Вечный гений. Глава 4 - Странствия. Рождение Мертв

Наш Николай хоть славный малый,
Но сам себе был злейший враг.
С тем, что порой его ругали,
Справлялся гений кое-как.
Его природа своенравна -
Веселый автор дерзких строк,
Искатель правды неприглядной,
Безумства яростный игрок.
Ему близка та идеальность,
Которой вовсе не найти.
И мысли о мечте сакральной
Помехой встали на пути.
Одно поспешное решенье
Для избавления от мук -
Уж раз на родине отвергли,
Чужбиной скрасить свой досуг.
И в этот раз упрек и злоба,
Что вызвал в свете Ревизор,
Сподвигли в даль уехать снова,
Стереть из памяти укор.

В Швейцарии не долго пробыл,
Сперва пейзаж его манил,
А виноградное леченье
И вовсе лестно оценил.
Но вскоре Гоголя пресытил
Однообразный, кроткий вид.
И Николай, срываясь с места,
Иной приют найти спешит.
Париж на время стал оплотом
Для чуткой, трепетной души.
Там вновь балованная муза
Негромко шепчет "Ты пиши".
Он, вдохновеньем ободренный,
Немедля труд продолжил свой,
Явился Чичиков с друзьями -
Манилов, Плюшкин и Ноздрёв.
Но в той стране его лишили
Покоя, чистой теплоты.
Париж - роскошный, шумный город,
Не оправдал его мечты.
Он не был истинно духовным,
Лишь внешний лоск и суета,
И Гоголь даже бестолковым
В письмах к друзьям его назвал.
Возможно, смог бы и привыкнуть,
И полюбить местный мотив,
Но здесь его настиг удар,
Он весть дурную получил -
Поэт свинцом сражен в дуэли,
Гоголь мучительно скорбит.
Он сам не свой, уже не пишет,
Сердце изранено, болит.
В порыве рвется в Петербург,
И тут же сам себя осадит -
Тот град пустым стал для него,
Без Пушкина им тленность правит.

И лишь один далекий край
Сердечной, преданной любовью
Себе угодным смог признать,
Лишь там не тяготел юдолью.
Душа вздохнула облегченно,
Возликовала, расцвела,
Вдохнула воздух грудью полно,
Там не противились слова.
Италия - глазам отрада,
Для Гоголя, как райский сад.
Её он принял, как награду,
Её дворы покой сулят.
Прискорбно нам, что русский гений
Чужой страною увлечен.
Но вдоволь Петербург мучений
Ему принес, как мрачный сон.
Наш город он не смог постигнуть,
Его темницей находил,
А в свете солнечного Рима
Почувствовал себя своим.
И пусть сознанье уязвимо,
Отметить радостно спешим -
Строка Россией одержима,
Её просторами томим.
Роман о Чичикове льется,
Как из кувшина, через край,
Героям лихо достается,
Автор снимает урожай.

Что рассказать про эти годы,
Как время в Риме проводил,
Какие вспомнить эпизоды,
Как наш герой в то время жил?
Он кухни местной был ценитель,
Особо пасту полюбил.
И как исконно местный житель
Умело блюдо сам варил.
Напитком потчевал друзей
На роме с козьим молоком,
Тот гоголь-моголь для гостей
Готовил мастерски легко.
Любил по улочкам неспешно
Гулять, в кафе за стол присесть.
Италия хоть не безгрешна,
Но не сумела надоесть.
Язык стремительно освоил,
Стал говорить, писать, читать,
Но дружбу чаще всего строил
С тем, кто Россию мог понять.
Художник Саша Иванов
Ему стал добрый там приятель.
Средь итальянских городов
Он все же русский был писатель.

Не только радость и восторг
Принес ему чудесный край.
Писатель сильно занемог,
Сражен болезнью Николай.
Он заразился малярией,
Долго, мучительно страдал.
Охладевал - ни днем, ни ночью
Не мог согреться, мало спал.
То состояние безмерно
Внушало панику и страх.
Сестре писал, как стало скверно,
Как разум вместе с телом чах.
Хоть излечился, но тревога
С ним не рассталась до конца.
Родился ужас и премного
Сводил писателя с ума.
Представит вдруг, как весь остынет,
Как врач пропустит сердца стук,
И как живым снесут в могилу,
Как в крышку гроба гвоздь вобьют.

Мы видим, Рим и осчастливил,
И подарил тяжкий недуг.
Но в тех местах наш гений вывел
Для Мертвых душ последний звук.
Почти семь лет провел в работе,
Свершил блистательный роман.
И, наконец, стоит в проходе,
В руках сжимая чемодан.
Теперь он вновь готов в России,
Как перед чопорным судьей
Представить в полной эйфории
Своих героев пред толпой.

Москва радушно приютила,
Как будто бы не уезжал.
Чета друзей в дом пригласила,
В нем беззаботно отдыхал.
Историк, Михаил Погодин,
На свет явился крепостным,
Но хоть и числился безродным,
Став вольным, очень ладно жил.
До нас дошли воспоминанья
О тех далеких, важных днях,
И временные расстоянья
Преградою не смогут стать.
Сын Михаила поделился,
Как удивлен ребенком был
Тем, что писатель пристрастился
К канве - иглой рисунки шил.
Что Николай весьма усердно
Из шерсти разное вязал,
За просьбу сшить себе чулки
Мальчишке уши вмиг надрал.
Зато умело смастерил
Ему из дерева игрушку,
Ребенок дудочку хранил,
Сберег на память безделушку.

В Москве он словно авантюру
Ждал от редактора ответ.
Итог - роман прошел цензуру,
И Чичиков увидел свет.
Представим, как он был доволен,
Как радостно и как тепло
От мысли, что весь труд упорный
Ничто разрушить не смогло -
Ни слабый дух, ни скорбь, ни время,
Болезнь, отчаянье, тоска -
Все тщетно возводило бремя,
Цена романа высока.
С печати книга расходилась,
Читатели в восторг пришли,
Злорадцы тут же спохватились
И вред в творении нашли.
Всегда есть те, кто злобный танец
Увидят в искренних словах.
Так, граф Толстой-Американец
Ругая, проклинал в сердцах.
Своим авторитетным мненьем
"Врагом России" называл,
И в кандалах под грозной стражей
В Сибирь отправить призывал.
Вновь недовольство, вновь досада,
И автор снова удручен.
Творил добро - упрек в награду,
Толпой враждебной окружен.

Роман, что стал плодом раздора,
Гоголь иначе представлял.
Подобно Дантевскому миру
Развить героя помышлял.
Том первый - адская геенна,
Где правит грех, порок, изъян.
Второй - чистилище, а третий -
Утерянный, блаженный рай.
Мы знаем, задум не свершился,
Эдемский сад из мертвых душ
В слезах мечтою растворился,
И Чичиков все так же глуп.

С обидой автор не смирился,
Родные бросил берега,
Вновь забугорье - Рим и Ницца,
Париж - вновь носит чудака.
Кто-то его тем порицает,
Что от любой беды бежал.
Но ведь никто не понимает,
Как гений истово страдал.
Как, выносив свою идею,
Родив неповторимый текст,
Стремясь представить те пороки,
Что вред собою всем несли,
В ответ ловил другие строки,
Лгуном бездарным нарекли.

Наш гений, вопреки сужденьям,
Свой смелый план не стал бросать.
В разъездах Гоголь без сомнений
Второй том продолжал слагать.
Но весь огонь, вся оживленность,
Вся бойкость, что в груди жила,
Уже погасли, отвлеченно
Он вглядывался в те слова.
В сердце не пламя, в нем лишь пепел
И тлеет слабый огонек,
Писатель ищет правды в небе,
Религией себя увлек.
Он поспешил к гробу; Господню,
Паломником к святой земле.
Лишь там обрел покой душою,
Признав, что странствует во мгле.
В письмах к друзьям весьма подробно
Свои влеченья излагал,
Душой израненной свободно
Пред родиною вновь предстал.