Ветер

                В Е Т Е Р

      Он скакал третий час кряду. Вороной, с яркой белой звездой во лбу и такими же белыми до колен чулками на задних и передних ногах. Скакал без дорог, наугад, на север. На нём был только обрывок узды и ничего больше. Ветки диких кустов ивняка хлестали по его могучей груди, били по бокам, а он всё бежал, бежал, бежал... Он убегал: от чужих, совсем незнакомых ему людей, от жёсткой и ненавистной сбруи, в которую эти люди пытались его заковать, от побоев... Он бежал к своим лугам, речке, небу, облакам, ко двору с гогочущими гусями и полнобрюхой, всегда вкусно пахнущей молоком корове Красотке, к маленькой девочке Тане... Он бежал домой!
      Совсем недавно, всего полтора года назад его родила каурая кобыла Майка; в лугах родила, неподалёку от деревни, подле сенного стожка. Чёрный, точно угольной пылью осыпанный, мокрый и блестящий, с фиолетовыми, похожими на большущие сливы глазами, малец всё порывался встать, а его родительница беспокойно ржала и беспрестанно вылизывала спину, бока, морду своего неспокойного дитяти... Потом она привела его к людям, к добрым людям, в большой тёплый хлев, где он спал на мягкой и пахучей подстилке... Он жил там: резвился, бегал наперегонки с дворнягой-псом Шариком... И вот он -- у чужих... А ведь такому не должно было случиться, никак не должно!
                *   *   *
      ...Всё в хозяйстве Василия и Елизаветы Лукьяновых ладненько да крепенько: и курочки у них есть, и гуси водятся, и коровка кормилица во хлеве, и кобылка-работяга... Одна беда у Лукьяновых, жуткая беда: Танечка, пятилетняя дочерь ихняя, безнадёжно хвора; сызмальства хворь поселилась в ней. Каким только докторам её не показывали, какие только знахари-колдуны её не исцеляли -- ничего не помогло. Малышка не могла ни ходить, ни говорить, ни, даже, улыбаться. Бедняжка была замкнута, нелюдима и никакие игрушки-забавы не могли её занять. Девочка истаивала на глазах... Плакала мать, плакал отец... Плакали все.
      В тот вечер они отмечали день рождения у своих знакомых. Припозднились. О так и не вернувшейся с вольного пастбища жеребой кобыле Майке спохватились только утром. Бросились искать. Обошли все сады, рвы, облазили заброшенные сараи... Нигде Майки не было... Куда шалапутная подевалась? Совсем уж отчаялись. Особенно горевал дед Захар: да и как не горевать: лошадь -- главное, ежель не основное, тягло в хозяйстве, и на тебе -- пропала!
      Кобыла пришла ближе к полудню; пришла не одна: к её враз исхудавшему боку жался жеребёночек: чёрный, что уголь, в чулочках беленьких, с блестящей шёрсткой, крупный, на ножках высокий... Прелестный малыш! Майка вошла во двор как раз в тот момент, когда по нему прогуливалась Елизавета с дочерью.. И тут случилось чудо: завидев жеребёнка, Танечка потянулась к нему ручкой, что-то коротко бормотнула и... улыбнулась!
   -- Вася! Вася! -- точно безумная возопила . -- Иди сюда! Скорее иди!
   Муж в два прыжка подбежал... Лицо белее мела...
   -- Что? Что случилось, что стряслось, Лиза?
   А та, вся в слезах, показывает на коляску с дочерью и говорит дрожа голосом:
   -- Глянь: доченька наша улыбается!..
   -- Что-о?! Ты бредишь! -- не поверил Василий.
   -- Глянь-глянь!... Вот... вот ещё... Видишь?.. видишь?..
   -- Вижу! -- шепотком, точно боясь спугнуть нечаянное видение, прошептал тот.
      А жеребёнок делал свое дело: теребил материнские соски, отрывался от них, приникал вновь... А девочка всё тянулась к животным, беспрестанно бормотала чего-то и улыбалась...
      Минуло полгода. Жеребёнок заметно подрос и был неуёмен; он целыми днями буквально летал по деревенской улице да по раздольному лугу, за что и получил вполне заслуженную кличку Ветер, и уже охотно откликался на неё, а Танюша... Танюша понемногу поравлялась -- совсем по чуть-чуть... Подружились они! Трогательно  было видеть, как Майкин отпрыск подходил к коляске и мягкой губой трогал худенькие пальчики девочки, а она, замирая от тех прикосновений, казалось, дышать  переставала... "Господи, как они друг друга любят! -- дивилась мать девочки."
      Вскоре Танюша начала пробовать выговаривать некоторые слова: трудно, невнятно, но всё-таки... А вскоре и вовсе оседлала жеребчика, в прямом смысле, правда,   не без родительского участия...И вот почему: Прослышала от кого-то мама Лиза, что верховая езда весьма целебна для больных с подобным диагнозом и не преминула   этим "лекарством" воспользоваться... Думали, Ветер заартачится, отбрыкиваться зачнёт, а он... Молодчина, одним словом!
      Шло время.Минул год. Несмышлёныш Ветер быстро превращался в красавца жеребца: высок, строен, тонконог, шерсть лоснится, густая грива падает волнистыми
прядями... И впрямь, красавец, что там говорить! И Танечка на ножки встала -- самостоятельно ходить начала...
      Говорят, слухами земля полнится... Видно, так оно и есть. Я это вот к чему:
      Однажды Лукьяновым позвонили. Спросили, не продадим ли мы им жеребца нашего. Мы ответили отказом: самим, мол, нужен. Тогда они приехали -- на грузовике пожаловали... Большие деньги давали... Долго упирались мы, однако сдались; подумалось так: "На сии деньжищи мы и дочу к профессорам свозим, и телевизор смартфонистый купим, и в хозяйство чего ни то приобретём... А Майка ещё ожеребит..." Словом, продали! А Танечке, дабы хоть как-то утешить её, наврали; да такого,  что и самим от стыда невыносимо стало, а она... Невесёлой дочка сделалась, хмурой... Ах, ты! Что ж мы такие, что ж мы никакие!..
      Неделя прошла после сделки, может чуть больше... И вот в тёмную августовскую полночь почудилось Елизавете приглушённое лошадиное ржание... Майка оторвалась? Так нет же -- кобыла привязана надёжно, да и ржание жалобное какое-то, с обидой вроде... Да и на что кобыле обижаться: корма полно, воды вдоволь... Нет, ржёт не Майка... Или померещилось... Да нет, вот повторилось, но уже явственней и призывнее... Елизавета к мужу: "Вась, на улке лошадь ржёт... Ты бы вышел, а!" "Какая ещё лошадь?.. Тебе почудилось... Спи!" -- отвечал Вася. Однако минуту спустя услышал и он. Вышел нехотя. А ещё через несколько мгновений буквально влетел в спальню и свистящим шёпотом восклицал: "Ветер прибежал! С обрывком верёвки... перекушенной! Ай, молодца!.."
      К полудню прикатили и незадачливые покупатели, и прямо с порога: " Не нужен он нам! заберите его: он у вас бешеный!.. И деньги верните!.."
      "Бешеный" же тихо стоял у кормушки и меланхолично похрумкивал овсецом. А подле него, облокотясь об осиновую балясину, стояла Танюша; и все, кто был рядом, услышали, как девчушка ясно и чётко произнесла: "Ве-тер...", а тот коротко заржал в ответ и мягкой влажной губой коснулся лба девочки.

                Владимир ХОТИН