Молодость и старость

МОЛОДОСТЬ И  СТАРОСТЬ

« За что же мне быть старым?»
Иван Бунин

В черкеске серой и курпее белом
Курд гордый с бородой седою
Заметен среди всех был красотою
И мудростью в сужденье зрелом.

Прикладываясь к мундштуку кальяна,
Он, глядя на красавца-грека,
Сказавшего: «Ты — старый», спьяну,
Напомнил греку миф про человека.

О том, как создавая человека
И назначая жизни его срок,
Всевышний дал ему чуть меньше трети века,
Увидев лишь в тридцатилетье прок.

«Ты в эти годы поживёшь на радость...
Доволен ли?» — спросил его вдруг Бог.
Но зашептала человечья жадность: —
«Так мало ведь...?» — Но что тогда он мог?

Ишак потом Творцом был сотворённый
И, может, с целью преподать урок
Бог ишаку с небес изрёк: —
«Тридцатилетье будешь жить согбённый...»

Ишак взмолился: «Хватит половины
Творец...» — «Отдай излишки мне,
Я, человек, прошу пятнадцать лет скотины...» —
Мольба летела к Богу в вышине.

Бог согласился и, чуть-чуть подумав,
Собаку с толком сотворил,
Но, ничего другого не придумав,
Таким же сроком жизни одарил.

«Всегда голодная ты будешь, злая,
Ты будешь опасаться чужака,
Брехать ночами, сна совсем не зная,
И сторожить богатство мужика».

Собака взвыла, также вопрошая:
Нельзя ль хоть половину лет скостить?»
А человечек, жадность ублажая,
Сумел собачьи годы получить.

Потом Всевышний создал обезьяну
И, подарив ей те же тридцать лет,
Во внешности её собрал изъяны,
Каких ещё не видывал весь свет.

«Нехороша лицом ты будешь очень,
В морщинах, лысая и без бровей,
А кто увидит — так и захохочет,
Не будет никого тебя смешней.

Но умолила Бога обезьяна
Дать половину жизни ей такой...
И человечек завопил вновь рьяно,
Прося пятнадцать лет, — слеза текла рекой.

Добился он и обезьяньей доли,
И тридцать лет стал жить, как человек:
Гулял, шутил, любил, был волен,
Но пролетает ветром молодости век.

Потом ишачил он, всегда согбённый,
Себе богатство жадно накоплял,
Стал смысл его всей жизни устремлённый
Туда, где ещё больше бы он взял.

А жадность сделала его сродни собаке,
Когда богатства вкус познал,
Всё лишь себе стал вырывать он в драке —
Тут обезьяны век ему настал.

Стал старым обезьяночеловеком,
Все лишь смеялись, глядя на него...
«С тобою это будет...» — посулил курд греку,
Не отрываясь от кальяна своего.

«А что, в тебе такого нету?» —
Спросил красавец-грек у старика.
«Таких, как я, почти что нет на свете, —
Людская жадность слишком велика.

Бог слышит все молитвы человечьи
И часто посылает благодать.
О, если бы от жадности извечно
Не шли желанья — всё бы Он смог дать.

Я для богатства в жизни не ишачил,
Собачья жизнь и вовсе мне чужда, —
Сказал, и поправлять мундштук свой начал: —
Какая ж обезьяной быть нужда?

Души богатство отдаю задаром,
Живу, одну лишь мудрость накопив.
За что же, грек, назвал меня ты старым?» —
Закончил курд, сужденьем удивив.