О критиканах поэзии

Слепцом искусств, суровым и надменным,
Я зрю обман, прикрытый кружевом.
Чужие строки — тусклые виденья,
В них отблеск чувств давно минувшим сном.

Но сам, увы, не в силах высечь пламя,
Перо безжизненно, как зимний сад.
Судья холодный, с ледяными снами,
Я слышу ритм, но сердцем — невпопад.

Пусть муза спит в забытых лабиринтах,
Я чую ложь под маскою мечты,
Где перепев пустых, чужих мотивов,
Идей убогих, мертвой красоты.

Безмолвный критик, в каменной темнице,
Я ведаю восторг крылатых грез,
Но сам бескрыл, гляжу на мир поэзий,
И горькую я правду произнес.

Лишен огня, небесного блаженства,
Я — эхо критики, что слышит всякий стих,
Кто ищет в рифмах истины мгновенья,
А я лишь знаю, кто и где солгал.

Покинут негой, вечного огня лишен,
Я – отголосок критики суровой.
Что ловит каждый ищущий резон,
В сплетеньях рифм, правдивого покрова.
Но знаю я, где истина солжет,
Игриво таясь в словесной ткани.

И ярость тщетная терзает грудь,
Когда чужое слово хочет вздохнуть.
Во мне, рождая зависти угар,
Испепеляя собственный мой дар.

Мне грезится порой, что я – творец,
Кем был бы в мире, если б не слепец.
Но мир вокруг – лишь тени на стене,
И я – лишь эхо в сумрачной стране.

Я жажду слов, рождённых изнутри,
Не отражений блеклой мишуры.
Хочу, чтоб мысль горела, как звезда,
А не плела унылые слова.

Но тщетны все старания мои,
И слог застыл, как зимние ручьи.
Останусь вечным зрителем вдали,
На празднике чужой, чужой земли.
И в этой роли горькой, но прямой,

Я буду видеть свет чужой, не свой.
Искать изъяны, критикой терзать,
Себя же этой болью истязать.

От автора бездарным критиканам поэзии

Снобизм, облаченный в тогу критика, ядовитым плющом обвивается вокруг древа поэзии, источая презрение к плодам, которых ему никогда не вкусить. Он – страж ворот, не пропускающий никого, ибо сам не знает ключа. Его суждения – звонкая пустота, эхо собственных комплексов, отражающееся в зеркале чужих талантов. Он, словно скорняк, разбирающий на швы драгоценную ткань, не видя красоты целого, сосредотачиваясь на мельчайших изъянах, выискивая соринку в глазу гения, чтобы ослепить всех вокруг. Он мнит себя Аристархом, но в его руках не скальпель хирурга, а ржавый нож, калечащий живое. Его аргументы – словесные пируэты, призванные запутать и смутить, а не прояснить и направить. Он жонглирует умными словами, как обезьяна с гранатой, грозя подорвать все вокруг, сам того не осознавая. Он – тень, ползущая по стенам храма искусства, искажающая лики святых, сеющая сомнения в сердцах верующих. Этот самозваный жрец, не приносящий жертвы, а лишь требующий поклонения, подобен слепому, описывающему радугу. Он видит лишь серые пятна, не различая красок, не слыша музыки сфер. Его вердикт – приговор невежды, не знающего цены сокровищу. Его критика – отравленный кинжал, вонзенный в спину творца, истекающего кровью вдохновения. Ирония судьбы в том, что этот критик-самоучка, этот дилетант в царстве муз, сам мечтает о славе поэта. Он грезит о лавровом венке, сплетенном из строк, наполненных смыслом и красотой. Но вместо стихов из-под его пера выходят лишь корявые вирши, лишенные души и огня, мертвые слова, не способные воспламенить сердца. И тогда, в приступе зависти и злобы, он с удвоенной энергией обрушивается на чужие произведения, пытаясь принизить чужой талант, чтобы хоть немного возвыситься в собственных глазах. Он – жалкий карлик, стоящий на плечах гигантов, и думающий, что стал выше. Но он остается карликом, а гиганты продолжают свой путь, освещая мир своим гением, не замечая его ничтожных уколов. Ибо истинное искусство само себя защитит, а критика невежды – лишь шум ветра, не способный сдвинуть с места камень вечности.