Чтобы выжить, я начал писатьКарантин. В отличие от ИВС, Си-13 (следственный изолятор) принял меня более добродушно. Со стороны служащих сизо не было ни криков, ни избиений, ни даже матерков. Процедура определения в стены тюрьмы проходила спокойно и неторопливо. Первым делом врачом сего учреждения был проведен медосмотр. После приказа раздеться до пояса, доктор, пошевелив мою челюсть и осмотрев спину и грудь на наличие побоев, дал знак ментам, что все в порядке, и меня вместе с другими заключенными закрыли в маленькой комнате с какими-то химикатами. Уже после пяти минут нахождения в так называемой прожарке очень больно стало дышать, легкие буквально горели, а глаза наполнялись слезами. Затем после сорокаминутной «дезинфекции» начался шмон. Пока один из служащих тщательно прощупывал наше верхнее и нижнее белье, другой заставлял поднимать руки и ноги, чтобы убедиться в отсутствии приклеенных к стопам и подмышкам запрещенных предметов, а потом приказывал резко два-три раза присесть. То, что в заднем проходе зеки зачастую провозят золото, деньги и наркоту, я знал, но о том, что при таком приседании все вылетает наружу, и не догадывался. Таразский централ делится в основном на три части: старый корпус, средний корпус и новый корпус. В старом корпусе (бывшем караван-сарае, существующем еще с дореволюционных времен) находятся камеры, в которых сидят уже ранее судимые. Кстати, когда-то в одной из камер этого корпуса сидел автор «Архипелага ГУЛАГ» – Солженицин, который был сослан в нашу область на вольное поселение. На первом этаже нового корпуса содержатся те, кто попал впервые, то есть «пехота». На втором этаже находятся «монастырь», малолетка, а также красные и коммерческие хаты. В «монастыре» содержатся женщины, в малолетке соответственно – несовершеннолетние, в красной хате – бывшие менты, а в коммерческих камерах – жировые. У кого есть деньги, те оплачивают свое содержание в комкамере и живут припеваючи, пользуясь холодильником, видеодвойкой и прочими удобствами. Вместо шконок у них стоят добротные деревянные кровати, а стены украшают ковры. Подвальные камеры нового корпуса предназначены для боингов, карантина и проживания зеков, которые, получив свой срок, вместо отправки на зону остались работать в сизо. В зековской среде таких заключенных называют хозбандитами или бандерлогами. Боинги – это как раз и есть те самые заключенные, которые берут на себя чужие дела, продаваясь или продавая других за наркоту, и по этой причине не пользующиеся уважением ни в зековской, ни в ментовской среде. Подвальные камеры среднего корпуса называются осужденками, там сидит братва, ожидающая отправку на зону, а над ними «парится» все та же «пехота». Еще в каждом корпусе есть «святые места»: санхаты – камеры для содержания туберкулезников, сифилитиков, чесоточников, больных спидом и т.д. За каждой такой камерой смотрящим за тюрьмой или корпусом закрепляется хата со здоровыми зеками, в чью обязанность входит помогать больным всем, чем возможно. Но есть на централе и еще одно «святое место» – тупик, где содержатся приговоренные к смерти. Когда меня и еще троих заключенных бросили в карантин нового корпуса, я убедился в непреложной истине, что мрачные, бетонные стены тюрьмы имеют свойства резины. Восемнадцатиместная камера размером шесть на девять метров со шконками в три яруса и большим столом (паханом) в левом дальнем углу от входа, вместе с нами стала насчитывать 42 жителя. А так как хата расположена в подвале, то маленькое окошко, поверх решетки которого приварены дополнительные железные полосы в виде жалюзи, называемые крокодилом, было своего рода всего лишь маленькой отдушиной. Слева от входа около раковины я заметил туалет (говоря языком братвы «север» или «китайку») – вмонтированное в пол железное очко, обнесенное полуметровым бетонным ограждением. По этой причине, если кто-нибудь шел в туалет, громко спрашивал: «никто-ниче?», что означает предупреждением. Но в туалет ни в коем случае нельзя идти, если в это время кто-то кушает или пьет чифир. Чтобы не попасть в косяк, нужно кричать это самое «никто-ниче?!». Когда человек идет на «север» по маленькому, это ерунда, а вот когда по большому – проблема. Чтоб хоть как-то заглушить естественную вонь, жжется вата или кусок тряпки. Разорванная, к примеру, на полоски рубашка при умелом использовании способна не один день давать желаемый огонь. Налив готовый чифир в кружку поменьше, Колька сел с нами и, сделав три глотка, пустил ее по кругу. В зонах России при питье чифира нельзя делать больше двух глотков, а у нас больше трех. Когда кружка пошла по пятому кругу, Жеку, 25-летнего парнишку, попавшего в карантин вместе со мной, затошнило. Чтобы подавить тошноту от чифа, нужно съесть корочку черного хлеба с щепоткой соли, но Жека этого не знал. «Да съешь ты чашку баланды, – посоветовал ему Али, – и все пройдет». Он, конечно, пошутил, но Жека съел, и его долго потом под гогот братвы рвало на «севере». То, что «китайка», кроме как для справления нужды, служит еще и средством связи с боинговой хатой, находящейся за стеной, я тогда не знал. Канализационная труба, проходящая под полом, была прямой без изгибов, а так как она была общей с боинговой, то все было очень просто. Если тебе нужно что-то спросить у соседей, надо два раза сильно ударить в стену, и тогда кто-нибудь из них подходил к очку и громко кричал в него. Слышимость, доложу я вам, отменная. Конечно, забавно видеть, как зек орет в очко унитаза, но еще забавней, как через него передаются чай, сигареты, шприцы, анаша и другая надобность. Способ передачи прост, как все гениальное. Для того чтобы ничего из передаваемого не испортилось, делается целлофановая шпонка сантиметров двадцать в длину и пять-шесть в диаметре (или меньше). Несколько пакетов, спаянных на огне, дают отличную герметичность. Шпонка привязывается к толстой, сплетенной из распущенного свитера нитке, проходящей по канализационной трубе, один конец которой находится в нашей камере, а другой – в соседней. Остается дать сигнал, и шпонка по трубе вытягивается через очко в камеру. Смыв со шпонки под краном нечистоты, снимается первый слой целлофана, потом второй и так далее, пока на свет не появится внутренность посылки. Жека, ничего не знавший об этой оригинальной связи, очередной раз попал впросак. Сев на очко справлять нужду, он, конечно, не обратил внимания на два стука в стену. Кто-то из соседей, подав условный сигнал к разговору, стал громко кричать в очко. Не прошло и нескольких секунд, как все сорок с лишним человек с недоумением уставились на вылетевшего из туалета Жеку. Перепугано вытаращив глаза, заикаясь и показывая пальцем на очко, он кричал, что в нем кто-то есть. Смеялись долго. Ни я, ни Жека в то время не знали, что в подобной ситуации ответной реакцией служат слова: «масло на трассе». Средств связи и передачи в тюрьме очень много, но называются они все одинаково – трасса. Ввиду того, что шконок было всего восемнадцать, а нас чуть ли не втрое больше, спали мы по очереди, в несколько смен. Места на полу тоже не хватало. Свет в сизо горит круглые сутки, хотя назвать светом тусклое сияние лампочки в сплошном дыму и чаде от сигарет, самокруток и горящих дров при варке чифира невозможно. Дышать свежим воздухом ходили к дверной кормушке, где очередь была, как в советские времена за молоком. Все дружно задыхались, но упорно продолжали варить чиф и смолить самокрутки. Что еще меня поразило, так это стены в красную крапинку от раздавленных клопов. Этих кровососущих было неисчислимое множество. Но вот странное дело: одни просыпались искусанными с головы до пят, а другие, в чье счастливое число попал и я, абсолютно невредимыми. Вобщем, мои первые сутки в сизо прошли благополучно, да и по-другому быть не могло. Мне, как и любому инвалиду, попавшему в эти стены, помогали почти все. Такая забота в тюрьме – не просто долг, это святое. Игры На следующий день, после проверки, меня и еще нескольких ребят повели на сдачу анализов на предмет определения инфекционных заболеваний, флюорографию и медкомиссию по установлению являюсь ли я наркоманом. Ещё до ИВС, сразу же после ареста, меня возили в наркологию, где были взяты анализы мочи и крови на содержание наркотиков и результаты показали, что патологий не обнаружено. Но здесь внимательно осмотрев мои руки, ноги и шею, врачи (неожиданно для меня) нашли следы от укола, который был сделан уже в ИВС, что позволило им отнести меня к злостным наркоманам. Да и как тут не дать подобного определения, когда у них на руках уже имелась выписка из городской наркологии (где я в 1995-ом году проходил платное анонимное лечение), которая сыграет в свое время решающую роль. Как бы мне хотелось посмотреть в глаза бывшему главврачу наркологии «господину» Шемякину клятвенно обещавшего мне тайну лечения. Да ладно бог с ними с «последователями» Гиппократа вернемся лучше к нашим баранам. Сводив, после медобследования, на обед в камеру, нас повели «играть на пианино» то есть на дактилоскопию, где мы предстали перед злой до ужаса кореянкой лет 40-ка. Не дай бог, если ты подашь ей не ту руку или палец таких матов выслушаешь, а если вздумаешь прекословить, то дубазин тебе обеспечен на все сто. Я сам лично видел, как был избит пацан лет 15-ти за то, что написал не там, где надо было свою фамилию. Кстати говоря, кроме отпечаток пальцев, мы оставили образец почерка и на долгую память свои фото в фас и в профиль. О злобе этой кореянки в особенности к малолеткам ходят целые легенды, а о причине её сумасбродства я слышал следующее… Где-то в середине 90-ых годов в нашем сизо вместе с ней работала её родная сестра, но только в отличи от неё она была охранницей (дубачкой) в «монастыре» и у малолеток. Самые жесткие и беспредельные нравы, как на централе, так и на зоне были и есть в среде малолеток. Если к примеру ты что-нибудь уронишь, то обязательно должен перед тем как поднят сказать – «на газетку», иначе запачкаешься, а это прямая дорога в шныри то есть в зековскую прислугу. А сколько продуктов приходящих к ним с воли от родителей выкидывается или раздается во взрослые камеры уму не постижимою. Бедные родители горбатятся, несут им все возможное, чтоб не дай бог сынок голодным не остался, а они: сало-масло – за падло, колбаса на *** похожа и ничего подобного не едят. Так вот сделали малолетки из одежды макет человека и подвесили его так, что проходя мимо их камеры дубачка приняла его за повесившегося. Сунула она с дуру голову в кормушку посмотреть, что произошло да и попалась в силок из крепкого шнурка, конец которого был тут же привязан к нарам. Двое суток менты уговаривали отпустить её, дверь то ведь не откроешь, силок может голову оторвать, а окна, как и полагается в тюрьме в решетках и крокодилах. То, что она простояла так двое суток это ещё цветочки по сравнению с тем, что утварили малолетки пользуясь её беззащитностью. И днем, и ночью они справляли на неё нужду и, вдобавок к этому каждый из них по очереди мастурбировал на её лицо, заставляя глотать сперматозоиды. После того, как дубачку все-таки отпустили, она уволилась, а сестра начала зверствовать над заключенными, но яростней всего над малолетками. Вернулся я в камеру после дактилоскопии, а у нас прибавление. Вот уж действительно стены резиновые, ногой ступить некуда и если бы не нары сделанные в три яруса, то где бы расселось 69 человек представить сложно. Людей стало много, передач с воли тоже, жизнь пошла тесная да такая, что не продохнешь, но зато сытая. От баланды мы отказались, но сахар (спичечный коробок на человека в сутки) и хлеб брали постоянно. Среди прибывших оказался и Дюсен с которым познакомился в ИВС и с его приходом жизнь стала заметно веселее. Выступив с речью «Тюрьма разденет - тюрьма оденет», он уговорил некоторых пехотинцев, у кого была хорошая обувь и одежда, поменять её на похуже у бандерлогов и дубаков. И те в «благодарность» за это подтянули в камеру анаши, чая и героина. Обкурились анашой почти все, а мне по тем меркам крупно повезло: я укололся. Ну, а что народу надо кроме хлеба, конечно, зрелищ. Тут и пошли приколы. Подзывает Али к себе одного пехотинца и говорит: – Слушай у тебя ноги крепкие? – Нормальные, – отвечает он. – Ну давай тогда в яйцедрон сыграем, – предлагает наш смотрящий и начал обьяснять ему суть игры. А суть игры сводится к следующему… Садятся на пол два зека один против другого, и каждому дается в руки по крепкой нити. Те в свою очередь делают на них петли и затягивают их на своих яйцах. Затем обмениваются свободными концами нитей и упиревшись ноги в ноги начинают тянуть. Выигрывает тот, кто, таким образом, перетянет за яйца противника через разделительную черту между ними. Непременное условие игры – это глаза должны быть завязаны. Выслушав правила парень соглашается играть, садится на пол, а напротив него другой зек (из свиты Али) делают всё как положено, завязывают глаза и тут начинается самое интересное. Тот, что из свиты Али берет веревку соперника протаскивает ее вокруг трубы от шконки и дает ему же в руки вместо своей. Пока идет приготовление, турок продолжает поучать: «Когда дадим сигнал резко не дергай, тяни плавно, но сильно. Понял? Давай!» согласитесь довольно смешно смотреть, как человек тянет себя за яйца и при этом кричит своему воображаемому сопернику: «Ты что делаешь! Ты зачем так сильно тянешь, яйца же оторвешь!» братва вокруг хохочет, а ему-то не до смеха, больно все-таки, но тут наступает кульминация: Али быстро снимает с него повязку, и он видит, что изо всех сил тянет собственные яйца. Не успели зеки насмеяться, как турок подходит к одному парню и говорит: – Слушай, пехота, ты, что так над пацаном смеялся? – Все смеялись и я смеялся, – отвечает он явно заробев. – Что-то своим ржанием ты у меня сомнения вызываешь, – продолжает всё строже Али, – А когда менты тебя ломать начнут братву не посдаешь? – Да нет ты что, да никогда в жизни, – начал оправдываться парень. – Ну тогда мы тебя проверим хватит ли у тебя на это духа, – говорит наш смотрящий и начинает объяснять ему способ проверки, – сейчас мы в стену поставим мойку (лезвие от бритвы), а ты должен со всей силы ударить в нее указательным пальцем. Понял меня? По тому, как парень побледнел, было видно, что понял он прекрасно и рад бы не делать этого, да уже не спрыгнешь, на крючок попался крепко. Закрепив в стене мойку, подвел его Али и говорит: «Чтобы не так страшно было, мы тебе глаза завяжем, а как дадим сигнал бей со всей силы и не дай бог, если промажешь. Дав хорошо прицелиться пальцем в лезвие, завязывает Турок ему глаза и продолжает: «Главное не спеши, сосредоточься». А в это время лезвие со стены убирается и один из зеков вместо него ставит согнутую в локте руку и дает сигнал. Белый, как мел от страха и ожидание боли пехота с нечеловеческим криком бьет пальцем в мойку, а попадает, естественно, в мягкую складку руки. Не успел он еще понять, что произошло, как рука убирается, а вместо нее становится другой зек и оголяет задницу. Тут снимается повязка и невредимый, но перепуганный до смерти пацан видит перед собой голую задницу. – Ты знаешь, что хоть наделал, – строго говорит Али, – ты же в жопу палец сунул, а значит палец свой заполоскал и теперь будешь считаться запачканным до тех пор, пока палец свой не отрежешь. На лезвие отрезай, если хочешь, чтоб с тобой братва здоровалась и уважала. Поверив во все это берет он дрожащими руками лезвие, а у самого от обиды и страха из глаз слезы покатились, однако, сосредотачивается и заматерившись размахивается лезвием, но в последний момент его ловят за руку. Подобных жестоких приколов в тюрьме много, но все они физически безвредны, а вот морально… Продолжение следует...
© Copyright: Дмитрий Вайсбеккер, 2008.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
