не дожидаясь твоего совершеннолетия. Это тебе.
И он пропоет:
На что мне лекарь? Я обрёл любовь:
Ты вскрыла боль нарыва. Что мне сказать?
Господней волей воды океана
Ручьем текут бурливо. Что мне сказать?

Здесь нет клейма, есть усердие мастера. Смотри, слепок зубов царицы Марии. А найду вторую половину с оттиском зубов императора, фигурка будет одной из дорогих на свете. Мы поженимся и у нас будут красивые дети.
- О любимый, скажи мне, что блаженство никогда не закончится,
прошепчу в ответ, глядя в его бездонные чёрные зрачки.
(Родители Миши дань дали, и мы убежали из Екатеринбурга. Вся эта махроть затеяна, чтобы я отказалась от еврея. Больше не встречусь с ним, даю слово. Взятку себе возьми, дом построй. Ты так хотела гнёздо, мам.
- Мылишь глаз.
- Я нашла твой лаз. В зольном сарае пыль. Темно, пусто. 
- Ну и дура. Вот чёрная Шура - вылитая я, своего не упустит. Куда только женихи смотрят. А за тебя дали десять тысяч рублей, значит стоишь сто. Евреи, наверняка, миллионеры. Что в тебе нашёл Михаэль?)
Возьму гитару и отвечу песней в ответ:

Влюбленные наставниками покорны,
Настой отведан мною животворный:
По воле старца книги благотворной
Смысл тайны я вняла.

- Никогда, любимая. Я буду с тобою, пока солнце не обратится в
холодный пепел, пока звезды не закружатся в последнем танце
и не рассыплются в пыль. Буду с тобой, пока боги не покинут своего далекого прибежища в ледяной пустыне, пока хаос не
захлестнет земное бытие ревущей волною. Но даже тогда я буду
с тобою. Вместе мы вступим за грань времён, вместе растворимая в сияющем поднебесье и сольемся в божественной гармонии, ибо любовь наша вечна и нет ей границ.

Мне снился сон: безумьем одержимый,
Стезю благую я нашёл среди дорог.
В смятении застыл я неподвижно,
И подали мне в чаше пряный сок.

Я не покину тебя никогда. Никогда. Никогда.

На мой привет приветом отвечали
Те, кто познал души моей печали,
И выпил я мне поданный в бокале
Хмель страстного порыва.

Власть сердца, милый,
Тобой хвалима, -
Сгорает сердце, не видно дыма!
Премудростью творца нам все даримо.

Я не покину тебя никогда. Никогда. Никогда. Никогда, любимая.
Спустя годы, быть может, через несколько лет, уставшие, измученные жизнью и суетой, мы стали отдаляться. Нам
становилось тесно, душно, дурно. Только прикасались руками,
лодыжками, иногда обнимаясь, но отстраняясь во сне, уставшие,
почти не живые. И помнили это ночное чувство: когда себя не
помнящие чуждаются друг друга, оставляя только ощущение
отстраненного тепла, исходящего как от малой звезды до дальнего, мрачного, одинокого куска тверди.
Сколько раз мы обсуждали это?! Я приводил аргументы, расскладывал финансы по полочкам, обводил рукой нашу хрущевскую конуренку. Ты плакала, длилась, не разговаривала со мной целыми неделями. Надеялась растопить когда-нибудь
этот лёд. И тебе даже в голову не приходило, что подо льдом может ничего и не быть.
Ты достаешь из кармана сигареты, на ощупь, не видя, поставив рядом пепельницу, выпускаешь дым.
- Я был хорошим ребёнком, но из таких не всегда вырастают хорошие отцы. Сложись все иначе, ты бы ещё благодарила меня.
Но сейчас ты молчишь.

По первобытном лесу бежал человек. В то время человек был одинок, а потому дик и агрессивен; ни звезды, ни цветы его не
интересовали, и тем более далёк он был от поэзии.
Но и насытившись, человек не испытывал полного счастья, чего-то все-таки ему не хватало. Всё изменилось, когда однажды на охоте он увидел Женщину. Она изменила Его быт, Он стал более покладистым и опрятным. Теперь, когда у Него появилось свободное время, к человеку пришло вдохновение. Это время Он отдал поэзии и первые свои стихи Мужчина посвятил Женщине.

…Прошло несколько тысячелетий. Человек изобрёл колесо, письменностьи другие полезные вещи. Средневековый арабский Восток. В жестоком бою Воин захватывает прекрасную Девушку и под градом стрел увозит в свой дом. Чтобы растопить её горе и возбудить любовь к себе, он читает ей оды.

…Прошло ещё одно тысячелетие. Человек изобрёл автомобиль, цветнойтелевизор, атомный двигатель. Настал век синтетики и сверхзвуковыхскоростей.
В мегаполисе, среди небоскрёбов и ярких витрин, на скоростной автостраде Он и Она заметили друг друга. Мужчина после свадьбы ведёт свою супругу к себе в благоустроенную квартиру, наполненную техникой и удобствами. Пылая любовью Он читает Ей стихи.

Прошло ещё сто лет, и наступил сегодняшний день.
...Человек вышел на балкон. С пятого этажа вид был не важный - крыши в потеках, трубы, водяные цистерны, фонтаны пара. За этим унылым ландшафтом просматривались ядовито-желтое небо.
Человек сунул в зубы сигарету, поднес горячий лепесток зажигалки:

Нам помощь господа дана, Не мучься страстью и тоской.
Обитель мира нам тесна. О небе и земле мне спой!
Вам не понятна речь моя, Одно крыло - что целый мир,
Что крыльев силою сильна! Вот так, признай же промах
Свой.

Песней и длинным плевком человек поприветствовал утро понедельника, и щелчком отправил окурок вниз.

...В две затяжки человек докурил сигарету и бросил её в пепельницу, с остервенением плюнув сверху. Потом запел:

Отец мой милый, слушай это слово,
Благослови меня на дальний путь!
Горю в огне горячки, скорбь суровая, -
Благослови, благослови на дальний путь!

У человека было много слабостей, за которые стоило себя ненавидеть. Поэтому он взял в руки гитару и запел:

Да буду жертвой я врагам проклятым -
На зло друзьям, на радость супостатам!
Я сумку соберу с припасом не богатым,-
Благослови меня на дальний путь!

...Когда уже подкрадывался рассвет, человек сидел у окна. Больше ему нечего было делать. Последние апасы топлива - сухие березовые дрова - вповалку сложены слева, и потому в камине уютно полыхало. Человеку очень хотелось чаю.
Устроил бы даже презренный пакетик с опилками и землёй, но
заварки не было. Он обшарил всю комнату и ничего не нашёл.
Тогда, взяв в руки гитару, человек запел:

Народам, в этом мире сотворенным,
Защитник и заступник только бог!
О, женщины! порадуйте любимого приветом,-
Легко ли жить любовью не согретым?
Я верен с малых лет своим обетам:
Любовь, она прекрасна, как цветок.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 28.05.2019. ***
• 26.05.2019. ***
• 16.05.2019. вертекаль русского абанамата
• 09.05.2019. ***