Идеал ума и души Князь Александр Одоевский

                ИДЕАЛ  УМА И ДУШИ:
      
                КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР ОДОЕВСКИЙ

                (1802–1839)


 
                К 200-й годовщине Восстания декабристов


           «Прежде всего, каждый русский должен быть русским во всём. Во всём должна господствовать идея Родины. Именно ей он должен посвятить свои усилия, свои успехи, свои надежды»
                Из письма декабриста  М.Ф. Орлова  княгине С.Г. Волконской


         

           Вскоре  после  загадочной  смерти  19 ноября (1 декабря) 1825 года  в Таганроге  императора Всероссийского, великого князя Финляндского, царя Польского  Александра I Павловича,   нареченного  народом  Александром Благословенным,     в столице Российской империи Cанкт-Петербурге      была предпринята   попытка  государственного переворота, вошедшего в историю, как Восстание декабристов.      
           Вооружённое антиправительственное выступление на Сенатской площади  было  организовано и осуществлено  членами Северного тайного общества – представителями дворянского сословия, офицерами, многие из которых были участниками Отечественной войны 1812 года. Целью восстания было недопущение вступления на престол Николая I,    свержение  самодержавия, отмена  крепостного права,  учреждение конституционного правления.   Восстание было жестоко подавлено.      
           В результате мятежа погибли 1 тыс. 271 человек, в их числе 9 женщин и 19 малолетних детей. 
           Уже вечером 14 (26) декабря начались аресты участников восстания. Были арестованы и отправлены в Петропавловскую крепость 371 солдат Московского полка, 277 — Гренадерского и 62 матроса Морского экипажа.
           Указом 17 (29) декабря 1825 года была учреждена Комиссия для изысканий о злоумышленных обществах.  Всего к следствию привлечено 579 человек.  Признаны виновными 287. Подсудимые были разделены на 11 разрядов по степени виновности.
          Пятеро декабристов — П. И. Пестель, К. Ф. Рылеев, С. И. Муравьёв-Апостол, М. П. Бестужев-Рюмин и П. Г. Каховский — были поставлены «вне разрядов» и приговорены к смертной казни через повешение.  Приговор был приведён в исполнение в ночь на 13 (25) июля 1826 года на кронверке Петропавловской крепости.
         120  декабристов были  сосланы на каторгу в Сибирь или на поселение.

         
               
                СКОРБНЫЙ ДЕНЬ В ЛЕТОПИСЯХ НАШЕЙ СЛОВЕСНОСТИ

        В соответствии со степенью виновности   понесли наказание  члены тайных обществ  литераторы-декабристы:  Александр Бестужев (Марлинский), Николай Бестужев, А.П.Баратынский, К.Ф.Рылеев, Ф.Н.Глинка, В.К.Кюхельбекер, А.И.Одоевский, А.Барятинский, братья Н. и П. Бобрищевы-Пушкины, В.Давыдов, Ф.Вадковский, Н.Чижов.

      «День 14 декабря 1825 года;—;скорбный день в летописях нашей словесности. Из немногочисленной литературной семьи того времени вспышка политической страсти вырвала сразу несколько молодых даровитых писателей, –   пишет историк литературы, первый директор Пушкинского Дома, академик  Нестор Александрович  Котляревский
(1863 – 1925).   –   На долгие годы затерялись они в толпе своих товарищей по несчастью;—;каторжных, поселенцев и солдат. В кружке декабристов поэзия и поэтическое творчество были, как известно, в большом почете. Политика не мешала, а способствовала культу искусства».    
        Пушкин  был   близко знаком  и поддерживал дружеские отношения  со многими   декабристами,  но в  тайных обществах не состоял  и  в мятеже  на  Сенатской площади участия не принимал, находясь в это время в ссылке в Михайловском.   В сентябре 1826 года Николай  вызвал Пушкина из Михайловского  в Москву.   На вопрос:  «Если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14 декабря?» поэт ответил: «Неизбежно».  В 1826 году Пушкин писал своему другу Петру Вяземскому: «Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков». 
        В поддержку ссыльных декабристов в январе 1827 года  Пушкин  пишет  послание  декабристам «В Сибирь»  и  стихотворение к И.И.Пущину –  «Мой первый друг, мой друг  бесценный».  Поэт  передает   стихи   жене декабриста Никиты Муравьева Александре  Муравьевой, последовавшей за мужем в Сибирь. В феврале 1827 года Александра Григорьевна прибыла в Читинский острог.

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.

      Декабристы, по словам  академика  Н.А.Котляревского, «имели в жизни своей две святыни: гуманный идеал, проясненный политической мыслью, за которую они пострадали, и художественную мечту, которая радовала их в дни свободы и утешала в дни несчастья».
      Поэтическим воплощением этой мечты становится стихотворение   декабриста князя Александра Ивановича Одоевского «Струн вещих пламенные звуки», написанное в Читинском остроге в ответ на послание Пушкина декабристам «В Сибирь».

Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
И — лишь оковы обрели.
Но будь покоен, бард! — цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
Наш скорбный труд не пропадет,
Из искры возгорится пламя,
И просвещенный наш народ
Сберется под святое знамя.
Мечи скуем мы из цепей
И пламя вновь зажжем свободы!
Она нагрянет на царей,
И радостно вздохнут народы!
            
             В России стихотворение  быстро   разошлось  в многочисленных списках. Подпись под ним отсутствовала. В Европе  стихотворение было впервые опубликовано в 1857 году  в Вольной типографии  А.И.Герцена в Лондоне в сборнике «Голоса России» и называлось «Ответ на послание Пушкина»,  с примечанием: "Кто писал ответ на послание  – неизвестно".
             Позже анонимно или с подписью Искандер  стихотворение неоднократно перепечатывалось в зарубежных сборниках.  Впервые имя автора  стихотворения  было обнародовано   в 1861 году  в вышедшем в Берлине сборнике   "Стихотворения Пушкина, не вошедшие в последнее собрание его сочинений", в примечании к посланию Пушкина "Во глубине сибирских руд...".
             В России стихотворение Одоевского  с пропусками  было напечатано только в 1881 году, спустя 42 года после смерти автора. В 1883 году вышел небольшой сборник стихов, изданный  декабристом Андреем Розеном.          
            Строчка из поэтического ответа Пушкину «Из искры возгорится пламя...» в 1900 году стала эпиграфом  первой российской революционной газеты «Искра».

            До наших дней дошло крайне мало произведений  князя  Александра  Ивановича Одоевского. Обладая феноменальной памятью, он не любил переносить стихи на бумагу, держа их в уме. При жизни  поэта было опубликовано  лишь одно  его стихотворение «Сен-Бернар».  К счастью,  стихи   и импровизации   Одоевского записывали его друзья,  в их числе  – декабристы  М.А. Бестужев, П.А. Муханов, И.И. Пущин, А.Е.Розен. 
           Лишь через 50 лет после смерти Одоевского,  в 1883 году, вышел небольшой сборник стихов, изданный  другом поэта — декабристом  бароном  А.Е.Розеном.
           О своем творчестве,  сосланный на каторгу  поэт  писал, что его стихи  были  «песнями из гроба».
           О жизни и творчестве  князя Александра Одоевского  мы узнаем  из  мемуаров, дневниковых записей  и заметок друзей и современников декабриста, а также, обратившись к трудам ученых и историков, воссоздающих  подлинную атмосферу событий минувших лет.


          
                ПОТОМОК СЛАВНОГО РОДА
               

    Русский поэт, прозаик, философ,  представитель  одной из  старших ветвей Рюриковичей,  князь Александр Иванович Одоевский родился в Санкт-Петербурге 26 ноября [8 декабря] 1802 года. В числе славных предков А.И. Одоевского  святой  князь Михаил Всеволодович Черниговский.  Отец  Александра Ивановича Одоевского   генерал-майор Иван Сергеевич Одоевский (1769—1839), прославился   службой в императорской армии.    За свою доблесть  был награждён золотой шпагой «За храбрость».
           Александр   получил  блестящее  домашнее образование.  По обычаю старинных дворянских семей тринадцати лет  он был записан на гражданскую службу — канцеляристом в Кабинет Его Величества. В 1818 —  получил должность губернского секретаря.   
           Семья  Одоевских  жила очень дружно.  Единственный сын, Александр  был окружен  родительской  заботой и любовью.    Смерть матери  –  княгини Прасковьи Александровны Одоевской, скончавшейся в 1820 году,  оставила глубокий след в сердце  поэта.
     Как пишет  исследователь жизни и творчества Одоевского академик Н.А.Котляревский, «вся сокровенная сущность его нежной и сентиментальной души открывается нам в его словах и воспоминаниях об этой женщине». 
     Подавленный горем сын  писал тогда: «Жестокая потеря унесла с собой лучшую часть моих чувств и мыслей…  Самая тонкая и лучшая струна лопнула в моем сердце».
     Глубокая печаль от потери  «ангельской матушки»  сопровождала его всю жизнь.    В письмах к друзьям  Александр называл мать «вторым своим Богом»: «Она была для меня матерью, наставником, другом, божеством моим. Я лишился ее, когда сердце уже могло вполне чувствовать ее потерю;;—;вот что судьба определила мне в самые радостные минуты зари нашей жизни».
    «Я воспитывался  дома моею матерью, которая не спускала с меня глаз по самую свою кончину, – писал Александр. –  Ее неусыпное попечение о моем воспитании, 18 лет ее жизни, совершенно посвященные на оное,;—;все это может подать некоторое понятие о правилах, мне внушенных. Мать моя была моею постоянною и почти единственною наставницею в нравственности».
           Княгиня  Одоевская  была похоронена на   элитном Лазаревском кладбище. На постаменте строгого изящного надгробного памятника высечена эпитафия: "Подъ камнемъ симъ лъжитъ Генералъ Maiopша княгиня Прасковья Александровна Одоевская преставившаяся къ вечной горести ея Супруга  и сына 9 го октября 1820 го года въ  3 часа по полуночи на 51 мъ году ея праведной и примерной жизни".          
    От матери  Александру  досталось  богатое наследство в 1000 душ.
           В 1821 году Александр Одоевский  поступил  юнкером на военную службу в Конный лейб-гвардии полк. В следующем году был произведен в эстандарт-юнкера, в 1823 году – в корнеты.  И, по его словам: «пять лет был неизменно хорошего поведения».  Полк, в котором  служил Александр,   часто  отправлялся  на маневры  в «западный край».
        «Другой воздух, другая жизнь в моих жилах, — писал он однажды после такой экспедиции. — Я в отечестве! Я в России! Лица русские, человеческие. Молодцы русские исподлобья, как жиды, не смотрят, русские девушки нас не избегают, как беловолосые униатки! Я почувствовал, что я человек, в тот самый миг, как мы перешли за роковой столб, отделяющий Белоруссию от нашей милой отчизны. Я отягчен полнотою жизни! Я пламенею восторгом, каким-то чувством вожделения, жаждой наслаждений».
          «Задача наша, — рассуждал он в те  годы, — испытать радость жизни, но сохраняя полноту и остроту чувств».
          
          Писать стихи  Одоевский  стал очень рано. «В крылатые часы отдохновения»,  как он выражался в одном неизданном стихотворении,   он питал в себе огонь воображения и мнил себя поэтом. 
         «Стихи пишу и весьма много бумаги мараю, — отвечал он  своему двоюродному брату,  писателю, князю  Владимиру Федоровичу Одоевскому,  который  вместе с Кюхельбекером издавал альманах «Мнемозина».  — Люблю писать стихи, но не отдавать в печать… по дружбе к тебе, но чуждый журнального словостяжения, я бы прислал к тебе десяток од, столько же посланий, пять или шесть элегий — и начала двух поэм, которые лежат под столом, полуразодранные и полусожженные».
                Александр Иванович на всю жизнь сохранил это презрение к печати, и если бы его друзья не записывали за ним его стихотворений, то все они так навсегда бы и пропали.
    Единственное при жизни автора напечатанное стихотворение было «Сен Бернар», которое Плетнев поместил в «Современнике» 1838 года.

    По словам Н.А.Котляревского, «Хотя Александр Иванович и не любил типографского станка, но к словесности он питал страсть очень нежную, равно как и к русскому языку, которым владел в совершенстве. К этой страсти он был подготовлен и тем начальным образованием, которое получил в детстве и юношестве. Это образование было преимущественно литературное».
    Н.А.Котляревский дает   высокую оценку   творчеству поэта, его самобытному таланту: «Александр Иванович родился поэтом, и очень искренним поэтом, но он таил свои стихи от чужого глаза и редко кому позволял их подслушать. Почти все его стихотворения были записаны его друзьями, иногда по памяти, и он сам, вероятно, менее чем кто-либо мог думать, что эти импровизации, эти слова, сказанные в утешение самому себе или товарищам, составят современный сборник, который не позволит забыть о нем как о поэте.
      В истории русской лирики двадцатых и тридцатых годов поэзия Одоевского может занять свое место в ряду тех непринужденно-искренних, пережитых и прочувствованных, сильных своей простотой и почти совсем неэффектных лирических стихотворений, которые подписывались в те годы Пушкиным и его друзьями. Песня Одоевского той же высокой пробы, что и лирика этой плеяды. В ней поражает та же тщательная отделка стиха, редкое гармоничное сочетание формы с содержанием при отсутствии в этой форме излишне узорного или недосказанного, неясного, та же способность менять и тон, и ритм, та же способность одинаково просто выражать весьма разнообразные настроения и чувства. Песня Одоевского могла бы быть одной из последних песен, в которых выразилось уже отходившее в прошлое религиозно-сентиментальное, в общем, оптимистическое миросозерцание, не позволявшее человеку слишком болезненно ощущать разлад мечты и жизни».



                ВОСТОРЖЕННОЕ СВОБОДОЛЮБИЕ

             В конце 1824 года, служа в Петербурге,  Александр познакомился с Бестужевым, с которым его соединяли литературные и философские интересы.
            «Я любил,— рассказывает он,— заниматься словесными науками; это нас свело. Месяцев через пять после первого нашего свиданья в приятельском разговоре мы говорили, между прочим, о России, рассуждали о пользе твердых неизменных законов. „Доставление со временем нашему отечеству незыблемого устава,—сказал он мне,—должно быть целью мыслящего человека. К этой цели мы стремимся; Бог знает, достигнем ли когда? Нас несколько людей просвещенных. Единомыслие нас соединяет. Иного ничего не нужно. Ты так же мыслишь, как я, стало быть, ты — наш“. Вот и все. После разговора моего с Бестужевым он долго ничего не сказывал мне о чем-либо подобном. Когда приехал Рылеев, то он познакомил меня с ним. С Рылеевым я также коротко познакомился и часто рассуждал о законах, о словесности и прочем. Слова его о будущем усовершенствовании рода человеческого принимал я по большей части за мечтания, но сам мечтал с ним. В этом не запираюсь, ибо воображение иногда заносится».

         Среди  сослуживцев  и в литературном кругу  у   Одоевского было   много друзей, но  самая тесная, трогательная   дружба  связывала  поэта  с писателем,  драматургом, дипломатом, лингвистом, историком, востоковедом, пианистом  и композитором  Александром Сергеевичем Грибоедовым, приходившемся ему  дальним родственником.  Во время наводнения в Петербурге в 1824 году Одоевский,  рискуя жизнью, пытался  добраться до дома, где проживал Грибоедов, чтобы  спасти друга.   В начале 1825 года друзья жили вместе на одной квартире, вместе посещали литературные собрания  и театры.  Личная дружба Грибоедова и Одоевского завязалась,  преимущественно,  на почве литературных интересов.
                В начале января 1825 года литературные друзья  приняли Александра Ивановича в члены тайного общества. Когда Одоевский стал участником заговора, им двигала не «жажда   мести и власти, а восторженное свободолюбие».
        Известно, что накануне восстания Одоевский в восторге воскликнул: «Умрем! Ах, как славно умрем!».  14 декабря 1825 года  он принимал участие в выступлении на Сенатской площади, а 16 декабря добровольно явился к петербургскому обер-полицмейстеру А. С. Шульгину. На следующий день участники восстания  Александр Одоевский и Иван Пущин были доставлены в Петропавловскую крепость с запиской от Императора:  «Присылаемых при сем Пущина и Одоевского,  посадить в Алексеевский равелин».

                В «Алфавите Боровкова» – биографическом  словаре декабристов и лиц, проходящих по следствию 14 декабря 1825 года и «злоумышленных тайных обществ»,  составленном  правителем дел (секретарём) следственного комитета А. Д. Боровковым  в 1826– 1827 гг. по заказу Николая I,   было указано, что  Александр Одоевский был «принят за семь месяцев до 14-го декабря, и ревностно взялся за дело, однако замыслов на цареубийство не знал и в совещаниях не был».
                В «Алфавит» включено 579 реальных и вымышленных персоналий: Архивные копии неопубликованного «Алфавита» — один из важнейших источников по делу декабристов. Первое печатное издание «Алфавита» подготовлено к печати Л. Б. Модзалевским и А. А. Сиверсом в 1925 г. На основе «Алфавита» в 1988 был выпущен академический справочник «Декабристы».         
               «Одоевский, — по воспоминаниям  М. А. Бестужева, — был молодой пылкий человек и поэт в душе. Мысли его витали в областях фантазии, а спустившись на землю, он не знал, как угомонить потребность деятельности его кипучей жизни».
                Первый допрос в присутствии самого царя оставил слабый след в его расстроенной памяти. «При первом допросе, — писал  Одоевский, — пройдя через ряд комнат дворца, совершенно обруганный, я был весьма естественно в совершенном замешательстве, какого еще  отродясь не испытывал».
                Как  отмечает   Н.А. Котляревский,  «он сознавал себя несчастным в полном смысле слова, так как дело, за которое он погибал, было не его делом, и он до известной степени правильно говорил, что был увлечен в это общество, а не принят в него. Он почти ничего не знал, а отвечать приходилось, словно бы все творилось с его ведома».
               В донесении  Комиссии о разрядах сказано: «Корнет Гвардии конного полка князь Александр Одоевский, 25 лет. По собственному признанию: По второму пункту (бунт): участвовал в умысле распространения тайного общества принятием одного члена. По мятежу: лично действовал в мятеже без возбуждения других, но с пистолетом в руках».
           У Одоевского при себе было два пистолета; один он уступил В. Кюхельбекеру. Есть указание, что в пистолет, который он дал Кюхельбекеру, он насыпал песку, зная шальной нрав своего товарища.
          13 июля 1826 года над головой князя Александра  Ивановича  Одоевского сломали его шпагу, сняли с него мундир и сожгли его, надели на него лазаретный халат и отвели в крепость.
    Одоевского зачислили в IV разряд наказаний и присудили к временной ссылке в каторжную работу на 15 лет, а по окончании срока –  на вечное поселение в Сибири. Конфирмацией Императора этот срок был сокращен до 12 лет.  По случаю коронации декабристам уменьшили  сроки каторжных работ. Одоевскому –  до 8 лет.


                "ВО ГЛУБИНЕ СИБИРСКИХ РУД"

           Одоевского, Нарышкина и двух братьев  Беляевых  1-го февраля 1827 года отправили по этапу  в Сибирь – в Читу.
          «Комендант Сукин, заявил нам, что имеет высочайшее повеление, заковав нас в цепи, отправить по назначению, — рассказывает  автор «Воспоминаний о пережитом и перечувствованном»  декабрист  Александр Петрович Беляев* (1802–1888). — При этом он дал знак, по которому появились сторожа с оковами; нас посадили, заковали ноги и дали веревочку в руки для их поддерживания. Оковы были не очень тяжелы, но оказались не совсем удобными для движения. С грохотом мы двинулись за фельдъегерем, которому нас передали. У крыльца стояло несколько троек. Нас посадили по одному в каждые сани с жандармом, которых было четверо, столько же, сколько и нас, и лошади тихо и таинственно тронулись. Городом мы проехали мимо дома Кочубея, великолепно освещенного, где стояли жандармы и пропасть карет.
              Взглянув на этот бал, Одоевский написал потом свою думу, озаглавленную “Бал мертвецов”».
             *В Минусинске  родные братья  Александр и Петр  Беляевы активно занимались сельским хозяйством. Они завели молочную ферму, стадо мясного направления в 200 голов, вводили новые сельскохозяйственные орудия труда, культивировали новые проду
ктивные сорта гречихи, ячменя, проса и подсолнечника, улучшали породу местных овец, открыли даже небольшую школу, составили для неё учебники и сами стали в ней учителями.

         
              В Нерчинские рудники Одоевский поступил 20 марта 1827 года.     Вначале положение узников   было очень тяжелое.
              Из «Записок» декабриста  Дмитрия Иринарховича Завалишина* (1804–1892): «Власть делала много стеснений, производила обыски, относилась к заключенным с большой подозрительностью и придирчиво. Действия власти имели вид иногда чисто одного недоброжелательства и личной неприязни, так как они не оправдывались уже никакими, даже и ошибочными, политическими опасениями».
               Ежедневно заключенных выводили  копать ямы для вновь сооружающегося тюремного здания.   С наступлением зимы узников перевели в только что отстроенную тюрьму.   От родных  и друзей  вскоре стали приходить посылки с книгами, газетами на русском и иностранных языках. К некоторым декабристам приехали жены.  «Феи», как  их стали называть  декабристы, помогали  узникам материально и в части  благоустройства  быта.  Со временем   стеснения  по  отношение к заключенным со  стороны надзирателей заметно  ослабли.   Постепенно жизнь  стала налаживаться.    
                Из воспоминаний   Д.И.Завалишина: «Офицер идет впереди, с боков и сзади идут солдаты с ружьями. Кто-нибудь из нас запевает песню, под такт которой слышится мерное бряцание цепей. Очень часто пели итальянскую арию «Un pescator del onda fdelin»… Но чаще всего раздавалась революционная песня: “Отечество наше страдает под игом твоим”. И вот и офицеры, и солдаты спокойно слушают ее и шагают под такт ей, как-будто так и следует быть. Место работы превращается в клуб; кто читает газеты; кто играет в шахматы; там и сям кто-нибудь для забавы насыпает тачку и с хохотом опрокинет землю с тачкой в овраг, туда же летят и носилки вместе с землей; и вот присутствующие при работе зрители, чующие поживу, большей частью мальчишки, а иногда и кто-нибудь из караульных, отправляются доставать изо рва за пятак тачку или носилки. Солдаты поставят ружья в козлы, кроме двух-трех человек, и залягут спать; офицер или надзиратель за работой угощаются остатками нашего завтрака или чая  и,  только  завидя издали где-нибудь начальника, для церемонии вскакивает со стереотипным возгласом: “Да что ж это вы, господа, не работаете?” Часовые вскакивают и хватаются за ружья; но начальник прошел (он и сам старается ничего не видеть), и все возвращается в обычное нормальное-ненормальное положение».
            * Дмитрий Иринархович Завалишин (1804– 1892) — морской офицер, публицист и мемуарист, декабрист (двоюродный брат поэта Ф. И. Тютчева).. В 1822—1824 годах участвовал в кругосветном плавании на фрегате «Крейсер» под командованием М. П. Лазарева. Принимал участие в деятельности Русско-американской компании; составил проект преобразования русско-американских колоний, к которым, по его мнению, должна была быть присоединена и часть Калифорнии. В Чите Д.И.Завалишин организовал школу и преподавал в ней; был одним из первых архитекторов Читы, ему  город  обязан своей четкой планировкой.  Скончался   в 1892 году,  на 89-м году жизни – последним из декабристов.
            Из «Записок»  Николая Васильевича Басаргина *(1799–1861): «Вскоре мы устроили общие поучительные беседы.  Воскресенье утром читали вслух что-нибудь религиозное, например, собственные переводы знаменитых иностранных проповедников, английских, немецких, французских, проповеди известных духовных особ русской церкви и кончали чтением нескольких глав из Евангелия, Деяний Апостолов или Посланий.   Два раза в неделю собирались мы также и на литературные беседы. Тут каждый читал что-нибудь собственное или переводное из предмета, им избранного: истории, географии, философии, политической экономии, словесности, поэзии и т. д. Бывали и концерты или вечера музыкальные.         
           Звучные и прекрасные стихи Одоевского, относящиеся к нашему положению, согласные с нашими мнениями, с нашей любовью к отечеству, нередко пелись хором, под звуки музыки собственного сочинения кого-либо из наших товарищей-музыкантов… для некоторых стихотворений была сочинена и музыка (например, для пьесы Одоевского “Славянские девы” на мотив “Стояла старица”), чем преимущественно занимался Вадковский».
           * В Сибири  Н.В.Басаргин собирал материалы по экономике края, изучал быт старообрядцев. Впоследствии в состав автобиографических «Записок» включил материалы по экономическо-географической характеристике Сибири.

           «Между нами, — вспоминает   Николай Иванович  Лорер* (между 1794–1798 – 1873), — были отличные музыканты, как-то: Ивашев, Юшневский, Вадковский, оба брата Крюковы; они в совершенстве владели разными инструментами. Явились вскоре рояли, скрипки, виолончели, составились оркестры, а один из товарищей, Свистунов, зная отлично вокальную музыку, составил из нас превосходный хор и дирижировал им…  Между нами устроилась академия и условием ее было: все написанное нашими читать в собрании для обсуждения.
             Так, при открытии нашей каторжной академии…  Александр Одоевский, славный наш поэт, прочитал стихи, посвященные Никите Муравьеву как президенту Северного общества. Он читал отлично и растрогал нас до слез. Дамы наши прислали ему венок. Корнилович прочел нам разыскание о русской старине; Бобрищев-Пушкин тешил нас своими прекрасными баснями».
          *Н. И. Лорер составил  альбом, содержавший сделанные его рукой списки литературных произведений Пушкина, Лермонтова, Одоевского и других поэтов, там же были копии писем его товарищей-соузников, выдержки из его собственных воспоминаний и ряд других записей.

          О феноменальной памяти Одоевского рассказывает     в своих «Записках» барон  Андрей Евгеньевич (фон) Розен (1799–1884)*:
          «В долгие зимние вечера, для развлечения и поучения несколько товарищей-специалистов согласились читать лекции…
            А. И. Одоевскому  в очередной день следовало читать о русской литературе: он сел в углу с тетрадью в руках, начал с разбора песни о походе Игоря, продолжал несколько вечеров и довел лекции до состояния русской словесности в 1825 году. Окончив последнюю лекцию, он бросил тетрадь на кровать, и мы увидели, что она была белая, без заметок, без чисел хронологических, и что он все читал на память. Упоминаю об этом обстоятельстве не как о подвиге или о желании выказаться, но, напротив того, как о доказательстве, до какой степени Одоевский избегал всяких писаний; может быть, он держал пустую тетрадь в руках для контенанса; в первую лекцию, воспламенившись вдохновением, он изредка краснел, как бывало с ним при сочинении рифмованных экспромтов». 

               В ссылке, Одоевский разработал подробную грамматику русского языка. И преподавал русский язык своим товарищам, которые по-прежнему изъяснялись между собой в основном по-французски. Розену стоило великих трудов уговорить Одоевского записать своей рукой хотя бы основные правила этой грамматики.
                ______________________


           В  1828 году после заключения Туркманчайского мирного договора между Россией и Персией, Грибоедов подал ходатайство  Николаю I о смягчении участи   Александра Одоевского и ряда декабристов. Но это прошение осталось без внимания.          
          Тогда же  Грибоедов пишет письмо Одоевскому:            
          "Брат Александр! подкрепи тебя Бог! Я сюда прибыл на самое короткое время. Государь наградил меня щедро за мою службу. Бедный друг и брат! зачем ты так несчастлив?.. Осмелюсь ли предложить тебе утешение в нынешней судьбе твоей! Но есть оно для людей с умом и чувством. И в страдании заслуженном можно сделаться страдальцем почтенным. Есть внутренняя жизнь, нравственная и высокая, независимая от внешней. Утвердиться размышлением в правилах неизменных, сделаться в узах и в заточении лучшим, нежели в самой свободе,;—;вот подвиг, который тебе предлагаю… Кто завлек тебя в эту гибель? Ты был, хотя моложе, но основательнее прочих. Не тебе бы к ним причитаться, а им у тебя уму и доброте сердца позаимствовать».
            За два месяца до своей трагической гибели  Грибоедов написал письмо командиру Отдельного Кавказского корпуса графу Н.Ф.Паскевичу с просьбой похлопотать перед императором о судьбе  Одоевского и его друзей каторжан. В конце 1828  года с заключенных сняли оковы.               
              В  первые месяцы   1829 года  до декабристов доходит  страшная весть о гибели в Иране  Грибоедова.  После подписания   Туркманчайского мирного трактата Грибоедов был  назначен  послом России в Персии.  30 января 1829 года – в первую годовщину подписания  мирного договора,  толпа из тысяч религиозных фанатиков, возмущённых укрывательством в  русском посольстве грузин и армян, перебила всех находившихся в посольстве, кроме секретаря И.С.Мальцова.
                Улаживать дипломатический скандал персидский шах послал в Петербург своего внука. В возмещение пролитой крови он привёз Николаю I богатые дары, в их числе был алмаз «Шах». Некогда этот великолепный алмаз, обрамлённый множеством рубинов и изумрудов, украшал трон Великих Моголов.  Ныне  «алмаз  Грибоедова» представлен в коллекции Алмазного фонда.
               Всю свою душевную боль и тоску от потери друга Одоевский вложил в       
Элегию на смерть Грибоедова:

Где он? Кого о нем спросить?
Где дух? Где прах?.. В краю далеком!
О, дайте горьких слез потоком
Его могилу оросить,
Ее согреть моим дыханьем;
Я с ненасытимым страданьем
Вопьюсь очами в прах его,
Исполнюсь весь моей утратой,
И горсть земли, с могилы взятой,
Прижму — как друга моего!
Как друга!.. Он смешался с нею,
И вся она родная мне.
Я там один с тоской моею,
В ненарушимой тишине,
Предамся всей порывной силе
Моей любви, любви святой,
И прирасту к его могиле,
Могилы памятник живой…

          Осенью 1830 года  заключенных  перевели в Петровский железный завод, близ  Верхнеудинска. Там для декабристов была построена особая тюрьма.
         «Работы наши, — рассказывает Розен, — продолжались как по-прежнему в Чите, летом на дорогах, в огороде, зимою мололи на ручных мельницах; в досужное время каждый занимался по своей охоте; в книгах не было недостатка, для учения было более удобств. Александр Иванович Одоевский дважды в неделю работал со мною».
            *В  1832 году барон Розен  вместе с женой и  двумя сыновьями прибыл на поселение в город Курган. Здесь купил дом, занялся садоводством, скрещиванием местных диких сортов фруктовых деревьев с культурными сортами. Выращивал также зерновые культуры, применяя собственные изобретения и устройства для облегчения труда землепашца. Делился саженцами, семенами растений с местными жителями. В настоящее время в доме Розена  находится Детская школа искусств № 1.

         В Петровском заводе  заключенных не обременяли работой, свободное время они могли посвятить самообразованию.  Одоевский переписывался со своим отцом, уже несколько лет   тщетно добивавшимся свидания с сыном.            
          Известное стихотворение Одоевского   «Послание к отцу» было написано  в 1831 году  с надеждой на то, что оно дойдет по адресу.
    По словам Н.А.Котляревского, «поэт смотрел на эти стихи как на единственную пилу, которою он мог перепилить железную решетку своей темницы и выйти на волю». Это послание кончалось таким обращением к Императору:
Займется ли заря,
Молю я солнышко-царя,
И вот к нему мое моленье:
Меня, о, солнце, воскреси
И дай мне на святой Руси
Побыть, вздохнуть одно мгновенье!
Взнеси опять мой бедный челн,
Игралище безумных волн,
На океан твоей державы,
С небес мне кроткий луч пролей
И грешной юности моей
Не помяни ты в царстве славы!
   
           В 1832 году по случаю рождения великого князя Михаила Николаевича декабристам убавили сроки работ.  Одоевский  был освобожден от каторги и определен на поселение в село Еланское Иркутской губернии.  В  апреле 1833 года он  написал письмо Николаю I о своём раскаянии с просьбой о прощении.  В  Еланском  Одоевский  прожил три года. Он жил в собственном деревянном домике, который купил себе за 400 руб. и обзавелся кое-каким хозяйством.


                КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК               
               

            Наконец,   с высочайшего разрешения 23 мая 1836 года по ходатайству отца поэта,  поддержанному князем И. Ф. Паскевичем, Одоевский  был переведён в Ишим Тобольской губернии,  откуда   21 июля 1837 года был определён рядовым в действующую армию на Кавказ в Нижегородский драгунский полк, известный своим участием в самых кровопролитных сражениях с горцами.
      До Казани Александр Иванович шел этапным путем, а затем на собственный счет покатил на почтовых с жандармом, торопясь не опоздать в экспедицию против горцев. В Казани состоялось, наконец,   долгожданное  свидание с отцом, который выехал ему навстречу. 
     Н.;И.;Лорер так рассказывает в своих записках про эту трогательную встречу:
    "70-летний князь Одоевский также приехал двумя днями ранее нас, чтоб обнять на пути своего сына, и остановился у губернатора Стрекалова, своего давнишнего знакомого. В день нашего въезда в Казань, узнав, что его любимое детище, Александр Одоевский, уже в городе, старик хотел бежать к сыну, но его не допустили, а послали за юношей. Сгорая весьма понятным нетерпением, дряхлый князь не выдержал и при входе  своего сына все-таки побежал к нему навстречу по лестнице; но тут силы ему изменили, и он, обнимая сына, упал, увлекши и его с собою. Старика подняли, привели в чувство, и оба счастливца плакали и смеялись от избытка чувств. После первых восторгов князь-отец заметил сыну: «Да ты, брат, Саша, как будто и не с каторги, у тебя розы на щеках».
     И действительно,  Александр Одоевский в 35 лет был красивейшим мужчиной, каких я когда-нибудь знал. Стрекалов оставил обоих Одоевских у себя обедать, а вечером все вместе провели очень весело время.
     28 августа мы оставили Казань. Старый Одоевский провожал сына до третьей станции, где дороги делятся, одна идет на Кавказ, другая на Москву. При перемене лошадей, готовясь через несколько минут проститься с своим Сашей, бедный отец грустно сидел на крылечке почтового дома и почти машинально спросил проходившего ямщика: «Дружище, а далеко будет отсюда поворот на Кавказ?» «Поворот не с этой станции,- отвечал ямщик, - а с будущей»… Старик князь даже подпрыгнул от неожиданной радости: еще 22 версты глядеть, обнимать своего сына!… И он подарил ямщику 25 рублей, что очень удивило последнего. Однако, рано или поздно, расставанье должно было осуществиться. Чувствовал ли старик, обнимая сына, что в последний раз лобзает его?".
            По дороге на Кавказ,  наблюдая стаи летящих журавлей,   Одоевский написал  пророческое  стихотворение «Куда несетесь вы, крылатые станицы?».

Куда несетесь вы, крылатые станицы?
В страну ль, где на горах шумит лавровый лес,
Где реют радостно могучие орлицы
И тонут в синеве пылающих небес?
И мы — на Юг! Туда, где яхонт неба рдеет
И где гнездо из роз себе природа вьет,
И нас, и нас далекий путь влечет…
Но солнце там души не отогреет
И свежий мирт чела не обовьет.
Пора отдать себя и смерти и забвенью!
Но тем ли, после бурь, нам будет смерть красна,
Что нас не Севера угрюмая сосна,
А южный кипарис своей покроет тенью?
И что не мерзлый ров, не снеговой увал
Нас мирно подарят последним новосельем;
Но кровью жаркою обрызганный чакал
Гостей бездомный прах разбросит по ущельям.   

     О  двух последних годах жизни  Одоевского, проведенных им  на   Кавказе, сохранилось много  сведений в воспоминаниях современников.
     Первая  стоянка была в Ставрополе.
    «Осенью 1837 года,— рассказывает находившийся  в ссылке  на Кавказе друг Н.П. Огарева и А.И. Герцена Н.М.Сатин,— в  Ставрополь привезли декабристов Нарышкина, Лорера, Розена, Лихарева и Одоевского. Несмотря на 12 лет Сибири, все они сохранили много жизни, много либерализма и мистически-религиозное направление, свойственное царствованию Александра I. Но из всех веселостью, открытой физиономией и игривым умом отличался Александр Одоевский. Это был действительно „мой милый Саша“, как его прозвал Лермонтов. Ему было тогда 34 года, но он казался гораздо моложе, несмотря на то, что был лысый. Улыбка, не сходившая почти с его губ, придавала лицу его этот вид юности.
      Как нарочно, в эту самую ночь в Ставрополь должен был приехать Государь. Наступила темная осенняя ночь, дождь лил ливмя, хотя на улице были зажжены плошки, но, заливаемые дождем, они трещали и гасли и доставляли более вони, чем света.
        Наконец, около полуночи прискакал фельдъегерь, и послышалось отдаленное „ура“. Мы вышли на балкон; вдали, окруженная горящими (смоляными) факелами, двигалась темная масса. Действительно, в этой картине было что-то мрачное.
        —Господа!—закричал Одоевский.— Смотрите, ведь это похоже на похороны! Ах! если бы мы подоспели!..
        И, выпивая залпом бокал, прокричал по латыни: ...... 
        — Сумасшедший! — сказали мы все, увлекая его в комнату, — что вы делаете? Ведь вас могут услыхать, и тогда беда!
        — У нас в России полиция еще не училась по-латыни, — отвечал он, добродушно смеясь».

        На пути из Ставрополья в  Тифлис   Одоевский  познакомился с опальным поручиком Михаилом Юрьевичем. Лермонтовым (1814–1841). Поэты сдружились.
        Лермонтов восхищался  «гордой верой Одоевского в людей и жизнь иную».
        В  стихотворении, посвященном   «Памяти  А.И. Одоевского» Лермонтов писал:

«Я знал его – мы странствовали с ним
В горах востока... и тоску изгнанья
Делили дружно; но к полям родным
Вернулся я, и время испытанья
Промчалося законной чередой;
А он не дождался минуты сладкой:
Под бедною походною палаткой
Болезнь его сразила, и с собой
В могилу он унес летучий рой
Еще незрелых, темных вдохновений,
Обманутых надежд и горьких сожалений.....
Но он погиб далеко от друзей...
Мир сердцу твоему, мой милый Саша!
Покрытое землей чужих полей,
Пусть тихо спит оно, как дружба наша…


          Из Грузии,  в ноябре 1837 года Лермонтов   отбыл в Новгород  к  месту своего назначения  в  лейб-гвардии Гродненский гусарский  полк.  Одоевский  остался в Тифлисе.
          «Одоевского застал я в Тифлисе,;—;рассказывает А. Розен, — где он находился временно, по болезни. Часто он хаживал на могилу своего друга Грибоедова, воспел его память, воспел Грузию звучными стихами, но все по-прежнему пренебрегал своим дарованием. Всегда беспечный, всегда довольный и веселый, как истый русский, он легко переносил свою участь; был самым приятным собеседником, заставлял много смеяться других, и сам хохотал от всего сердца. В том же году я еще два раза съехался с ним в Пятигорске и в Железноводске. Просил и умолял его дорожить временем и трудиться по призванию;—;мое предчувствие говорило мне, что не долго ему жить; я просил совершить труд на славу России».

           В Тифлисе   Одоевский  нанес визит    вдове  Грибоедова  Нине Александровне  Грибоедовой (Чавчавадзе), грузинской аристократке, дочери поэта и общественного деятеля князя Александра Чавчавадзе и княжны Саломеи Ивановны Орбелиани.         
           Грибоедову было 33 года, Нине — 15. Как утверждает предание, во время венчания жених, страдавший от лихорадки, уронил обручальное кольцо, что считалось дурным предзнаменованием. Вскоре по службе Грибоедов был вынужден ехать в Персию; молодая жена сопровождала его в пути до Тебриза, уже будучи беременной и часто болея. В начале 1829 года она узнала о разгроме русской миссии толпой фанатиков и убийстве мужа; это привело к преждевременному рождению ребенка, который прожил всего один день.
           Когда тело Грибоедова прибыло в Тифлис, вдова, выполняя волю покойного, распорядилась предать его земле близ церкви св. Давида (ныне там находится пантеон Мтацминда);  это произошло 18 июня 1829 года. По её распоряжению над могилой Грибоедова был установлен надгробный памятник   в виде плачущей вдовы.   На могильной плите  вдова  Грибоедова  распорядилась выбить строки: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя!».
            Одоевский   посвятил  Нине  стихотворение «Брак Грузии с Русским царством»:
            Дева черноглазая! Дева чернобровая!
            Грузия! дочь и зари, и огня!
            Прошлых веков не тревожься печалью,
            Вечно к России любовью гори,
            Слитая с нею, как с бранною сталью
            Пурпур зари.

             Всю оставшуюся жизнь Нина Александровна Грибоедова продолжала  носить траур по мужу и оплакивать его смерть.  Замуж не выходила.  Ее  называли Черной розой Тифлиса. В 1857 году она умерла во время разразившейся в Тифлисе эпидемии холеры.            
             Летом 1830 года на могиле Грибоедова побывал  Пушкин. Позднее он писал в «Путешествии в Арзрум», что встретил арбу в 1829 году с телом Грибоедова на горном перевале, впоследствии названном Пушкинским, у армянского села Гаргар (ныне Пушкино).

               
                ИСТОЧНИК ЧИСТЕЙШЕЙ ЛЮБВИ

         В  Пятигорске   летом 1838 года  Одоевский встретился  с   поэтом,  публицистом  Николаем ;Огаревым (1813–1877).   По   воспоминаниям Огарева:  «Одоевский был, без сомнения, самый замечательный из декабристов, бывших в то время на Кавказе. Лермонтов писал его с натуры. Да, «этот блеск лазурных глаз, и звонкий детский смех, и речь живую»  не забудет никто из знавших его.  В этих глазах выражалось спокойствие духа, скорбь не о своих страданиях, а о страданиях человека, в них выражалось милосердие. Может быть, эта стороны, самая поэтическая сторона христианства, всего более,  увлекала Одоевского…  Он носил свою солдатскую шинель с тем же спокойствием, с каким носил каторгу и Сибирь – с той же любовью к товарищам, с той же преданностью своей истине, с тем же равнодушием к своему страданию. Может быть, он даже любил свое страдание».
          Огарев  считал Одоевского своим учителем и другом: «Он;—;как учитель, я;—;как ученик. Между нами было с лишком десять лет разницы; моя мысль была еще не устоявшаяся; он выработал себе целость убеждений, с которыми я могу теперь быть не согласен, но в которых все было истинно и величаво. Я смотрел на него с религиозным восторгом. Он был мой критик».
          В статье «Кавказские воды»  Огарев, пораженный религиозным, мистическим складом ума  Одоевского,  назвал его «христоподобной» личностью,  жаждущей человеческой чистоты, не знающей, что такое личное счастье, и стремящейся к самоотречению.
          «Был ли Одоевский католик (?) или православный… не знаю, – писал Огарев, –  Припоминая время, в два десятка лет уже так много побледневшее в памяти, мне кажется, я должен прийти к отрицанию того и другого. Он был просто христианин, философ или, скорее, поэт христианской мысли, вне всякой церкви. Он в христианстве искал не церковного единства, как Чаадаев, а исключительно самоотречения, чувства преданности и забвения своей личности; к этому вели его и обстоятельства жизни с самой первой юности, и самый склад мозга; это настроение было для него естественно. Но от этого самого он не мог быть и православным; церковный формализм был ему чуждым. Вообще церковь была ему не нужна; ему только было нужно подчинить себя идеалу человеческой чистоты, которая для него осуществилась в Христе».

          В своих «Запиская»  барон  А.Е.Розен,    отмечал, что   Одоевский, несмотря на страдания,  по-прежнему  был идеалист  со «звонким детским смехом и живой речью, постоянно бодрый и веселый, снисходительный к слабостям своих ближних, христианин,  сердце которого было обильнейшим источником чистейшей любви, гражданин, страстно любящий родину, свой народ и свободу в высоком смысле общего блага и порядка»

          Н.М.Сатин писал, что, несмотря на 12 лет Сибири,  «изо всех ( декабристов – А.С.) веселостью, открытой физиономией и игривым умом отличался Александр Одоевский. Это был действительно «Мой Саша», как его прозвал Лермонтов в своем известном стихотворении на смерть Одоевского.  Ему было лет под 40, но он казался гораздо моложе, несмотря на то, что был лысый. Улыбка, не сходившая почти с его губ, придавала лицу его  этот вид юности.  Жаль, что его стихи до сих пор не изданы, – они разбросаны в старых альманахах и журналах, а многие и вовсе не были напечатаны. В них нет могучего таланта Пушкина или Лермонтова, но много задушевного и теплоты».
 
          Настроение духа Одоевского изменилось резко в июле месяце 1839 года, когда до него дошла весть о кончине его отца.  Одоевский глубоко переживал эту утрату.
          «Мой милый друг,;—;писал он своему товарищу по несчастию М.;А.;Назимову,;;я потерял моего отца: ты его знал. Я не знаю, как я был в состоянии перенести этот удар;—;кажется, последний; другой, какой бы ни был, слишком будет слаб по сравнению. Все кончено для меня. Впрочем, я очень, очень спокоен. Мой добрый, мой нежный отец попросил перед кончиной мой портрет. Ему подали сделанный Волковым. „Нет, не тот“,;—;сказал он слабым голосом. Тот портрет, который ты подарил ему, он попросил положить ему на грудь, прижал его обеими руками и;—;умер. Портрет сошел с ним в могилу… Я спокоен. Говорить;—;говорю, как и другие; но когда я один перед собою или пишу к друзьям, способным разделить мою горесть, то чувствую, что не принадлежу к этому миру».
          Александр Иванович никогда не был женат. С потерей отца он стал совершенно одиноким.

          В апреле 1839 года Одоевский был прикомандирован к батальону Тенгинского полка, отправленного  в долину Субаши для строительства Лазаревского форта на восточном берегу Черного моря.   Это военное укрепление пользовалось дурной славой: крайняя заболоченность, тучи комаров, переносящих лихорадку, скудное питание. 
          «Я пошел навестить князя Одоевского, который был прикомандирован к 4-ому батальону Тенгинского полка, –  рассказывает  генерал  Г.И.Филипсон. –  Я нашел его в горе: он только что получил известие о смерти своего отца, которого горячо любил. Он говорил, что порвалась последняя связь его с жизнью; а когда узнал о готовящейся серьезной экспедиции, обрадовался и сказал решительно, что живой оттуда не воротится, что это перст Божий, указывающий ему развязку с постылой жизнью. Он был в таком положении, что утешать его или спорить с ним было бы безрассудно».
         В этой экспедиции участвовал и художник маринист И.К.Айвазовский.   Он писал:  «Помню еще, что в деле при Субаши принимали участие разжалованные и рядовые декабристы: М.М.Нарышкин, князь А.И.Одоевский и Н.И.Лорер.  Они несли службу наравне с прочимы солдатами, но пользовались некоторыми удобствами в их частном быту. Я познакомился  и с большим удовольствием беседовал с этими высокообразованными людьми».
         После завершения победоносной операции по занятию  форта  Одоевский отказался вернуться в Керчь, к месту дислокации, и вскоре заболел малярией. Врачи оказались бессильны.
         «Болезнь Одоевского, — пишет Н.И.Лорер, — не уступала всем стараниям медиков. Раевский с первого дня его болезни предложил товарищам больного перенести его в одну из комнат в новоустроенном форте, и добрые люди, на своих руках, это сделали. Ему два раза пускали кровь, но надежды к спасению не было. Весь отряд и даже солдаты приходили справляться о его положении; а когда он скончался, то все — штаб и обер-офицеры отряда пришли в полной форме отдать ему последний долг с почестями, и даже солдаты нарядились в мундиры. Говорят, что когда Одоевский лежал уже на столе, на лице его вдруг выступил пот… Все возымели еще луч надежды, но скоро и он отлетел! До могилы его несли офицеры. За новопостроенным фортом, у самого обрыва Черного моря, одинокая могила с большим крестом; но и этот вещественный знак памяти недолго стоял над прахом того, кого все любили. Горцы сняли этот символ христианский». 
        «Касательно могилы Одоевского, — пишет Розен, — есть разногласные мнения: одни уверяют, что весной 1840 года горцы овладели фортами, построенными на восточном черноморском берегу, где эпидемия значительно уменьшила личный состав гарнизона. Неприятель не только перерезал в фортах весь гарнизон, но и вырыл из земли мертвые тела и бросил их на съедение шакалам. Другое предание гласит, что между этими дикими горцами был начальником офицер, бывший прежде в русской службе и знавший лично Одоевского; он удержал неистовых врагов, которые почтили могилу Одоевского, когда услышали, чей прах в ней покоится». 
               
        В Чите в 1827 году  Одоевский  отозвался на смерть Веневитинова  стихотворением «Умирающий художник».  Строки, обращенные к умирающему художнику,  были  пророческими   в отношении   судьбы самого поэта:

Все впечатленья в звук и цвет
И слово стройное теснились; 
И Музы юношей гордились   
И говорили: «Он поэт!» 
нет; едва лучи денницы
Моей коснулися зеницы, —
И свет во взорах потемнел:
Плод жизни свеян недоспелый!
Нет! Снов небесных кистью смелой
Одушевить я не успел;
Глас песни, мною не допетой, 
Не дозвучит в земных струнах,
И я — в нетление одетый…
Ее дослышу в небесах.
Но на земле, где в чистый пламень
Огня души я не излил, 
Я умер весь… И грубый камень, 
Обычный кров немых могил, 
На череп мой остывший ляжет
И соплеменнику не скажет, 
Что рано выпала из рук
Едва настроенная лира,
И не успел я в стройный звук
Излить красу и стройность мира.

         Н.Огарев писал: «Таким либералом и сентименталистом александровской формации умер этот человек случайно в 1839 году, накануне эпохи, когда после десятилетней растерянности и долгого выжидания стал слагаться новый тип певца, более сердитого, желчного, недоверчивого, скептически относящегося ко многим прежним иллюзиям, а потому порой и большого пессимиста».
               
         В 1839 году графиня Ростопчина писала в одном частном письме
В. Ф. Одоевскому: «Сюда на днях должен прибыть ваш двоюродный брат, и я горю нетерпением с ним познакомиться. В детстве моем семейство Ренкевичевых представляло мне его идеалом ума и души… Говорят, что он много написал в последние года и что дарование его обещает заменить Пушкина, и говорят это люди умные и дельные, могущие судить о поэзии».            
   
         Русский литературный критик Юлий Исаевич Айхенвальд, автор книги  «Александр Одоевский» (1913), пишет:
         «Он перенес и воплотил в стихотворения всю декабристскую трагедию, свой Алексеевский равелин, свои сибирские рудники, и если он называет поэзию "страдательной и сладкой", то этим он, как и другие декабристы, неложно свидетельствует о том, что она, его "друг неотлетный", служила ему единственной утехой и отрадой в его тюремном одиночестве и муках».
         Современники, товарищи поэта  считали  что «Одоевский — великий поэт и что если бы явлены были свету его многие тысячи  стихов, то литература наша отвела бы ему место рядом с Пушкиным, Лермонтовым и другими первоклассными поэтами». 

         Так будем надеяться, что когда-нибудь   свету  будут явлены   все  стихи  автора «вещих струн»  и они,  как и два столетия назад,  дойдут  до   адресата.
               

                ПАМЯТЬ
 
         В 1959 году на руинах бывшего  Лазаревского форта установлен бюст Александра Ивановича Одоевского.
         Бюст А.И.Одоевского  установлен  в городе Ишим около бывшей тюрьмы, где князь отбывал наказание.   
         В 1952 году была издана почтовая марка:  А.И.Одоевский. «150 лет со дня рождения замечательного русского поэта-декабриста» 1802–1952 .
         В честь А. И. Одоевского названы:  проезд Одоевского в Москве, улицы  в Санкт-Петербурге,  Липецке, Воронеже, в Лазаревском районе города  Сочи, в городе Ишиме, в Новосибирске, Перми, Минске.