Тень Пламени- Акт 4

АКТ 4
 
Рассказчик:
Дрожит свеча от смерти дуновенья,
Но жизнь упорно бьётся в глубине.
Она пред ним застыла на коленях,
Как призрачная грёза в полутьме.
 
Откинувшись спиной на бархат кресла,
На Странницу взирает кардинал.
И тень вполне живого интереса
Расходится по высохшим губам.
 
Странница:
От вас осталось так преступно мало,
Столь многого века не сберегли.
История жестока на расправу,
Но полностью вас выжечь не смогли.
 
Вы были от рождения упрямы,
И, в пику даже замыслу творца,
Вы, будучи болезненным и слабым,
Но всё-таки боролись до конца.
 
Ришелье:
Как лестно, что века меня не стерли.
Великая заноза из заноз.
Теперь же паутин хранитель гордый,
Которыми я намертво зарос.

Странница:
Вы в жертву принесли свои надежды,
Отринув жизнь и страсти для семьи
И облачась в церковные одежды.
 
Ришелье:
Что только не вершится из любви…
 
Странница:
Любовь… Она жила в вас полноправно,
Вы были ей пропитаны насквозь.
И именно она давала право
Так просто сотрясать мирскую ось.
 
Ришелье:
Послушать вас, и вправду было просто…
 
Рассказчик:
С усмешкой отвечает Ришелье.
Как будто бы его иссохший остов
Наткнулся вдруг на брешь в своей тюрьме.
 
Странница:
Непросто, нет! Вы отдали так много,
Вас не сломали холод и болезнь.
Известно только вам и, может, Богу,
Какой на вас лежал тяжелый крест.
 
Где каждый вздох, и тот давался с болью,
Вы умудрялись строить, защищать.
И многим ли дана такая воля?
 
Ришелье:
Далось вам, ma сh;rie, всё это знать…
 
Странница:
Величие - останется учёным,
Они восславят вас и без меня.
Но то, как вы, почти что обреченно,
Хранили этот свет внутри себя…
 
Как тот худой мальчишка из Люсона -
Голодный, бледный, хрупкий и больной
Упрямо придержал громаду трона,
Как вёл страну и пэров за собой.
 
А вечером едва касался меха
Единственных, кого он мог любить.
И сколько было в нём надежд и смеха,
Как он умел дышать, бороться, жить.
 
Как будто все на свете полумеры
Бесславно оставались для других,
А он сиял. Отчаянно, безмерно -
Безудержный и злой парижский вихрь.
 
Сметал перед собой любые стены,
Но затихал над мрамором могил.
Стирал границы старой Ойкумены
И новые он сам же возводил.
 
Его глаза, из чистой, гордой стали,
Пусть их уже не вспомнить никому,
Сколь многое вокруг они меняли,
Мир покорялся воле и уму,
 
И всё-таки был жаден на признанье.
И жалкими огрызками тепла
С брезгливостью платил за процветанье.
Научен мир не греть, но жечь дотла.
 
Рассказчик:
Глотая горечь, запертую в горле,
Она сжимает руки горячей.
И на секунды крохотную долю,
Он будто отвечает также ей.
 
Ришелье:
Какие благородные порывы
Звучат у ног моих в седой пыли.
Дитя моё, вы так сладкоречивы,
Что я бы заподозрил вас в любви.
 
Странница:
Считаете, я вас любить не в праве?
 
Ришелье:
Ни слова больше, богом вас молю.
Ma belle, вы говорите о кадавре.
 
Странница:
Что ж, очень жаль. Ведь верно – я люблю.
 
Рассказчик:
Его рука ложится на запястье,
Сжимая место, где трепещет пульс,
Он скалится ощерившейся пастью,
Во власти незнакомых прежде чувств.
 
Ришелье:
Какая чушь. Какое заблужденье.
Вы, верно, утомились по пути,
Что разума случилось помутненье.
 
Рассказчик:
Она рукой касается груди
 
И поднимает взгляд ему навстречу -
В нём всё, чего страшился он узреть -
В нём нежность. И она бесчеловечна.
И жжёт она, и жалит, будто плеть.
 
Странница:
Когда ступлю в долину смертной тени,
Уже я ничего не убоюсь.
И, стоя перед вами на коленях,
Нет, я, мой кардинал, не разобьюсь.
 
Не в праве я любить? Я это знаю.
Ведь я не разделяла ваших дней
И я не горевала вместе с вами,
Но оттого душе ещё больней.
 
Больнее знать, что крики без ответа,
Что руки никогда не обовьют.
Что в мире не найти живого следа,
Не подарить надежду и приют.
 
Не облегчить всего, что в мире горько,
И счастья никогда не разделить.
А только побираться по осколкам,
И больше ничего не изменить.
 
Но всё, что я могу, отдать готова.
Пройти миры, чтоб все же отыскать,
Припасть к ногам и жаждать приговора.
Но перед этим всё-таки сказать.
 
Что любят вас. Не маску, а мужчину,
Проглоченного тягостной тоской.
Пусть ни одной достаточной причины,
Мне не дал мир, но всё-таки вы мой.
 
Я помню вас, не видя и не зная.
И всё, что помню, ваше, монсеньор.
Вам здесь не место, вы достойны рая.
И пусть со мной хоть Дьявол вступит в спор.
 
Скажу ему, что вы имели право
На чью-то безусловную любовь.
От мира вам досталось слишком мало
И я не откажусь от этих слов.
 
Рассказчик:
Затихло всё. В молчании смиренном,
Она не смеет взгляд поднять к нему.
Внутри неё всё сломано, смятенно,
Натянуто в единую струну.
 
Внезапное тепло чужой ладони
Касается слегка её щеки,
Так чудилось, должно быть, Персефоне
Касание Аидовой руки.
 
Она вздымает взгляд, себе не веря.
Ошибки нет. В дрожащей полутьме
Стоит и улыбается над нею
Великий кардинал де Ришелье.
 
Он тихо помогает ей подняться,
С заботой поправляя алый плащ.
Она не знает, плакать ли, смеяться
И сердце там, внутри, уходит вскачь.
 
И к пальцам, что недавно проскользнули
По глади её бархатной щеки,
Она в благоговейном поцелуе
Припала, как к безмерно дорогим.
 
Движением неловким и смущённым
Ему вручает собственный фонарь.
Улыбкою, немного обреченной,
Искрит во мраке глаз её янтарь.
 
И долго так она ещё стояла,
Как лилия в полночной тишине,
Беззвучно и смиренно наблюдая,
Как путь свой продолжает Ришелье.
 
Нет больше кабинета кардинала,
И выплачены старые долги. 
Лишь Странницы, в плаще багрово-алом,
Звучат набатом мерные шаги.