Отголоски

Я думаю об этом, когда город наконец отпускает меня — под утро, когда трамваи еще не начали греметь, а дворники уже стучат лопатами, будто проверяют мир на прочность. Думаю о том, как странно устроено желание быть с кем-то: оно всегда маскируется под заботу, под нежность, под ясную необходимость, но если присмотреться — там столько же страха, сколько тепла. И страх этот не из благородных: не страх потерять, а страх остаться наедине с собой, без свидетелей, без отражений, без подтверждений собственной наличности.

Мы ведь все немножко подозреваем, что без другого человека можем вдруг начать просвечивать. Что станем тоньше, чем хотелось бы, прозрачнее, чем безопасно. Что нас можно будет сложить вчетверо, как лист бумаги, и засунуть в карман — и никто не заметит. Поэтому мы и цепляемся. За руки, за обещания, за переписки, которые тянутся, как жвачка, потерявшая вкус, но все еще жующаяся автоматически.

Отношения — это ведь не только про «мы», это еще и про тяжелую бухгалтерию. Про учет интонаций, про амортизацию обид, про списание надежд, которые больше не приносят дивидендов. Про эти бесконечные внутренние таблицы: кто кому недосказал, кто кому должен, кто сегодня любит сильнее, а значит — уязвимее. И каждый раз, когда баланс сходится не в твою пользу, ты делаешь вид, что это неважно, что ты выше этого, что у тебя духовный рост и осознанность. А ночью лежишь и пересчитываешь, как мелочь в кармане, все эти «не перезвонил», «не заметил», «не спросил».

Меня всегда поражало, с какой готовностью мы называем это жизнью. Как будто других форм существования не предусмотрено. Как будто если не болит — значит, не по-настоящему. Как будто спокойствие — это дефект, а ровное дыхание — подозрительный симптом. Мы привыкли к надрыву, к повышенной громкости, к постоянному фону из тревоги и ожидания. И когда вдруг становится тихо, мы начинаем нервничать: а не сломалось ли что-нибудь? А не ушло ли главное?

Я смотрю на людей, которые меняют партнеров с той же легкостью, с какой меняют обои на телефоне, и думаю: либо они гении адаптации, либо у них внутри какой-то особый антисептик, убивающий все бактерии привязанности. Потому что я так не умею. У меня все приживается. Все пускает корни. Даже то, что изначально задумывалось как временное, как «ну просто посмотрим», как «без обязательств». Обязательства заводятся сами, как плесень в сыром углу. Ты еще не успела ничего пообещать, а уже несешь ответственность — за настроение, за ожидания, за чужую уязвимость, внезапно доверившуюся тебе, как котенок, который почему-то решил, что ты — безопасное место.

И вот ты стоишь с этим котенком на руках и понимаешь, что безопасное место — это вообще не про тебя. Что у тебя самой шаткая конструкция, сквозняки, недостроенные стены. Что ты сама нуждаешься в опоре, а не в том, чтобы быть ею. Но поздно. Ты уже улыбнулась не так, как улыбаются случайным людям. Уже сказала что-то, что прозвучало слишком всерьез. Уже посмотрела так, что назад не отмотать.

Меня раздражает собственная склонность все усложнять. Эта вечная привычка видеть последствия раньше действий, финалы — раньше завязок. Я как зритель, который пришел в кино, уже зная спойлеры, и теперь не может просто наслаждаться процессом. Каждая сцена сразу окрашивается в оттенки будущего разочарования. Каждая нежность — с припиской мелким шрифтом: «возможны побочные эффекты». И я вроде бы понимаю, что так нельзя, что жизнь не любит предвзятости, что она мстит за недоверие — но не могу иначе.

Иногда мне кажется, что я просто слишком рано начала уставать. Что где-то произошел сбой таймингов, и я прожила несколько эмоциональных жизней за одну календарную. Что мой внутренний ресурс, рассчитанный лет на сто, был израсходован к двадцати с небольшим, и теперь я живу в режиме энергосбережения, отключая лишние функции. Не влюбляться слишком отчаянно. Не надеяться слишком сильно. Не верить слишком буквально.

А вокруг — люди, которые умеют. Умеют с размаху, умеют без страховки, умеют так, будто каждый раз — первый и последний. Я смотрю на них с легкой завистью и с таким же легким ужасом. Потому что знаю цену. Потому что видела, как потом собирают себя с пола, как подметают осколки, как заучивают новые мантры про «все к лучшему» и «это опыт». И все равно — снова идут. Снова открываются. Снова оголяют самые уязвимые места.

Я не против близости как таковой. Я против небрежности. Против этого легкомысленного обращения с чужими внутренностями, как будто это реквизит, а не живой материал. Против слов, которые бросают на автомате, не проверив, заряжено ли. Против жестов, которые выглядят как обещания, но юридически ими не являются. Против всего этого эмоционального фастфуда: быстро, вкусно, но потом изжога и чувство вины.

Иногда мне хочется ввести лицензирование на признания. Чтобы перед тем, как сказать «мне с тобой хорошо» или «ты мне нужен», человек сдавал небольшой экзамен. Не на искренность даже — на понимание последствий. Чтобы осознавал, что после этих слов у другого может поменяться гравитация. Что у него сместятся орбиты. Что он начнет учитывать тебя в своих планах, в своих страхах, в своих ночных разговорах с потолком. И что за это, вообще-то, надо нести ответственность.

Но мы живем в эпоху, где ответственность — слово немодное. Где ценится легкость, мобильность, возможность в любой момент свернуть диалог, закрыть вкладку, удалить чат. И я тоже пользуюсь этими инструментами, не буду врать. Тоже иногда исчезаю, когда становится слишком сложно. Тоже делаю вид, что ничего не обещала, хотя внутри знаю: обещала. Не словами — вниманием, присутствием, тем самым взглядом, который не перепутаешь.

Я часто думаю, что самое трудное — это не расставаться. Самое трудное — это оставаться и при этом не разрушать. Не использовать другого как костыль, как обезболивающее, как временную меру против экзистенциальной скуки. Самое трудное — это честно признать: мне сейчас плохо, но ты не обязан это чинить. Мне сейчас одиноко, но я не имею права превращать тебя в лекарство.

Наверное, поэтому я все чаще выбираю осторожность. Не ту, что из трусости, а ту, что из уважения. К себе — потому что я знаю, как долго потом заживают внутренние ссадины. К другим — потому что не хочу оставлять после себя выжженные участки. Мне не нужно, чтобы обо мне вспоминали как о чем-то ярком и разрушительном. Мне достаточно быть чем-то теплым и неопасным. Даже если это звучит скучно.

И да, со стороны это может выглядеть как холодность. Как дистанция. Как нежелание вовлекаться. Но внутри — там все то же: желание, страх, нежность, готовность. Просто теперь между ними и миром стоит фильтр. Не железный забор — скорее москитная сетка. От крупного не спасет, но от мелкой, назойливой, бессмысленной боли — вполне.

Возможно, это временно. Возможно, я еще оттаю, еще позволю себе безрассудство, еще нырну с головой, не проверив глубину. А возможно — нет. И тогда моя жизнь будет состоять из более редких, но более аккуратных касаний. Из разговоров без истерик. Из привязанностей без драмы. Из тишины, в которой не нужно никого убеждать, что ты живешь.

В любом случае, я больше не хочу множить хаос. Ни в себе, ни вокруг. Мир и так неплохо справляется с этим без моей помощи.

Да нет, у меня правда все нормально.

Просто немного тревожно.