Старая рана

Здесь нет кедров... Нет снега.
Только серый кафель и запах хлорки.
Время — плохой доктор, брат.
Оно не лечит. Оно просто... выключает свет.


Шов разошёлся, будто дешёвая ткань на сгибе.
А я думал, всё, зажило, закатал в бетон, в глыбу.
Но погода меняет курс, давление давит на виски.
И старая память выходит из комы без переписки.
Это не нож под ребро, это слово, что хуже пули.
Мы в этой грязи, как рыбы на суше, с тобою уснули.
Город — хирург-самоучка, с дрожащей рукой и похмельем.
Зашил меня криво, оставив внутри своё зелье.


Не видно крови. Рубашка сухая, белая.
Но внутри — война. И что ты с этим поделаешь?
Фантомная боль. Она не берет выходных.
Она ищет живых. Среди нас, уже не живых.

Припев
Старая рана.
Не ноет — рычит, как зверь из капкана.
Старая рана.
Под кожей — металл, в стакане — ни грамма.
На сердце — окалина. Память — паскуда.
Я знаю, откуда она. Я знаю, откуда.
Тя-нет. Жжёт.


Здесь не тайга, здесь джунгли из арматуры.
Люди — эскизы, стёртые с чьей-то гравюры.
Я сыпал солью, я лил туда спирт и йод.
Но кто это знает — тот всё, что я срифмовал, поймёт.
Она открывается ночью, ровно в четыре двадцать.
Когда уже поздно молиться, и рано сдаваться.
Вскрывает архивы, где всё перечеркнуто красным.
Быть честным с собой — это, знаешь ли, нынче опасно.


Забыть? Не выйдет.
Простить? Не нам.
Мы носим кладбища по своим адресам.
Каждый шрам — это карта, где зарыт наш клад.
Только клад этот проклят. И нет дороги назад.



Припев
Старая рана!
Не ноет — рычит, как зверь из капкана!
Старая рана!
Под кожей — металл, в стакане — ни грамма!
На сердце — окалина. Память — паскуда.
Ты знаешь, откуда она. Ты знаешь, откуда.