Путане

Смеркалось. Дождь, как соглядатай,
в окно стучал, выпрашивая весть
о той, чье имя мне сравнить с утратой,
чью немоту мне боязно прочесть.

О, этот жест — беспечный и недужный! —
как выдохнуть, как обронить платок,
вдоль улицы пустой, такой ненужной,
нести своей погибели росток.

Она идет — невидима, безмолвна,
всей хрупкостью восстала на ветру.
И жизнь её  - так странно, так неполно -
вверяет вдруг случайному перу.

Зачем же ей, в сиянье солнца сиром,
дарована такая чистота?
Как, согрешив пред этим грубым миром,
не осквернились женские уста?

Она танцует... Нет, она дарует
свой тонкий стан, как жертву на алтарь.
И небо, негодует, негодует…
и гасит свой прижимистый фонарь.

Но в этой бездне, в этом безрассудстве,
где всё — лишь тлен, и всё — не по нутру,
я вижу смысл в её нелепом буйстве:
Душа летит в рассвет, минуя мглу.

Прости её, как просят за увечных,
за то, что в шуме грешного бытья
она — одна из всех противоречных —
так горестно и подлинно — ничья.