Чудеса поворотов времени в Абрамцево

Поворот времени первый
«Абрамцевский танец»  
======
Много лет мы с детьми ездим в Абрамцево. Не потому что особенно любим музей — хотя он прекрасен, конечно: старинные интерьеры, картины Серова и изразцы Врубеля, сказочная избушка на курьих ножках,
Но потому что здесь  дышится  легко и радостно, в воздухе словно растворилась  родная душа, которая рассказывает о себе тихо, но настойчиво. И наши дети это чувствовали, особенно наша дочка Женя.  
В тот день было тепло, но не жарко,  листва шуршала сдержанно, с достоинством, и солнце сквозь кроны рисовало на дорожках золотые  узоры. Мы  шли по лесной аллее, разговаривая  о чём важном.
Дети спорили, можно ли считать сороку умнее ворона, а мы с Володей обсуждали, что надо было взять с собой клюквенный морс.
В усадьбе Женя поспешила вперёд — ей показалась, что  играет необычная музыка.  
Когда мы подошли к скамейке под вековой липой,  она сидела, прикрыв глаза, на лице  было выражение задумчивости, словно она видит то, что другим не дано. Мы тихо пошли дальше, оставив её досматривать свои видения.  
А она, оказывается, уже кружилась с прекрасным партнёром в старинном танце...  
Сначала Женя услышала просто звуки вальса: плавные, чуть грустноватые, будто их издавал старый граммофон, но без шума и треска.
Потом послышались шаги,  и из-за ствола старой липы  вышел юноша. Он был не в джинсах и не в майке, а во фраке - не театральном,  не карнавальном, а в таком,  какие носили в 1880-х годах, когда Абрамцево ещё не было музеем, а хозяин дачи был живым человеком.  

— Позвольте? — сказал он, улыбаясь . И протянул руку  с лёгкостью, будто делал это каждый день, а Женя не испугалась. Она даже не думала, что это странно. Просто взяла его за руку — и вдруг почувствовала, что ткань её футболки стала шелковой, а белокурые волосы уложились в узел старинной причёски,  в ушах защёлкнулись маленькие жемчужные серёжки, которых у неё никогда не было.  
Они закружились в танце. Вальс лился ниоткуда, но звучал повсюду — может, из листвы деревьев, может, из  церкви Спаса Нерукотворного, что чуть виднелась сквозь ветви аллеи.
А потом всё стихло. Юноша поклонился и исчез за тем же деревом, откуда вышел. Женя стояла одна — в своей обычной одежде, но в душе — всё ещё продолжала кружиться в бальном платье.  

Мы нашли её у церкви Спаса Нерукотворного, той самой, что построена «как икона на ладони», по словам Поленова. Она молчала, глядя на могилки за алтарём. Мы подошли поближе.  
— Это его могила, — сказала она тихо.  
На деревянном кресте было вырезанное имя: «Андрей Мамонтов».  
Мы с супругом знали эту историю. У Саввы Мамонтова, мецената, был сын — Андрей. Он умер в юности, в 1892 году. Андрей был талантлив, мечтал о сцене. Говорят, в Абрамцеве он был душой компании: устраивал спектакли, пел, танцевал.  
— Он не исчез, — сказала Женя, не глядя на нас. — Он просто перешёл в другое измерение.  

Мы не стали спорить. Потому что здесь, в Абрамцеве, время — не линия, а паутинка. И если шагнуть  туда , можно попасть в будущее или прошлое, где можно жить, как в настоящем.  
---
Но это был только первый поворот абрамцевского времени.  

Через два года, в тот же день июня, мы снова пришли в музей. Женечка теперь подросла и стала чудесной девушкой. Мы зашли в дом-музей, прошли в гостиную, где висела картина «Девочка с персиками»,  и тут Женечка вдруг остановилась у зеркала в раме из дуба.  

— Мам, пап, Максим, — сказала она, - смотрите: там кто-то есть.! 
Мы подошла. В зеркале — та же комната, но… не совсем. На стенах — другие картины. На диване — женщина в платье с тонкой талией, с блокнотом в руках. Она подняла глаза — и улыбнулась.  
— Здравствуйте, — сказала она, и голос её прозвучал не в комнате, а внутри нас. — Вы опять пришли.  
Это была не актриса и не реконструкция. Это была Елизавета Григорьевна Мамонтова — жена Саввы, хозяйка Абрамцева, художница. Она написала нечто в блокноте, оторвала листок и… протянула его сквозь зеркало.  

Женечка, не раздумывая, взяла его   и увидела на бумаге чернильный рисунок: Женя и юноша в фраке, танцующие под липами. Подпись: «Вальс с Андреем. Июнь 20?? года. С любовью, Абрамцево».  
Мы вышли из дома ошеломлённые. В парке было тихо. Только ветер шевелил листья — и будто шептал: «Вы не гости. Вы часть этого».  
С тех пор мы приезжали сюда чаще, ради неожиданных встреч. Потому что в Абрамцеве время не течёт  равномерно и неумолимо только вперёд , оно живёт, дышит в образах тех, кто здесь был и будет потом, и если прислушаться — можно услышать, как оно зовёт вас по имени.  
За тонкой плёнкой реальности в Абрамцево существует целый мир, ждущий лишь того, кто хочет и умеет это  увидеть.

2)«Абрамцевский поворот времени второй: чай под песню грозы»
=======

От Главного дома к прудам вела тропинка, почти стёртая временем. Её не было на картах, но дети всегда сбегали по ней вниз, к воде. Тропа извивалась между кустами ирги, огибала старый пень в виде лесного духа и приводила к резному мостику, по которому мы переходили на островок — маленький, как ладошка, но полный тайн. Там мы ловили рыбу, вода сверкала и  время замедлялось.

В этот раз мы были втроём: я, Женя и Максим, молчаливый, как утро в ноябре, но с глазами, полными внутреннего пламени. Он носил с собой блокнот и угольный карандаш, и рисовал всё: облака, уток, мою улыбку. Говорил, что хочет «поймать не форму, а дыхание».

Но вдруг небо изменилось.
Сначала набежала сумрачная тень, потом послышался  гул. А затем — гроза обрушилась, как будто сама природа решила устроить нам спектакль. Молнии рвали небо в клочья, гром катился с холмов, а дождь хлестал, будто хотел стереть всё лишнее с поверхности земли. Мы метнулись к ближайшему укрытию — к маленькой деревянной баньке, что когда-то была изразцовой мастерской Врубеля.

На пороге, в полумраке, стоял человек. Высокий, худощавый, в чёрной накидке, похожий на художника. Взгляд его был пронзительный, он будто видел сквозь кожу, проникая в твои мысли.  
— Заходите скорее, ребятки! — воскликнул он, и в его голосе звучала не только забота, но и… узнавание, как будто мы были знакомы.  

Мы сняли мокрую одежду. Смотритель принёс нам старинные наряды, будто ожидал именно нас. Женя облачилась в бело-розовое платье с кружевными рукавами, я — в тяжёлое платье с кринолином и вышивкой в стиле конца 1880-х, Максим — в плащ с крылаткой и высоким воротником, как у художника на портрете.  

— Присаживайтесь, — сказал он, указывая на деревянные кресла, что обычно стояли за бархатным шнуром в музее. Мы не решились возразить.  

На столе уже дымился чай — не обычный, а из иван-чая, с ароматом луга и солнца. Рядом лежали персики, такие сочные, будто только что с южного склона. Мы пили, грелись, молчали.  

Женя задремала, положив голову на руки. Ей приснилось, что она позирует — не фотографу, не скульптору, а художнику. Он молча водил кистью по холсту, не отрывая взгляда от её лица. А на заднем плане — тени других моделей, другие эпохи, другие глаза.  

А мы с Максимом говорили с хозяином. Он рассказывал о том, как рождаются образы: не из мысли, а из боли и радости души. О том, как Лермонтов написал «Демона», а Врубель увидел его падение и боль.  
— Демон — это не злой дух, — говорил он, глядя на Максима. — Это тоска по  красоте и счастью, что не сбылись.  
Максим кивал. Он знал это. Его рисунки всегда были о чём-то таком, что нельзя объяснить словами, но можно прикоснуться углём и красками.  

Когда гроза утихла, мы собрались уходить. Хозяин проводил нас до порога, где уже сияло мокрое солнце, и тихо, почти шепотом, сказал Максиму:
— Твоя картина будет висеть в моей галерее. Это тебе обещает Михаил Врубель!
Мы остановились помахать хозяину. Но когда обернулись — его уже не было. Только печь тихо потрескивала, и на скамейке лежали наши высушенные вещи.
---
Прошли годы.  
Максим стал художником. Не таким, как в учебниках, не классиком,  а таким, чьи работы заставляют зрителя замирать, будто услышав голос из другого времени.  
Однажды в Абрамцево открыли Галерею современного искусства. Ему прислали письмо: «Приглашаем принять участие в экспозиции „Диалог эпох“. Ваша работа — особая. Хотим оставить одно полотно в постоянной коллекции».  
Максим выбрал картину, которую писал в юности, после той грозы. На ней — остров, мостик, трое фигур под дождём… и вдалеке, почти в тумане, силуэт мужчины в чёрной накидке, держащего в руках кисть.
Куратор, осматривая холст, вдруг задумчиво произнёс:
— Знаете, странно… У нас в архиве есть эскиз Врубеля — почти с такой же композицией. Только там силуэты, уходящих троих незнакомцев и  подписи нет. Только дата: 12 июня 1890 года.
======

Часть третья: Встреча с самим собой, или Как не заблудиться во времени»

Утро было такое, что даже сороки не трещали от восторга. Солнце, ещё не успевшее обидеться на человечество, щедро лило свет на лесные тропы. Мы — Светлана, Владимир, десятилетний Максим и пятилетняя Женечка — шли в Абрамцево, как в волшебную страну, куда не нужны билеты, только хорошее настроение и удочка с ломтём хлеба, да банка червячков.

План был прост и гениален:  
1. Перейти по навесному мосту (с обязательным раскачиванием и визгом);  
2. Поймать рыбу — не столько ради ужина, сколько ради удовольствия покормить рыбок, которые, впрочем, всегда отпускались обратно в воду  и уплывали с видом: «спасибо за угощение!»;  
3. Заглянуть в музейные домики и представить, как здесь когда-то мы пили чай с Врубелем (а может, и  с Поленовым — но точно с кем-то, кто знал, как пить чай с травами);  
4. Набрать подосиновиков — не столько ради супчика, сколько ради того, чтобы гордо нести их в ведёрке, как трофеи.

И всё шло по плану, пока на повороте тропы мы не встретили «их»:
Четверо,  семья, как и мы. Пожилая пара — доброе лицо бородатого мужчины и мягкий взгляд его спутницы. Молодой человек с мольбертом под мышкой  и девушка, напевающая что-то на ходу — мелодию, которую вы, кажется, слышали однажды во сне, но забыли, проснувшись.
Они улыбнулись нам — странно, будто мы уже давно были знакомы. Поздоровались легко, весело, и поспешили в сторону станции, где уже слышался гудок приближающейся электрички.
— Какие славные люди! — сказала Светлана.  
— Очень знакомые, — задумчиво произнёс Владимир.  
— Мне кажется, я их уже видела! — воскликнула Женя.  
— Они пахли нашим фирменным иван-чаем, — добавил Максим, и все засмеялись.
День прошёл, как сказка, написанная хорошим поэтом, который не торопится к развязке. Мы ловили рыбу, хохотали на мосту, Женя устроила выставку трофеев , собранных в лесу: «Кто больше набрал красивых грибов », а Максим сделал зарисовку заката над прудом, которую, по его словам, сам Врубель бы одобрил.

А на обратном пути, в том самом месте, где встретили незнакомцев, нас вдруг накрыло странное чувство — как будто иррреальность подмигнула хитрым глазом.

— Мам! Пап! — хором выдали дети. — Мы знаем, кто это были!  

— И кто же? — спросил Владимир, хотя в его голосе уже звучала догадка.

— Да это же мы, только через очень много лет! — сияла Женя.  
— Да просто мы из будущего! — добавил Максим, как будто это было самое логичное объяснение в мире.

Владимир погладил бороду.  
— Ага… Вот почему у мужчины на запястье был мой ремешок от часов, а у девушки — твой кулончик в форме листика, Светлана!

Я улыбнулась. Конечно, я поняла, в чём дело. Не сразу догадалась,  но теперь уж точно знала.  
В Абрамцеве время не течёт, оно играет с вами. Иногда оно прячется в стенах церкви Спаса Нерукотворного, иногда — в шорохе липовой аллеи. А иногда — встречает тебя на тропинке, улыбается и говорит: «Привет, мы  - это вы, но только с чуть бОльшим  жизненным опытом».

И самое удивительное — что это даже не чудо. Это просто феномен нашего Абрамцева.
Где-нибудь в другом месте такая встреча вызвала бы панику, доклад в учёных кругах, или хотя бы пару диссертаций. А здесь — ты просто киваешь, как будто всё в порядке, и спрашиваешь:  
— Ну как, подосиновики и рыбалка в этом году?  
А тебе из прошлого или будущего отвечают знакомые голоса:  
— Подосиновики нынче отличные! Особенно те, что под дубом — они уже ждут вас.  

И ты идёшь дальше. Потому что в Абрамцеве будущее не грозит тебе пальцем. Оно просто держит тебя за руку  и ведет— из прошлого в настоящее, в будущее,  или во все времена сразу.
---
P.S.
На следующий день в музее нашли старую фотографию начала 1900-х годов. На ней — четверо людей: супружеская пара под руку, юноша с мольбертом и девочка несущая ведёрко с рыбками. Подписи нет. Только карандашная заметка на обороте:  
«Они вернутся. Они всегда сюда приходят».
P.P.S.
Если вы вдруг встретите на тропе семью, очень похожую на вашу — не пугайтесь. Просто поздоровайтесь. И подмигните. Они поймут.

Коллаж автора с абрамцевскими поворотами времени
=======

ПОЯСНЕНИЯ К ИЛЛЮСТРАЦИИ
=======================
Усадебная Спасская церковь была построена в 1881—1882 годах из кирпича архитектором Павлом Самариным по эскизу художника Виктора Васнецова на средства Саввы Мамонтова, тогдашнего владельца усадьбы.

Здание церкви — бесстолпный одноглавый храм с тремя апсидами разной высоты и звонницей на западной стене, перекрытой сомкнутым сводом с отверстием для светового барабана. К северной стене примыкают паперть и часовня. В наружном и внутреннем убранстве храма принимали участие художники Василий Поленов, Илья Репин, Михаил Врубель, скульптор Марк Антокольский, а также члены семьи Мамонтовых. Ими выполнен двухъярусный иконостас с иконами, киоты и роспись оконных проёмов и люнетов, бетонный пол с мозаичным орнаментом. В 1882 году храм был освящён.

В 1892 году для отопления здания церкви в ней установили печь, изготовленную по рисунку Михаила Врубеля. В этом же году западный угол паперти был перестроен в часовню над могилой сына Мамонтова — Андрея. Позднее у стен церкви были похоронены: дочь Мамонтовых Вера (1907), Елизавета Григорьевна Мамонтова (1908), внук Мамонтовых и сын Веры Сергей (1913), а также сам Савва Мамонтов (1918).
=====