Сули хоть рай...

Заря кипрей заваривает в речке.
В туманах тает первое «ку-ку!».
Отец как гвоздь вбивает:
- Не перечь мне!
Сули хоть рай, уехать не смогу!

Заманивай горами золотыми,
пусть речи не слыхать вокруг людской,
я, словно Чалый, приторочен к тыну…
и не ищу судьбы себе иной, –

вздохнул:
- жизнь на земле всегда не сахар,
а нынче вовсе – «свойской» не запить!
Но даже в час лихой, под смертным страхом
как мне рябины у крыльца забыть?

Как всё предать, что доставалось кровью?
Гнездо родимое пустить в разор?
Уж лучше на погост!.. Не прекословь мне!..
Мать заждалась твоя с которых пор!

Скрипят, скрипят тележные колёса…
Отец всё говорит и говорит…
Увозит Чалый дальше нас в покосы
как мир просёлком древним, меж ракит.

Глубинка русская! Горюнь-юдолью
в веках твой крестный проторялся путь.
Какой ценой, скажи, какой любовью
дано познать и соль его, и суть?

Иди, смотри – увидишь сотни, тыщи! -
почивших в бозе наших деревень…
Но зреет утро скороспелой вишней,
и добрым сенокосом дышит день.

- Как сердце? – говоришь, -
Дуршлаг в заплатках.
Да кто ж ведёт прорехам нынче счёт?
Накинули вот рублик… словно взятку…
Поди, пытают: стерпит ли народ?..

Оно, конечно... в гроб живьём не ляжешь.
Но, - затоптался голосом отец, -
Услышь, Господь! Пусть в этом Заовражье
я обрету судьбы своей венец…

А справа лес в берёзовых сафьянах,
а слева луг поёт, жужжит пчелой,
и в мареве, от горицветов пряном,
звенит пичуга в облаках юлой.

- Да что мы, в самом деле, как на тризне? -
отец присвистнул, приударил конь, -
вот я люблю, к примеру, пуще жизни
мою старушку ливенку-гармонь.

Пообещай со мной её отправить.
Ведь Там, поди, зелёная тоска –
ни именин, ни свадебки не справить.
Уж мы с гармоней развернём меха! –

Отец смеётся, Чалый мчится рысью,
в долине солнце плещет через край, -
о переезде в город и не мысли!
Сказал – и точка! Посули хоть рай!