О прозе Миши Сланцева

Всё во мне, и я во всём!
(о прозе Миши Сланцева)

Что важнее всего для пишущего человека, прозаика прежде всего. Это чтобы слово далось! А Мише Сланцеву оно далось. Он, совсем как героиня его повести «Полегче на приворотах!», со временем научился находить слова. А потом – слова научились находить его.
Посмотрите, как щедро, даровито преподнесено описание Двора (с заглавной буквы – потому что живой он) в рассказе «Ворон двора»:
«Двор – это амфитеатр со своим сценическим пространством и местами-балконами для зрителей. Немало тут за шестьдесят лет было разыграно драм, трагедий, комедий, фарсов, пародий, пьесок народного театра, свадеб, похорон, дней рождений. Три пятиэтажные хрущёвки, поставленные буквой П на улице Первомайская во времена первого полёта человека в космос, образовали Двор, который существует и поныне. Из космоса, кстати, если присмотреться, эта буква видна, что уж говорить о птицах. Здесь тополя и берёзы помнят, когда они были тополятами и берёзками-саженцами. Они помнят многое, они выросли из одной страны и укоренились в другую, они стали выше домов, они распростёрли свои ветви на небывалой высоте, помахивая на ветру листьями-ладонями (опять эти поэтизмы, будь они неладны), как бы приглашая пролетающих пернатых присесть, отдохнуть, погостить, пощебетать о насущном и вечном».
Высота поэтического слога вообще характерна для прозы Миши Сланцева. Она прежде всего – в эмоциональности, проникновенности его слова, в многочисленных звукописных рядах, в игре со словом:
«Колтунов неоднократно пытался представить себя Серёгой, Сергеем, Серёжей, да даже Серым. Наверно, жизнь с этим именем была бы другой. Лучше или хуже – кто знает. Но сквозила тут какая-то серость, сера, сердитость. Ничего особенного. И, может, с таким именем не гнобили бы его в школе и на улице, он был бы наверняка удачливее, увереннее, сильнее. Он отслужил бы в армии, отучился бы в каком-нибудь политехе, стал бы ведущим инженером, была бы нормальная семья, ездили бы по выходным на дачу, поливали бы помидоры. На юбилеи получал бы открытки «Уважаемый Сергей Евгеньевич! Примите в этот светлый день наши самые искренние пожелания... Желаем Вам успехов в труде, счастья, здоровья и мирного неба над головой». Да, искренностью там бы и не пахло, но всё было бы в своё время. Жил бы «как положено». Как все. «И Серёжа – тоже» («Полегче на приворотах!»).
Читая эти строки, ловишь себя на мысли, что здесь мы имеем дело не просто с приемом звукописи, поэтическим по своей сути. Это образ жизни героя и его автора, не много не мало – сама жизнь, способ и форма их существования. Потому автор и неудержим в своих лирических рефлексиях, то и дело выбивающих его за грань создаваемого им текста, реальности (что проявляется хотя бы в многочисленных лирических отступлениях, прямых обращениях к читателю). В этом «за грань» для меня прежде всего и есть поэзия. И речь тут далеко не только о тексте.
В этой устремленности заглянуть «за грань» происходящего (в разговоре о прозе Миши Сланцева – пусть имеется в виду сюжет произведений) я усматриваю плотный метафоризм его письма, позволяющий автору парой штрихов обозначить целую жизнь персонажа, его самую болящую боль:
«Артём не был суеверным, но символика не обнадёживала. Он видел в трамвайной цифре не лидерский, не пьедестальный «номер один», а школьную оценку, оценку своей жизни. Даже не «двойка», а «кол». Он словно ежедневно садился на «кол». И вокруг него выстраивался частокол «единиц», перемахнуть через который было нереально, пугали острые зубья вершин…».
В таком сострадательном, сочувственном отношении к героям мне видится главный показатель поэтичности прозы Сланцева. Автор постоянно в тексте. Живет вместе со своими героями. От этого его текст, созданный им мир и живет. Поэтому в этом живом мире живыми предстают не только люди, что само собой разумеется, но и неживые существа: Двор, Памятник… Однако сейчас мы привлечем в качестве примера именно живого человека – героиню рассказа «Снеговиковье». Вот описание героини, в личности которой как бы уживается школьная учительница Екатерина Евгеньевна и веселая девушка Катя:
«Нет, сегодня Катя определенно уделала Екатерину Евгеньевну, несмотря на разницу в возрасте. Это Екатерина Евгеньевна Карасёва (учебная нагрузка 30 часов плюс классное руководство) – математик, а девушка Катя – романтик и выдумщица. Вот смотрит она на детей, уже почти всех знает по имени. А ведь имена им давались в своё время или случайно, или по каким-то нелепым причинам. А вот сейчас она их переименует исходя из ситуации, переиначит их на снежный лад. Ага – вот девочка Виктория из моего класса, Вика. Будет – Снеговика. Володя. Будешь Снегововкой. Андрейка Колесников, из четвертого А. прибавим солидности, будешь Снегандр… Толя Ступнин. Будешь Толя Снегоступенко. Да чего там – Толя Валенков. А вот – Снежана, её даже из Жанны переделывать не надо, она изначально была Снежаной…
«Фигнёй же занимаешься», – пробухтела внутренне Екатерина Евгеньевна.
«Ой, завидуй молча уже», – парировала Катя».
В этом (и не только) персонаже невольно узнаешь самого автора с его игрой со словом, с его неуемным желанием все переиначить (со-творить!), перегоняя реальное в нечто иное, более высокое, в конечном счете – в поэзию. Насквозь поэтична в этом смысле глава «Медовый месяц» (по мне так – лучшая!) повести «Полегче на приворотах», уже одним заглавным образом блещущая поэтической многосмысленностью. Столь поэтична, что ее и прозой-то назвать язык не поворачивается. Здесь, по-моему, мы уже имеем дело с поэтической публицистикой, полной лирического пафоса. Оно и не удивительно: речь-то о своем, наболевшем! И даже когда читаешь, например, воспоминания персонажа в рассказе «Юрский период», задним умом задаешься вопросом: да, полно, о нем ли речь? – столь крепко стянут узел персонажа и автора в ткани повествования.
Так и кажется, что оба – на одно лицо. В упомянутом рассказе – особенно. Общность уже в том, что и автор, и его герой – «самогонствуют». Только не примите это в низменном смысле этого слова. Для них самогонный аппарат – «перпетуум мобиле», вечный двигатель, хотя бы жизни того и другого. Одно это уже много стоит! Тем более когда под рукой автора (и героя) он выдает такой полный жизни продукт:
«Всё начинается с дрожжей. Деятельность этих микроорганизмов – горькая пародия на нашу жизнь. За определенный, очень короткий, срок на долю каждого дрожжика отведено несколько растворённых в воде сахаринок. И твоя, дрожжик, задача, поставленная перед тобой кем-то сверхразумным и могущественным, – съесть эту сладость, насладиться ею, выделить два-три пузырика углекислого газа и выработать несколько капелюшек этилового спирта. Ты-то думаешь, что, кроме этого, у твоего существования есть какой-то иной смысл, едва ли не миссия, высшее предназначение. Ага, щас… И потом эта брага, как топливо, как нефть или уголь, преобразуется особым аппаратом во что-то полезное. Кто-то полученный продукт употребит по назначению, выпьет, и ему станет весело или грустно, а ты, сиюминутный дрожжик, отмерев, растворишься, распадешься на частицы, и где он, твой след в мироздании?..».
Этот отрывок как нельзя лучше отражает самую суть художественного сознания автора, его мировидения и миропонимания. Наиболее афористично ее можно выразить фразой Ф.И. Тютчева: «Всё во мне, и я во всём!». Лучше не скажешь. Да и говорить ни к чему. Читайте полезную для души прозу Миши Сланцева!