Оттенки белого

Свет ненавидел это слово — «пустая». Оно висело в воздухе его мира, как городской смог, с тех пор как его лучший друг Марк, психолог с растущей аудиторией, выпустил статью «10 признаков пустой женщины». Статья стала вирусной. Её обсуждали в мужских чатах, цитировали в подкастах. «Пустая женщина», по Марку, — это красивая оболочка без внутреннего содержания, живущая клише, чужие рефлексии и глубина. И Свет, рациональный архитектор, верил в системный подход. Логично. Удобно. Пока он не встретил Анну.

Он увидел её в кафе у букиниста. Она сидела с книгой стихов Мандельштама:

«И для чего признанье,
Когда бесповоротно
Мое существованье
Тобою решено?»,

а в её волосах играл утренний свет, оправдывая его имя до смущения. Она была не просто красивой. Она была гармоничной, как идеальная формула. И в этом была загвоздка. Всё в ней, от платья цвета пыльной розы до спокойной улыбки, казалось, сошлось в безупречный, но… предсказуемый образ. «Признак номер четыре, — ехидно прозвучал в голове голос Марка. — Эстетика без индивидуального высказывания. Как интерьер из глянца».

Он подошел. Заговорил о Мандельштаме. Она отвечала умно, но без страсти, как будто пересказывала аннотацию. Они начали встречаться. Анна была идеальной спутницей: утонченной, тактичной, с безупречным вкусом. Она создавала уют, готовила изысканно, выбирала безупречные вина. Но иногда, в тишине после разговоров, Свет ловил себя на мысли: он говорит на неё, а не с ней. Она была как прекрасное, безукоризненное зеркало, отражающее его же мысли, слегка облагороженные. «Признак номер семь, — шептал внутренний Марк. — Отсутствие собственной устойчивой позиции. Мимикрия».

Свет мучился. Он любил её. Любил её тишину, её ладонь в своей, способность сделать мир вокруг прекрасным и спокойным. Но теория друга, как червь, точила его изнутри. Он выискивал подтверждения. Да, она не спорила. Да, её интересы были несколько «каноничными»: классическая литература, импрессионисты, путешествия по проверенным маршрутам. «Пустота, — думал он с отчаянием, — это не отсутствие чего-то плохого. Это отсутствие чего-то своего». И он, воспитанный на категориях и чертежах, верил, что такое возможно.

Конфликт настиг их вечером, когда Свет, раздражённый сложным проектом, позволил себе резкость.
— Ты просто не понимаешь, каково это — нести ответственность за каждую линию! — бросил он.
— Мне жаль, что ты так устал, — мягко сказала Анна.
— Вот видишь! — взорвался он, неожиданно для себя самого. — «Мне жаль». Это всё? Ни злости? Ни вопроса, почему я срываюсь на тебя? Ничего своего? Ты как… как белый шум. Красиво, но пусто!

Он выпалил это. Слово «пустота» повисло в воздухе, тяжёлое и уродливое. Анна не заплакала. Она просто побледнела, будто из неё на мгновение выкачали весь свет. Затем она медленно встала.
— Ты прав, — тихо произнесла она. — Я пустая. Но не от рождения.

Она вышла из комнаты. Свет, оглушённый собственной жестокостью, услышал, как щелкнул замок в дальней комнате — кабинета, куда он никогда не заходил. Анна говорила, что там хранится старый хлам.

На следующее утро её не было. На кухонном столе лежал ключ от кабинета и листок с одной фразой: «Природа не терпит пустоты. Она заполняет её. Посмотри, чем заполнила я».

С дрожащими руками он открыл дверь.

Комната была не кладовкой. Это была мастерская. Все стены были увешаны картинами. Не копиями импрессионистов, а странными, тревожными, гениальными полотнами. На них — клубящиеся туманы цвета стали и боли, кричащие абстракции, сюрреалистичные лица, искаженные то ли страданием, то ли экстазом. Это была буря. Хаос. Глубина океана, скрытого под зеркальной гладью. На мольберте стоял незаконченный портрет… его. Но не того Света, которого он знал. А уставшего, сомневающегося, с тенями в глазах, которые он сам боялся разглядеть. И этот портрет был полон такой пронзительной, почти болезненной любви, что у Света перехватило дыхание.

В углу лежали толстые альбомы. Дневники. Он, преодолевая жгучий стыд, открыл один. Строчки прыгали перед глазами.

«Сегодня снова притворилась той, кого ждут. Надела маску спокойствия. Легче быть понятной картинкой, чем этим вихрем внутри. Они боятся вихрей».

«Полюбила его. Его зовут Свет. Он так верит в логику, в чертежи. Если он увидит мой ураган, он сбежит. Он ищет гармонию. А моя гармония — после катастрофы. Нужно быть для него тихим островом. Даже если остров — это вулкан, прикрытый травой».

«Он читал сегодня стихи. Я чуть не сорвалась, чуть не начала кричать свои, которые рвутся из горла. Но промолчала. Промолчала и нарисовала потом этот крик. Он получился синим и черным».

Свет опустился на пол, задыхаясь. Он, архитектор, строивший здания на прочном фундаменте, сам жил в картонном доме теории. Он так боялся пустоты, что принял за неё тишину. Он искал содержание в словах и действиях, не понимая, что самое глубокое содержание иногда молчит, боясь расплескать себя.

Марк ошибался. Ужасающе, самоуверенно ошибался. «Пустых» женщин не бывает. Бывают женщины, которые свои океаны прячут в бутылки, чтобы не затопить тех, кто боится плавать. Бывают вулканы, притворяющиеся холмами. И бывают мужчины, которые, ослеплённые своим умом, принимают бутылку за весь мир, а холм — за всю геологию.

Он нашёл её через три дня в загородной студии, которую она снимала под именем подруги. Она стояла у огромного холста, вся в красках, сильная и чужая.
— Анна, — его голос сломался. — Я…
— Ты хотел полной женщину, Свет? — перебила она, не оборачиваясь. Голос у неё был низким и усталым. — Вот она. Со всей её тьмой, бурей, неудобными краями. Это слишком для твоего «света»?

Он подошёл и обнял её сзади, испачкав дорогую рубашку синей и алой краской.
— Мой свет был плоским, как лампочка, — прошептал он ей в волосы. — Он освещал только поверхности. Прости меня. Я не искал женщину. Я искал формулу. А нашёл… вселенную. И она прекрасна даже в своей ярости.

Анна обернулась. В её глазах, таких знакомых и таких неизвестных, стояли слёзы. И в них, наконец, отражался не просто он. Отражалась их общая, сложная, не укладывающаяся в статьи правда.

С тех пор Свет не боялся тишины Анны. Он знал, что в этой тишине пишутся целые поэмы. А Марку он послал одно сообщение: «Твои признаки — это инструкция, как не спугнуть птицу. Но она не пустая, Марк. У неё просто другие крылья. И летает она там, куда твои категории не долетают».

Природа и правда не терпит пустоты. Она заполняет её либо творящим хаосом, либо всепоглощающей любовью. Иногда и тем, и другим одновременно.