Предсказание

Ей было 13, когда проезжавший через Тракай табор цыган-литваков остановился на краю города дать отдых и корм лошадям. Молодая цыганка, задрав цветастые юбки, выпорхнула из кибитки, и щурясь на осеннее солнце, неспешно пошла вдоль обоза, позвякивая монистом на смуглой шее. Местные девочки с интересом рассматривали пилигримов. Цыганка попросила воды и Елена принесла кувшин ледяной влаги. Утолив жажду, девица, плеснула остаток воды на лицо и вернула кувшин.
"Дай руку, золотая, всю правду скажу за твою доброту. Скоро отца твоего увезут туда, где не цветут вишни. Сама уедешь в большой город с дворцами, - бормотала гадалка, всматриваясь в детскую ладонь, - женихов вижу много, а замуж не выйдешь. Середина жизни будет хуже смерти, но с тобой ничего не случится. Напослед очутишься у моря. Будешь есть досыта. Проживёшь долго". Цыганка отпустила руку и вернулась к своим. Дети рассмеялись цыганской болтовне и, схватив берестяные лукошки, убежали в лес за грибами. Летом 1940-го Красная армия вступила в Литву, Юозаса Метуса, мельника и отца Елены, сослали в Магадан, не забыв конфисковать мельницу. Не имея поддержки со стороны отца, Елена окончила ФЗУ по строительной части и уехала в Питер. Осенью 41-го немцы уже вовсю бомбили город, разгромив Бадаевские продовольственные склады. Начался голод при отсутствии отопления и водоснабжения. За почти 900 дней блокады города единственным желанием бедолаги было пережить этот ад и наесться вдоволь лепёшек из травы."Идёшь было с санками за водой на Ладогу, смотришь, кто-то упал и замёрз. Назад возвращаешься, - уже икры на ногах вырезали на пирожки", - вспоминала Елена. После войны она продолжала жить в Питере, работала на кирпичном заводе, отстраивала город. Всякое случалось, и от печки угорала, и ведро с кирпичами на голову падало, но дни её не были сочтены. В 70-е Елена перебралась в Одессу, поближе к племяннице, выхлопотала жильё, как блокадник, и пошла работать в школу поваром, благо отец отлично готовил. Её часто просили рассказать детям о блокаде Ленинграда, но она отнекивалась, говоря, если расскажет правду, её посадят. Она никогда не болела даже простудой, много читала и помнила несметное количество исторических дат. Елена часто заходила в гости к моей матери и сетовала: "Анка, наверное нужно сходить в поликлинику, завести карточку, а то меня не похоронят". На её миловидном белом лице не было морщин, пигментных пятен или уродливых бородавок. Могло показаться, что в прошлом эта сухощавая женщина имела отношение к театру. И только я знал реальный расклад. Мы вместе встречали дни рождения и Новый год, её кошка крутила шашни с моим котом. В конце 90-х Елена решила продать квартиру и перебраться к племяннице на Куяльницкий лиман. Больше я о ней ничего не слышал.