Калибровка

Северный ветер приносит на Кратос не весну, а просто меньше зимы. Марина знала это по приборам, по тонким стрелкам барометров, по цифрам, которые выводила в журнале ровным почерком, словно писала письма в очень далёкий, очень важный адрес. Станция стояла на северном мысе, где скалы были чёрными от кайры, а время измерялось не в годах, а в давлении и скорости ветра.
Три раза в год сюда причаливало судно — в апреле, в июле и в октябре. В апреле оно привозило людей, в июле — запасы, в октябре — забирало тех, кто не выдержал. Марина выдержала пять лет. Она знала каждый камень на берегу, каждый виток винта анемометра, каждую строчку своих журналов, которые хранились в металлическом шкафу, как свидетельства на суде о непричастности к человеческой суетне.
В этом апреле судно привезло трёх геологов и одного метеоролога из главного управления. Они должны были проверить её приборы, перепроверить данные, убедиться, что она не сходит с ума от ветра и одиночества. Среди них был Станислав.
Она увидела его на палубе, когда судно ещё только подходило. Он стоял, держась за поручень, и смотрел не на станцию, а на горизонт. Марина записала в журнал: «10:15, ветер северо-западный, 12 м/с, видимость 5 км, прибытие судна «Полярный-3».» А потом добавила мелким почерком в графе «примечания»: «Пассажир на носу, рост 185 см, ветровка синяя, волосы седые, осанка та же».
Пятнадцать лет назад в горах Алтая она тоже вела журнал, но другой. Там были цифры высот, отметки о температуре почвы, где они искали редкие минералы. А ещё там были записи о том, как он готовил кофе на спиртовке, как его пальцы отирали пыль от камней, как он смеялся, когда град бил по палатке. Она тогда думала, что это навсегда. Она тогда не знала, что ничто не навсегда, кроме данных.
Станислав поднялся по лестнице, представился, пожал ей руку. Его глаза были такими же, но в них не было вспышки узнавания. «Марина Петровна», — сказала она. «Станислав Александрович», — ответил он. И она поняла, что он не помнит. Или что память — это не то, что хранится в голове, а то, что хранится в журналах, в приборах, в цифрах.
Он проверил барометр, термограф, анемометр. Сказал, что приборы в идеальном состоянии. Сказал, что её данные — эталонные. Не сказал: «Марина, это ты?» Не сказал: «Помнишь Алтай?» Сказал: «Ваши гигрометры калиброваны идеально».
Старый Финн, её помощник, говорил, что остров живой. «Он дышит», — говорил он, и Марина знала, что он прав. Она видела, как давление падало, когда остров выдыхал. Видела, как ветер менял направление, когда остров переворачивался во сне. Она не говорила Финну про письма, которые писала каждый вечер на оборотах журналов. «Дорогой Станислав, сегодня ветер сменил направление в 16:42. Я думала о твоих руках». Она никогда не перечитывала. Просто писала, как ведёт журнал.
Станислав часто смотрел в бинокль. Не на горизонт, а на станцию. Марина заметила это, записав: «18:00, наблюдение за станцией, бинокль 8;30». Она не знала, что он видит. Может, он видел её. Может, он видел себя двадцатилетним. Может, он просто видел стены, которые когда-то знал.
Во время бури, на третий день, анемометр заел. Марина влезла на крышу, чтобы починить. Станислав помогал. Ветер бил их с такой силой, что они держались друг за друга. «Вы боитесь?» — крикнул он. «Нет, — крикнула она, — я фиксирую!» Он рассмеялся, и в этом смехе было что-то от того смеха, с Алтая. Она починила прибор. Он записал: «Анемометр исправен. Ветер 25 м/с. Данные точные». Она посмотрела на его запись. Он написал это её почерком.
В ту ночь Марина не спала. Она сидела в своей комнате, где стены были покрыты графиками, а не обоями, и перечитывала старые журналы. Не те, что в металлическом шкафу — их трогать было нельзя, они были государственными. А те, что она вела пятнадцать лет назад в горной экспедиции. Там, между таблицами осадков, были фразы: «Станислав нашёл кварц с включениями. Говорит, это похоже на мою душу». Или: «Сегодня он не ел. Говорит, горы отнимают аппетит. Я вижу, как он худеет, и думаю, что горы отнимают не аппетит, а что-то другое».
Она закрыла журнал. Ветер за окном стих. Остров выдохнул.
Утром Станислав попросил её показать архивы. Они сидели в маленькой комнате с одним окном, которое смотрело на скалы, и он листал страницы. Его пальцы останавливались на некоторых датах. 14 июля. 23 августа. 1 ноября. Даты, когда ветер менялся особым образом. Даты, когда она писала ему письма на оборотах.
«Вы здесь одинаковый почерк сохранили, — сказал он, не поднимая глаз. — Пятнадцать лет, а буквы те же».
«Данные требуют стабильности», — ответила она.
«А вы?» — спросил он.
Она не ответила. Он продолжал листать. Потом вдруг сказал: «На Алтае я тоже вёл журнал. Но потом потерял его. В реке. Он уплыл».
«Что в нём было?»
«То же, что и в вашем. Только цифры были другие».
Финн принёс кофе. Он всегда приносил кофе в тот момент, когда разговор становился слишком человеческим. «Остров не любит, когда о прошлом говорят, — сказал он. — Он думает, что это болезнь».
Станислав посмотрел на Финна как на прибор. «А что он любит?»
«Точность», — ответил Финн и ушёл.
В тот вечер Марина решила проверить гигрометры. Не потому что они сломались. Просто ей нужно было быть одной. Она вошла в приборную, а он уже был там. Смотрел на график влажности за прошлый год.
«Здесь странный скачок, — сказал он. — 15 сентября. Влажность поднялась на 12 процентов за два часа. Потом упала обратно. Что это было?»
«Осадки», — ответила она.
«Нет. Осадков не было. Я проверил».
Она подошла ближе. Видела его профиль, как тогда, в горах, когда он смотрел на закат.
«Это была я», — сказала она.
«Что?»
«15 сентября. Я плакала. Три часа. В приборной. Влажность повысилась».
Он повернулся. «Вы плакали?»
«Я фиксировала. Плач — это тоже данные».
Он положил руку на график. Пальцы легли на кривую сентября. «Марина, — сказал он, — я не помню вашего лица. Я помню только цифры. Высоту, где мы были. Температуру воздуха. Скорость ветра. Но не лицо».
«Это нормально. Лица не измеряются».
«Но они фиксируются», — ответил он. «Вот так», — и он провёл пальцем по воздуху, как будто писал невидимые буквы.
На следующий день Финн сказал, что остров болен. «Давление падает не так. Ветер дует не туда. Что-то меняется».
Марина проверила приборы. Все показывали правильно. Но Финн качал головой. «Он чувствует, что вы о прошлом говорите. Это его раздражает».
Станислав стоял рядом, смотрел на скалы. «Может, это не остров. Может, это мы».
В ту ночь случилось то, чего не было в журналах. Ветер стих совсем. Впервые за пять лет. Марина вышла на берег. Луна освещала скалы, и они казались серебряными. Она услышала шаги. Станислав шёл по камням, не спотыкаясь.
«Я вспомнил, — сказал он. — Не лицо. Не имя. Я вспомнил, как пахнет ледник, когда тает. И как пахнет кожа, когда она долго на солнце. Это два разных запаха, но они похожи. Вы знаете, почему?»
«Потому что оба — это потеря», — ответила она.
«Нет. Потому что оба — это измерение. Ледник тает, и мы меряем, сколько воды. Кожа горит, и мы меряем градусы. Всё измеряется. Даже то, что не должно».
Он взял её руку. Его пальцы были холодными. «Марина, я не забыл. Я просто перевёл в другую систему. В ту, где нет имён. Только значения».
«А теперь?» — спросила она.
«Теперь я перевожу обратно. И ошибаюсь».
Они стояли на берегу. Ветра не было, и волны стихли. «Я уеду завтра, — сказал он. — Судно заберёт нас. Мои данные собраны».
«А мои?» — спросила она.
«Ваши данные — это вы. Они не нужны никому, кроме вас».
Она отпустила его руку. «Тогда они бесполезны».
«Нет, — сказал он. — Они точны».
Утром Финн нашёл её в приборной. Она сидела за столом, где лежали все журналы. Она переписывала их. Не данные. А примечания. Убирала фразы «Дорогой Станислав». Убирала «я думала о твоих руках». Оставляла только цифры.
«Что вы делаете?» — спросил Финн.
«Калибрую», — ответила она.
«Что?»
«Себя».
Когда судно ушло, она стояла на берегу и смотрела, как оно становится точкой на горизонте. Финн сказал: «Он оставил что-то».
В комнате Станислава на столе лежал его журнал. Тот самый, который он потерял в реке. Он был сухой. На обложке было написано: «Алтай, 2008. Станислав».
Она открыла. Там были только цифры. Высота. Температура. Скорость ветра. Но на последней странице, мелким почерком, было: «Марина. 165 см. 52 кг. Температура тела 36,6. Частота сердцебиения — неизмерима».
Она закрыла журнал. Пошла в приборную. Села за стол. Открыла новый журнал. Начала писать. Не данные. А письмо. «Дорогой Станислав, сегодня ветер северо-западный, 0 м/с. Остров перестал дышать. Я больше не фиксирую. Я просто живу».
За окном ветер снова поднялся. Марина посмотрела на барометр. Написала: «Данные точные. Но я — нет».