Наропа

Паталипутра

Жара! Проклятье южных стран,
она, в придачу к комарам
и влаги душным испареньям
в тени достанет и в воде,
не избежать её нигде –
лишь покориться со смиреньем.
Здесь, в этой адовой жаре
роится жизнь в любой дыре
и с упоением страдает,
и всё конца лениво ждёт,
и всё стремительно цветёт,
и так же быстро увядает.
Сансары нудной колеса
своей наглядностью в глаза
повсюду лезет неприкрытость –
здесь смерть обыденно близка,
а жизнь до ценности песка
удешевила плодовитость.
Индийских женщин красота
так ослепительна, чиста,
но так стремительно линяет,
и всё тому виной жара!
Так роза, свежая вчера
поутру лепестки роняет,
и эта жизни сторона
нигде так явно не видна
как на любой индийской кухне –
в такую адскую жару
что было свежим поутру
то точно к вечеру протухнет.
А это в солнечной стране
любую пищу на огне
перчить безмерно вынуждает,
и всё, что здесь на шампуре
в придачу к солнечной жаре
пожар в гортани порождает.
Жара… безумная жара!
Не выйти в полдень из шатра
без риска насмерть перегреться
и всё внутри себя сварить,
а это надо ль говорить
что означает для тибетца!
И Марпа с Ньё, спустившись вниз
в долину Ганга, вовлеклись
в такие испытанья оба,
что от полуденной жары
мечтали до своей поры
укрыться хоть под крышкой гроба.
По грунту выжженных дорог
неблизкий путь втройне далёк,
когда струится пот за ворот,
томят усталость, жажда, пыль,
а надо топать сотни миль
в Паталипутра, крупный город.
Но, хоть и было тяжело,
им и похуже быть могло –
от смерти их сейчас спасали
привыкнуть давшие к жаре
(за что спасибо ачарье),
три года, прожитых в Непале.
И, вдаль ведя их день за днём,
под солнца жарящим огнём,
дорога путникам усталым
была хотя и нелегка
но не добила их, пока
огромный город не предстал им.

Нас всех чаруют города,
но вы представьте, что тогда
в деревне выросший в Тибете
простой парнишка испытал
когда тот город увидал,
крупнейший, может быть, на свете!
Придя сюда, в такую даль,
тибетцы охнули – едва ль
во всём Тибете обитало
людей такое же число
как в этом городе жило
в пределах одного квартала!
Волшебный сказочный Восток
в глаза и в ноздри им востёк
дождём цветов и ароматов,
многоголосой суетой,
многообразной пестротой,
мельканьем платьев и нарядов.
Потоком уличным людским
снесло их к рынкам городским
где, по рядам, в базарных давках
всё, чем богат восточный мир –
муслин, парча и кашимир
глаза слепило на прилавках.
Саронги, дхоти, тюрбаны
повсюду были им видны
на горожанах всякой масти,
а сари тонкие шелка
меж ними девичьи бока
от глаз скрывали лишь отчасти.
Менялы, скупщики, купцы,
мешки, тюки, кули, ларцы
с товаром редкостным и разным –
всё мельтешило и текло,
звало, дразнило и влекло
ума лишающим соблазном.
А аромат какой еды
несли обжорные ряды!
Стряпни, такой как здесь, отменной
вовек не знал тибетский люд,
в то время ведавший из блюд
лишь цампу из муки ячменной.
Душистый дух восточных трав
и сочетания приправ, –
всё возбуждало резь в желудке –
мускат, шафран и куркума
влекли к себе, сводя с ума,
и, опасаясь за рассудки,
они вкушали там и тут
лишь по чуть-чуть от разных блюд,
и, обойдя почти все рынки,
слегка шатаясь от харчей,
они в кварталы богачей
свои направили ботинки.
Строений древних и сейчас
вид завораживает нас,
вообразите же, насколько ж
в смятенье ввергла двух юнцов
индусских храмов и дворцов
неописуемая роскошь!
В теченье дня у этих двух
не раз захватывало дух,
и, город обойдя до края,
не чуя под собой земли
Ньё с Марпой медленно брели
уже пути не разбирая.
Садилось солнце; тут и там
шли люди по своим домам,
верблюды, лошади, телеги
куда-то медленно текли,
а наши путники могли
мечтать уж только о ночлеге.
С последним солнечным лучом
тибетцы отперли ключом 
дверь спальной комнаты под кровлей
одной гостиницы простой,
сыты по горло суетой
и надоедливой торговлей.

Наланда

Настала ночь. Тиха, нежна,
покровом бархатным она
и упоительной прохладой
двух северян обволокла.
Но скоро и она прошла,
и, за желанною наградой
тибетцы выдвинулись в путь
встреч солнцу, греющему грудь,
и коровёнок местных банды,
в чужие сумки и мешки
совать умельцев языки,
их проводили до Наланды.
Путь был недолог. В этот раз
не исчерпал он сил запас –
всего три дня дорожной скуки
из чудо-города пешком
с его коммерческим душком,
и вот он – стольный град науки!
 
Тот городок был окружён
большой стеной со всех сторон,
и с каждой стороны – ворота.
А возле каждых из ворот
какой-то высился урод –
большая будка для чего-то.
И, мимо в город проходя,
тибетцы спорили, шутя
о назначенье тех домишек.
Сторожки? Что тут охранять?
И так и не смогли понять
к чему тут был такой излишек.

Наланда славилась в те дни
когда в неё вошли они
как городок один из лучших,
в котором университет
существовал шесть сотен лет
с времён златых, давно минувших,
времён мудрейших из царей.
Имел он семь монастырей,
шесть храмов, множество училищ,
бань, мастерских, складов, аптек,
архивов и библиотек,
ценнейших древних книг хранилищ.
Такие были чудеса
как общежитий корпуса,
жилища множества студентов
и образованных мужей –
дома аж в девять этажей,
чему нет в мире прецедентов!
Кварталы здесь чисты весьма,
а в них – красивые дома,
и в каждом доме – водопровод!
Во что б ни упирался глаз
всё для тибетцев каждый раз
давало удивляться повод.
Здесь скверы, парки и сады,
беседки, статуи, пруды,
и многолюдье пёстрых улиц,
и кружев каменных узор,
и каждый дом, и каждый двор,
вмещавший умников и умниц –
всё было дивно и чудно,
всё словно благословлено,
всё вызывало восхищенье.
Так началось у двух гостей
из полудиких областей
к культуре новой приобщенье.

И вот, довольно побродив,
и любопытство утолив,
во вдохновения потопе
и сладким трепетом в душе
подумал Марпа, что уже
пора бы им идти к Наропе.
Поскольку Марпа был знаком
вполне с индийским языком,
то, где б он ни был, очень скоро
он без труда умел найти
любые нужные пути.
Так, он узнал из разговора
от одного ученика
что нет Наропы здесь пока,
но если нужен он, то надо
коль дело важное у вас
наверно, к ректору сейчас
пройти туда-то и туда-то.

Был Марпа несколько смущён.
Когда ж на место прибыл он,
и Праджнясинху, шраманере
представил копию письма
к Наропе, писанном в весьма
доброжелательной манере,
то получил такой ответ:
«Увы, его давно здесь нет. 
Живёт и учит он в вихаре
в не очень крупном городке
лежащем тут невдалеке,
в том, что зовётся Пуллахари.
Пройдя недолгий путь туда,
что не составит вам труда,
Наропу вы найдёте тут же,
в единственном монастыре
на славной Золотой горе
пред храмом на вечерней пудже».

И вот, за двери выйдя в зал
со вздохом Марпа так сказал:
«Ну что же, завтра в Пуллахари!
Пораньше выйдем мы и днём
уже наверно, будем в нём,
ведь это, к счастью, не в Сахаре!» 
Однако Ньё на этот раз
пошёл в решительный отказ
ответив: «Хватит мне блужданий!
Я покумекал головой
и понял – гуру этот твой
не оправдает ожиданий.
Нашёл я тут один канал
и кое-что о нём узнал, –
что он бродяжничал и даже
чужим не брезговал добром,
был попрошайкой и вором
однажды пойманным на краже.
Не только из его житья
могу себе представить я   
как велики его изъяны
и как мораль его низка,
раз два его ученика
такие оба грубияны!
Не доверяю я ему.
Я не дурак, и потому
впредь буду действовать иначе –
не лазить где-то по жаре
а сесть в какой-нибудь норе
и, как в засаде, ждать удачи».

Так их пути и разошлись.
Причины, видимо, нашлись
тому в неясном подземелье
былых кармических путей.
А может, новшествам затей
Ньё просто предпочёл безделье.
Тем сплетням, что он передал
Значенья Марпа не придал –
мечту заветную лелея
решил, что это только слух,
а к слухам он всегда был глух,
И вот, ничуть не сожалея
что он избавился от Ньё,
устав терпеть его нытьё,
на нём поставил Марпа точку,
а сам собрался и тишком
с утра отправился пешком
до Пуллахари в одиночку.

Пуллахари

Имея мула иль коня
весь путь не занял бы и дня,
но, пешеходом, на привалах
не раз он набирался сил
и снова пыль дорог месил,
и вот, не чуя ног усталых,
на третий день, часу в восьмом
с рекомендательным письмом
пришёл на место он, и взору
предстал невзрачный городок
какими полон весь Восток,
и вид на Золотую гору.
На ней, открытый всем ветрам
стоял величественный храм,
а рядом – каменная ступа;
вокруг – высокая стена,
и, также ей окружена,
построек монастырских группа.
Сейчас к ним тёк со всех концов
поток окрестных сёл жильцов,
и, с ними втиснувшись в ворота,
за ними Марпа увидал
то, что увидеть ожидал –
огромную толпу народа.
К порогу храма от земли
ступеней несколько вели –
там, меж ступеней и дверями
располагался пышный трон,
пред ним – монахи с трёх сторон,
а дальше – пришлые миряне.
И Марпа, зная свою цель
что привела его досель,
поближе к трону и монахам
стал пробираться меж мирян,
настойчив будучи и рьян,
хотя и с некоторым страхом.
Все ждали. Время шло. И вот
в проёме храмовых ворот
со свитой показался гуру,
и Марпа был готов взлететь
чтоб только лучше разглядеть
его высокую фигуру.

То был совсем не молодой,
благообразный и седой
муж с благородными чертами
столь колоритного лица,
что не забудешь до конца
всей жизни, увидав однажды.
Такой, должно быть, без труда
мог, если надо, иногда,
принять вид царственный и важный,
а мог и в дружеском кругу
нести шутливую пургу,
быть доверителен и весел.
Когда же он взошёл на трон,
то Марпа понял, это – он,
учитель, о котором грезил
все дни, пока он шёл сюда,
и все минувшие года,
и прошлые, должно быть, жизни
он шёл к нему, но всякий раз
терял следы, и вот сейчас
он рядом… Только не раскисни!
И вот, решимость возбудив,
горяч, ретив, нетерпелив,
он начал пробиваться к цели
и сквозь толпу уже проник,
и рот открыл… но в этот миг
монахи слаженно запели.

При звуках пения тотчас
вдруг неожиданно из глаз
от в горле выросшего кома
у Марпы слёзы полились,
и, уносясь куда-то ввысь
он ощутил, что здесь он – дома.
Впервые был он здесь, сейчас,
и всё рождало в нём экстаз,
всё вызывало умиленье
чего его касался взор, –
и этот храм, и этот двор,
и эта ступа в отдаленье,
и от нахлынувшей волны
чувств небывалой глубины
упасть хотелось на колени.
И так, покачиваясь, он,
ритмичным звуком упоён
сложив благоговейно руки
стоял в теченье двух часов
пока монашьих голосов
последние не смолкли звуки.

Наропа

Но вот монахи поднялись
и расходиться собрались,
и он попал в их окруженье,
как вдруг Наропа, сделав жест
велевший не сходить им с мест,
сказал, прервав толпы движенье:
«Не расходитесь. У меня
для вас есть нынче новость дня –
среди присутствующих где-то
здесь должен быть, сказали мне,
нечастый гость у нас в стране –
паломник смелый из Тибета.
И если он и правда здесь,
то пусть он нам окажет честь,
пусть он покажется и выйдет,
мы поприветствуем его,
и будем рады оттого
что сангха здесь его увидит!»

Кровь Марпе хлынула в лицо,
и ноги налились свинцом
от охватившего волненья.
Тогда, на миг напрягшись весь
в ответ он выкрикнул: «Я здесь!»,
и, колыхнувшись, окруженье
всё обратилось на него.
И вот, смиренно и немо
вокруг монахи расступились
подобны медленной волне
рождённой всплеском в тишине,
и в полукруглый обратились
вокруг него живой забор, 
старинный обнажая двор
камнями плоскими покрытый,
и, выйдя в этот полукруг
он пал на тысячами рук
отполированные плиты.
И, яркой вспышкой, в этот миг
вдруг образ в памяти возник
такой живой, забытый, давний – 
он видел, как бы в мираже
что это было с ним уже –
монахи, двор, ступени, камни,
и храм, и ступа тоже та,
всё точно так же, как тогда,
в каком-то прошлом отдалённом, –
прошло, быть может, сто веков
с тех пор, как средь учеников
лежал он так же перед троном,
и слышно было в тишине
как пробивается вовне
стук его сердца учащённый,
и, ткнувшись в камень головой
он вдруг услышал голос свой
куда-то в небо обращённый:

«Великий гуру! Посмотри
ты на меня, и одари
меня своим благословеньем.
За всё, что вынес я в пути,
прошу, меня вознагради
твоей руки прикосновеньем.   
Бессчётно много вёрст и дней
пешком, без яков и коней
я шёл сюда искать ответа
в том, в чём я сам не умудрён,
и ныне я, Чёкьи Лодрё,
из рода Марпа, из Тибета,
здесь пред тобою предстою,
чтоб просьбу высказать мою –
молю тебя о даре Дхармы!
Прошу, даруй Ученье мне,
чтоб в нашей северной стране
могли вкусить его нектар мы!»   

Он встал, и, к трону подойдя,
поклон почтительный кладя
согнулся перед ним дугою.
Наропа с трона, в свой черёд,
подавшись тоже чуть вперёд,
коснулся лба его рукою
и молвил так: «Я удивлён.
Ты с виду молод и силён –
чего ж ещё желать тебе-то?
Ведь Дхарма есть в твоей стране,
зачем искать её вовне?
Что ж привело тебя с Тибета?»

И Марпа, вновь склонясь в поклон,
заговорил, но прежде он
Читхерпы дружеских советов
про этикет не упустил,
и пред Наропой поместил
ларец тибетских самоцветов.
«Учитель, – начал Марпа речь –
за то, что мне пришлось отвлечь
тебя от дел своим прошеньем
сердечно ты меня прости,
твою я милость обрести
надеюсь этим подношеньем.
Прими же скромные дары
из недр северной горы,
и выслушай меня с участьем,
ведь кто ещё сумел бы мне
и в этой, и в моей стране
помочь с таким моим несчастьем?
 
Я, сколько помню я себя,
жил, не дружа и не любя,
в томленье тягостном и странном,
как в мутный омут погружён,
как будто всюду окружён
непроницаемым туманом.
Я рос в зажиточном селе
в любви, достатке и тепле,
но не был счастлив отчего-то,
не знал я радости ни дня,
и даже отдых для меня
как будто тяжкая работа.
Я безразличен, как старик,
и ощущаю каждый миг
невнятной горечи осадок.
Мне неприятен круг друзей
как сгусток из мирских грязей,   
и чанг не пьян, и мёд не сладок.
Подруг я видеть расхотел –
их свежесть лиц и формы тел
не прибавляли сердцу стуку,
их красота и нагота
мне безразлична и пуста,
и навевает только скуку.
Я в детстве был драчлив и груб,
а ныне я ходячий труп.
Должно быть, в юности когда-то
носов я много размозжил,
за что и карму заслужил,
и это есть моя расплата.
Я не нашёл в родной стране
того, кто мог помочь бы мне,
нет там врачей такого рода –
вся Дхарма там умерщвлена,
не путь к свободе там она,
а лишь источник для дохода.
А значит, вылечить меня
возможно, лишь страну сменя,
и, к счастью, к югу от Тибета
лежит индийская земля,
где есть ещё учителя,
столпы учёности и света.
В обширной области Лходрак
никто не скажет, что слабак
Чёкьи Лодрё из рода Марпа.
И вот покинул я Тибет,
и гималайских гор хребет
пройдя без слуг, коней и скарба
пришёл с попутчиком в Непал,
где о тебе я услыхал
как о великом мудром гуру,
что в милосердии своём
сумеет оказать приём
и выдать нужную микстуру.
И ныне я припасть спешу
к твоим стопам, и не прошу
богатства, славы или власти. 
Мне не нужны ни мзда, ни власть,
прошу вернуть хотя бы часть
простых желаний, чувств и страсти.
Я не богат, но оплачу
сполна за всё, чего хочу,
а я хочу кутить с друзьями,
красоткам головы кружить,
хочу дышать, любить и жить
как в чистом поле, а не в яме.
Прошу тебя в ученики
меня принять. Невелики
мои мечты и притязанья – 
прошу лишь мой недуг унять.
За это буду выполнять
твои любые указанья».

Он смолк. Повисла тишина.
От слов незримая волна
как будто вызвала смятенье –
абсурдность в сказанных словах
не умещалась в головах,
и в них не складывалось мненье.
Монахи, стоя за спиной
сплошной оранжевой стеной
все в неподвижности молчали
как им приличия велят,
и лишь Наропы мудрый взгляд
поник в задумчивой печали.
На что готовилась обречь
предвосхищаемая речь
гадал тибетец, замирая,
и вот, в раздумья углублён,
заговорил неспешно он
малу в руке перебирая:
«Как удивительно… Иной
стремится жить любой ценой
не важно как, в нужде, в неволе,
о смерти думая дрожит,
увечным телом дорожит,
хоть сам ходячий сгусток боли.
А ты, здоровый, молодой,
ещё не тронутый бедой,
себя от мук избавить молишь
затем, что духом так ослаб
что измождён, как старый раб,
хоть двадцать два тебе всего лишь.
Как хрупок может быть душой
мужчина, сильный и большой,
что с виду так здоров и крепок –
немного я таких видал
кто б схожим телом обладал
как будто с Махакалы слепок!
Но, лишь случись в уме засор,
и карма, свой плетя узор,
покажет, как она капризна,
и жизнь, – во множестве миров
наиценнейший из даров –
вдруг станет просто ненавистна!
Ну что ж. Твой юношеский жар
мне близок, и приятен дар.
Понятно мне твоё стремленье
найти целительный родник.
Отныне ты – мой ученик.
Начнём твоё мы исцеленье».

Затем он подозвал к себе,
глазами выискав в толпе,
седого статного мужчину,
старейшину монастыря,
и озадачил, говоря:
«Зачисли юношу в общину.
Помыться дай и сей же день
его, как следует, одень
и отведи ему покои.
Хоть он мирянин, не монах,
но будет жить на их правах,
и что б ни делал он такое –
всё это лишь его дела.
Корми от общего стола,
за это не взымая плату.
Будь с ним любезен и дружи,
и всем живущим тут скажи
чтоб отнеслись к нему как к брату».

И вот, удачей окрылён,
был Марпа тут же поселён
в уютную большую келью
в жилом строенье основном
с отдельным входом и окном,
с добротной мебелью, с постелью.
Его сегодня аж трясло
от мысли «Как мне повезло!»,
но думал так он от незнанья
что в дни, когда он шёл в Непал
Читхерпа там уже читал
письмо такого содержанья:
«Читхерпа! Ныне я пишу
к тебе по делу, и прошу
одно исполнить порученье.
Тибетских юношей двоих,
пришедших с гор, найти, и их
принять на время в попеченье.
Из них двоих лишь одного
(он нужен мне, и ты его
узнаешь сразу по таланту),
к жаре и к влажности притри,
дай пообвыкнуть года три,
ну а потом сюда в Наланду
ко мне умело замани
и к ученичеству склони.
А тот второй, пустой довесок
не нужен мне в ученики –
его, как хочешь, отсеки.
Ну, например, побудь с ним резок.
Привет Пайндапе и друзьям,
поклон сочувственным князьям,
благословенны будьте оба,
и, радость чистую копя
я жду тибетца у себя.
Всегда вас любящий Наропа».


21. 12. 2025 г.