***

Солоухин: литературный дневник


Gott ist tot


Гулкая



Аул, в котором я родилась - Саратас - по-казахски "жёлтый дедушка", красные переименовали в Красную школу. От обрезания старого аксакала пал остаток - огулька - болезнь слова.


Мой отец, тракторист, верил лозунгам нанесённым на ткань. "ВЫПОЛНИ СЕВ В СРОК" - его любимый. Стяг всегда находился при нём. В горячие дни развевался на тракторе. С похолоданием - на груди. Зимой, замотанного в расписную ткань, его нашли замёрзшим. 


Колхозники соревновались, создавая новых людей, животных даже, называли неношенными именами. Мы убегали от пёстрого племенного быка - француза Бовре (борьба с вредителями). Потешались над сыном председателя Колденей (колхозное дело непобедимо). Родственники двух Досок ругались и бились до крови. Потому как смысл именам подразумевался разный. Первой Доске имя дали в честь достижения культуры.  Второго Доску - добьём остатки кулачества, прозвали из-за отца - плотника. Может, благодаря эзоповской сути названий, жизнь тех детей и коней осталась рядовой.


Моё имя - четыре слова - Выполни сев в срок. На котором настоял, запрещая сокращать, дабы не нарушать первоначальный замысел, - отец. Я не ропщу, побуждение научило терпению. Живу заинтересованно. Меня можно убедить, но нужно достучаться, а сначала просто дозваться. 


- Вы... - где вы? - теперь я, ученица, заведующая школьной библиотекой, подрабатываю контролёром на скотобойне. Все зовут местоимением - Вы.


- Ас-саляму 'алейкум.
- Ва-алейкум ас-салям. Моё мясо ждёт меня? 
- Всегда. Ждём вас.


- Вы, смотри, городская корова идёт. Думаешь такая сможет стать халяль?
- Какой ты любопытный, Колденя. Похоже это переодетый клоун. Конца-края не будет этой ярмарке. Мы продали всё подчистую, купили надобное. Самое главное книги, почти новые, очень дёшево. Похоже в этой щели их никто не читает, а может, им это и не надо. Урал. Я-икъ. 


- Ас-саму 'алейкум. Колхозники кто? Продаёте халяль? 
- У нас запись. Хотите запишем вас на следующую неделю? - сын председателя совхоза "Красная школа" - Колденя, взял тетрать, карандаш, но девушка, что стояла рядом, опустила его руку, кинула ответ:
- И Вам. Ва-алейкум.
- Хамка. - покупатель быстро закрылся.
- Ной.
- Ничего не понял. Какая муха мужика укусила?
- Он сам - быструю смерть пожелал нам, я вернула. От сына к отцу. 
- Ну у тебя слух.
- Можно не выговаривать букву "л", но "я", не услышать здесь нельзя. Мы стоим в царстве Я. Когда-то, когда не было точного времени, по свету ходили три орды, три шумных, кочевых народа. Они дружили, сошлись здесь на базар. Но что-то произошло. Стоял такой гул. 
Компания "Ю" убежала на юг, "Ы" на Север, раненные остались здесь, "Я"  размазалась по всему западу. На границах происходят все безобразия. Через несколько шагов, нас ждёт настоящий восток. Откуда и кто они, в моих книгах ответа нет. Коло, давай я погуляю, ты полюбопытствуешь через полчаса.


- Что Вы хотите спросить шар? 
- У меня вопрос, что имел ввиду Ницше, когда сказал:" Gott ist tot?"


- "Бог умер", но в 19 веке. Ещё вопрос?
- Значит, теперь, в 20 столетии место бога пусто?
- Пока да. Маг работает со временем, в жёстких рамках. Берёт семя тыквы и выращивает не за 120 дней, а за минуту, но тыкву. Взрослые люди с душой ребёнка - результат магии. Наука работает с пространством. Вы смотрите в телескоп, видите в небе Восточный базар, такой же как здесь. Там происходит обмен самым ценным - энергией. Мистик всегда плавает в мёртвой Вселенной. Он много переживает, устаёт вязнуть, в конце концов влюбляется в смерть.
И наконец, четвёртое - волшебник. Это то, что недосягаемо для троицы. Четвёртое состояние сознания. Помните как в сказке о Золушке? Волшебница превратила крысу в таксиста, а потом..
- Вы перепутали, в кучера, а потом снова в крысу.
- Да-да сначала в таксиста, а потом можно и в царя. Волшебство меняет саму природу. Скажу тебе так: Он один в один век. И когда Ницше сказал, что Бог умер, значит, не стало волшебника. 
- Что надо чтобы занять это место?
- Сломать клетку всего-навсего. Это может кто угодно: Я, ты, Вы, но никак не вы.


Вещи вождя все истлели


Гулкая


Коршун таскал яйца у птиц. Первая громко кудахтала: "куд-куда", просила природу дать больше яиц, а вторая молчала. Мать-природа изменила первую птицу, сделав  той, что несёт. Второй подарила огромное пустое не истлевающее яйцо. Любому, увидевшему летающую реликвию, везёт. 


- Дорогой мой Алексей Евграфович! Вы пишете буд-то я смел. Я опасался одного - быть исжаренным и съеденным. Ашинов, бывший до меня в песках Сахары, красочно описывал, как тушился на вертеле, показывая сожжёный зад и перед. Это потом мне рассказали, что он, будучи нетрезв, хотел показать купальский костёр, что разжигали русские в ночь на Ивана-Купала, и упал туда. За нрав бесовской был обездвижен тюрьмою в нескольких Африканских государствах, и в России его запрещали показывать, дабы цивилизованные не видели русских дикарей. В Африку я приехал не первым, но до этого так крупно не везло ни одному русскому. 


Африканцы верят природе, поэтому я, зная миф о летающем яйце, решил использовать воздушный шар. Трюк удался, меня приняли в королевском дворце, я был приближен к Менелику 2. Мы были удачливы, выиграли войну с итальянцами. Я был доверенным его Величества, командуя войсками, защищающими вход в императорский шатер. Мне присвоено  звание дэджазмач - генерал-полковника. Имею графский титул Абиссинской империи, владею провинциями на юге. 


В пору русско-японской войны, мы с азаками, не смогли остаться в стороне. Николай второй так и говорил: "контроль над жёлтым морем - задача моего правления". Его матушка, Мария Фёдоровна, с которой я дружен, призналась, что эту победу на жёлтой рекой Николай второй увидел во сне.
Россия проиграла в войне японцами. Теперь я понимаю, то жёлтое море, которое видел государь, вовсе не японское, а жёлтые пески Африки. 
Когда же, вернулся в Абиссинию, Менелик не принял меня. Не спас ни титул, ни звание, ни ордена. Время победы пролетело. Вещи вождя все истлели. 


черновик
Ценности. Для кого-то это брильянты. Матрац ортопедический. Просто Мария, государственный штандарт, или просто - сосиски, но. Так получилось.
Муха влюбилась в округлую девичью грудь, и прилетала к ней каждый день, и даже ночью. Поскольку октябрьская ночь в провинции наступает быстро. Здесь ей не мешает неон городских реклам, блеск фар автомобильного потока и свет уличных фонарей. Здесь беспрепятственно сгущаются вечерние сумерки, постепенно скрывая детали окружающего ландшафта. А потом приходит по-настоящему ночная мгла. И уже с трудом можно различить силуэты деревьев, сливающиеся с черным, затянутым тучами небом. Только свет в одиноких оконцах деревянных домов нерешительно проникает сквозь тьму и мелкий осенний дождь…
Дарила поцелуи. Разбудила однажды ночью весьма бесцеремонно – настойчиво и весьма чувствительно толкалась мохнатым тельцем под ребра, негромко повторяя:
– Э-э! Слышь, вставай! Вставай, дело есть



Женщина приподнялась на локте и, недовольно щурясь от света тусклой лампочки , повернула заспанное лицо.
– Чего тебе?
– Вставай, говорю. Дело есть срочное, сползай вниз.
– До утра дело не дотерпит, что ли?
Взглянула в узкое окно. За окном стояла темнота.
– Ночь на дворе. Сколько времени-то?
– Половина четвертого. Скорей давай.
– Да иду уже. Поспать не дадут человеку…
Но сон уже слетел окончательно. Свесив ноги, женщина встала на пол.
- Улетай, я люблю мужчин. - отвечала мухе еще не проснувшись, словно зажаренная, со сковородки сосиська .
- Давай поженимся, стану твоим мухомужем, - лучше этого тёплого, упругого, вкусного мира муха не знала.
Груди долго смеялись, опустились. От силикона во втором тысячелетии не торчат. Тогда женщины стали освещать яйца.





Плодовая мушка Дрозофила влюбилась в округлую девичью грудь. Прилетала к ней каждый день, и даже  ночью садилась на перси. Поцелуи дарила в одну любимую точку, над сердцем.
- Улетай, я люблю мужчин. - тряслась сися.
Лучше этого тёплого, упругого, вкусного мира муха не нашла: 
- Беру тебя за себя. Я твоя вторая половина, твой мухомуж. - Витрина девушки долго смеялась, опустилась. 
С сего дня от сисек не торчат. Мухи живых родят. Яйца красят.


- Она сожгла себе сиськи. Рафаэль! Алька жгла их специально! Я знаю. - мама звала  папу, выговаривала ангелу.
- Галина, какие у тринадцатилетней ..  Два зёрнышка в поле. 
(И это правда. На плоской Алиной груди два белых зерна. И ещё, слева, над сердцем, родинка - чёрное зёрнышко глазка, проявившееся год назад).
- Пшеничка-то сгорела. После обожжения, мешки с водой висят. -   мамочка рассматривала искусственно созданный бюст.
- Доча, ты это зачем? Можно было ватку в бюстгальтер затолкать. Галка, не подсказала.
- Мы в баню собирались. Там все го-лы-е. Дочерей сватья на наличие уродства рассматривает. Хочешь, чтобы твоя среди чернобурок бабушкой морозом - была - буфера из ваты.



- Ни сиськи, ни письки, белобрысая, и жопа с кулачок! За эту Рашика хотят засватать. Милый Раш! Мой, мой. Никому не отдам. - даровитая в телесном отношении, 23х летняя Шурка - фигурка рыдала.
- И я бы взял домик с этой, которая чопик. - успокаивал брат - торчок.
- Пробка она.
- Нет, чистый чек. 



- Продала меня? Нас? Галя, Аля ребёнок, какая сваха?
- Думаешь перспективных женихов много? Рашиду магазин отдадут, маленький, но свой.
- Ты где деньги взяла?  
- Накопила.
- Ой, пааап, чешется очень. За лекарством от ожога сходи. 
- Бегу.


- Родители Миши дань дали, и мы убежали из Екатеринбурга. Вся эта махроть затеяна, чтобы я отказалась от еврея. Больше не встречусь с ним, даю слово. Взятку себе возьми, дом построй. Ты так хотела гнёздо, мам.
- Мылишь глаз.
- Я нашла твой лаз. В зольном сарае пыль. Темно, пусто. 
- Ну и дура. Вот чёрная Шура - вылитая я, своего не упустит. Куда только женихи смотрят. А за тебя дали десять тысяч рублей, значит стоишь сто. Евреи, наверняка, миллионеры. Что в тебе нашёл Михаэль?


- Аля, мы сможем быть вместе не дожидаясь твоего совершеннолетия. Это тебе.
- Мой Мишка с приданным - сломанной игрушкой. 
- Жених сткушенной частью коллекции фарфоровых животных царя Александра третьего. Здесь нет клейма, есть усердие мастера. Смотри, слепок зубов царицы Марии. А найду вторую половину с оттиском зубов императора, фигурка будет одной из дорогих на свете. Мы поженимся и у нас будут красивые дети.




Плодовая мушка Дрозофила влюбилась в округлую девичью грудь. Прилетала к ней каждый день, и даже  ночью садилась на перси. Поцелуи дарила в одну любимую точку, над сердцем.
- Улетай, я люблю мужчин. - тряслась сися.
Лучше этого тёплого, упругого, вкусного мира муха не нашла: 
- Беру тебя за себя. Я твоя вторая половина, твой мухомуж. - Витрина девушки долго смеялась, опустилась. 
С сего дня от сисек не торчат. Мухи живых родят. Яйца красят.


- Она сожгла себе сиськи. Рафаэль! Алька жгла их специально! Я знаю. - мама звала  папу, выговаривала ангелу.
- Галина, какие у тринадцатилетней ..  Два зёрнышка в поле. 
(И это правда. На плоской Алиной груди два белых зерна. И ещё, слева, над сердцем, родинка - чёрное зёрнышко глазка, проявившееся год назад).
- Пшеничка-то сгорела. После обожжения, мешки с водой висят. -   мамочка рассматривала искусственно созданный бюст.
- Доча, ты это зачем? Можно было ватку в бюстгальтер затолкать. Галка, не подсказала.
- Мы в баню собирались. Там все го-лы-е. Дочерей сватья на наличие уродства рассматривает. Хочешь, чтобы твоя среди чернобурок бабушкой морозом - была - буфера из ваты.



Фигурка


Ценности у каждого разные. Для кого-то это бриллианты. Или
ортопедический матрац. Или "Просто Мария" в телевизоре. Или
государственный штандарт. Или просто - сосиски, но. Так получилось.
Плодовая мушка Дрозофилы влюбилась в округлую девичью грудь, и прилетала к ней каждый день, и даже ночью. Поскольку октябрьская ночь в провинции наступает быстро. Здесь ей не мешает неон городских реклам, блеск фар автомобильного потока и свет уличных фонарей. Здесь беспрепятственно сгущаются вечерние сумерки, постепенно скрывая детали окружающего ландшафта. А потом приходит по-настоящему ночная мгла. И уже с трудом можно различить силуэты деревьев, сливающиеся с черным, затянутым тучами небом. Только свет в одиноких оконцах деревянных домов нерешительно проникает сквозь тьму и мелкий осенний дождь…
Днём мушка садилась на пальцы. Пальчики тряслись возмущённо:
- Улетай!
Мушка обижалась, и чтобы никто не заметил, улетала в свой угол, за книжный шкаф, куда имела обыкновение прятаться как
медведь в зоопарке - в свою дощатую конуру - от публики. Сидела там у себя за шкафом и проводила психологические исследования тех, кто изредка заглядывал в комнату. Изредка
смотрела картинки в журналах по искусству, коих скопилось на
шкафу предостаточно.
Ночью дарила поцелуи в любимую точку, над сердцем.
- Улетай! - билось в тревоге сердце.
Разбудила однажды ночью весьма бесцеремонно – настойчиво и весьма чувствительно толкалась мохнатым тельцем под ребра, негромко повторяя:
– Э-э! Слышь, вставай! Вставай, дело есть.
Спавщая приподнялась на локте и, недовольно щурясь от света тусклой лампочки , повернула заспанное лицо.
– Чего тебе?
– Вставай, говорю. Дело есть срочное, сползай вниз.
– До утра дело не дотерпит, что ли?
Взглянула в узкое окно. За окном стояла темнота.
– Ночь на дворе. Сколько времени-то?
– Половина четвертого. Скорей давай.
– Да иду уже. Поспать не дадут человеку…
Но сон уже слетел окончательно. Свесив ноги, женщина встала на пол.
Во сне девица гуляла. Все здесь перемешались. В нем русалка на ветвях, в нем леший. И Стенька Разин. В лесу творилось черное колдовство, сырая земля зарастает березовыми почками, наполняется хлестом молний и потоками ледяных вод из прорвавшихся небес под черными давящими тучами. 
Алька шагала по проселочной дороге, поглядывала вперед, ожидая встречи с моим зеленым дргугом. Понизовый ветерок легко и порывисто гулял по полю. Ожившие колосья шумели. Стоящие поодаль березки качали молоденькими макушками. Еле заметная пыль поднялась над проселочной дорогой. С одиноко стоящей на краю березняка сосны взлетела большая ворона, вяло шевеля черными крыльями, спустилась на землю, поперемежилась на месте, оотолкнулась и опять взлетела. И Алька так же во сне летала, легко-легко, но подверженная прихотям сновидений, за ветку все же зацепилась. Просила немца,чтоб отцепил. Тот с собакой проходил мимо, не побоялся помочь. Прощаясь, протянул пострадавшей двадцать марок, не взяла. И тут сон слетел окончательно. Свесив ноги, девица встала
босая на пол.
- Говорили ведь тебе, улетай. Я мужчин люблю. - отвечала мухе
едва проснувшись, но лучше этого тёплого, упругого, вкусного мира мушка не знала, не нашла.
- Беру тебя за себя. Поженимся, стану тебе второй половиною,
стану тебе мухомужем.
Девушка сделала вид, что закалялась в подушку, но спина её
выдавала: спина, и плечи, и живот начали смеяться и прыгать.
Ходили ходуном долго, потом успокоились.
- Силикон во втором тысячелетии не моден. Ладно уж, оставайся.
Дай только сон досмотреть.
И опять Алька летала над топью, затянутой в зеленую пелену
туманов; над мертвым лесом вбирала запахи старой хвои и
опавших, начинающих гнить листьев. Долетала до Города, наполненного солнцем. Город вторгается в безмятежный девичьий сон, медленно выступает из воды, весь бело-розовый с загорающейся на солнце сплошной массой стекла. Нежно
зеленеют яблоневые сады, бульвары со шпалерами густо красных пионов прочертили город насквозь. Через тонкую черно-угольную вязь молодых побегов далекая вода и небо мягко переходят в линию горизонта. Микрорайоны - слепки центра. На месте зловонных оврагов, густо облепленных лачугами и
взятых в бетон, уведенных под землю речек - карлиц на дне оврагов, заражающих воздух - сады и цветники, где круглый год наливаются фиолетом сочные купы сирени, рдеют нежнейшие полураскрытые бутоны роз. Опоясан кольцом бульваров центр. Город, полный цветов, дарит их своим жителям.
Алька спала крепким сном без ожиданий. Для одних всё кончалось в двадцать лет, для нее жизнь продолжалась… И вот прошла эта ночь с калейдоскопом сна, пришло утро. Она не заметила, как посветлело окно.
С кухни плыла теплая, пахнущая блинами и какао волна, там
шкворчало, звенело и пела мама. Мама вошла в комнату. Алька
закрыла глаза, прикинулась спящей.
- Аля, - сказала мама. - Ты опоздаешь. Вставай.
Мама говорила отрывисто, быстро. В последнее время с дочкой
иначе было нельзя: она и двигалась нехотя, вяло. Мама стала
командовать:
- Шевелись.
Аля зевнула для вида и влезла в халатик, брошенный мамой в ноги. Надо было умываться, надо было тащить пухлую папку с «картинками» на студию, главному художнику, который вчера по телефону с деловой любезностью обещал посмотреть всё это и решить её судьбу. В институт со студии прислали заявку на художника-декоратора. Альку спросили в деканате: «Не соблазняет? У вас есть жилка, в ваших композициях всё немножко декоративно. Подумайте». Она подумала: «А почему бы и нет?» Но прежде чем заявить комиссии по распределению о своём желании, набралась духу и позвонила главному художнику: пусть он сначала глянет. Вечером она тщательно отбирала, что показать. Оттого, что ничего не нравилось, набралось много.
Потащит, повезёт… А зачем? Зачем всё?
Алька открыла краны, присела на край ванны и заплакала. Вода шумела, плакать можно было не сдерживаясь, а то ведь и не поплачешь свободно.
«Пойду хоть декорации малевать по чужим эскизам, не художником, а маляром», — подумала Алька и вытерла лицо. Когда она вошла на кухню, мама, не оборачиваюсь от плиты спросила:
- Опять проспала, уже одиннадцать, или так надо?
- Так надо, мама.
- Понятно, сказала мама и перевернула блин, - ты давно туда
не ходишь?
- Дня три, кажется. Или четыре.
- Понятно, - сказала мама, любуясь золотистым в мелких дырочках блином, - прекрасно.
- Да-а ничего хорошего... Все ерунда какая-то. - Алька посмотрела в окно и отщипнула листик мяты, что росла в горшке
на подоконнике. Мама клала её в чай. - Может, с понедельника чего-нибудь пойдёт получше.
Золотистый блин перекочевал в глиняную плошку, а на сковороде зашипел, растекаясь, новый.



На природу - за город.


Давайте всмотримся в окружающий нас мир. Удивимся его
разнообразию, красоте и непознанной таинственности.
Отправимся в погожий летний день за город, на природу.
Где можно броситься в самую гущу цветов и травы, растянуться
на тёплой земле...дышать и слушать! Слушать ласковый шелест
травы и вибрирующий жука в полёте, внезапно обрывающийся
на цветке, источающем аромат лета. А сколько радости в душе
вызывает стрекот кузнечиков, необъяснимым чудом вплетенный
в симфонию лесных звуков. Взлетает пчела. Снижается. Спасается от пролетающей птицы, чудовищного крылатого слона. Глубоко зарывается в ароматную пыльцу цветка. Взмывает снова. Глядит на мир через фасеточные глаза, в них все расколотой на тысячи кусочков, словно смотришь сквозь
растрескавшееся стекло; основной цвет - серый, но с вкраплениями синего и алого. Это так не похоже на привычные
для человека краски.
Сверкая на солнце и переливаясь разноголосицей, неустанным
потоком стремится куда-то вода. Её прозрачное естество издревле притягивало к себе человека, являясь его частью.
В прибежище воды тихо, темно и прохладно, почти невесомо. Длинное тело форели, нежное и проворное несётся по течению быстрого потока. Речная рыба наслаждается плавностью своего движения и поддатливостью чистой ледяной воды, омывающей плавники. Информация приходит в виде тончайших прикосновений к чешуйкам.
Ум рыбы почти пуст, через него пробегают лишь слабые холодные ощущения низшего порядка. Мозг пчелы
очень ограничен, мир пчелы сух: бескровен, безводен и бесплоден. И не покажется ли нам повседневная наша суета чем-то маленьким и ничтожным по сравнению с величием и могуществом окружающей нас природы






 





Другие статьи в литературном дневнике: