Детские годы Бажова

Должен вам оговориться,
Рассказать, как на духу:
Хоть пришлось мне здесь родиться,
Ну, а также и креститься,
Не работал я в цеху.

Почему и сам не знаю,
Отклонилась часть стиха.
Расскажу, что вспоминаю:
Жизнь рабочего лиха.
С детства слышал разговоры,
Жалобы на тяжкий труд,
Да к начальству все укоры,
Но и смех слыхали тут.

В доме горе — вновь изгнанье,
У старших переполох:
— Надзиратель на прощанье
Объявил к расчёту! Ох!
— Что случилось? Отказали?
— Не реви, не умерли!
На Абаканские вон звали,
Руду железную нашли. —
Мать теряется в догадках,
Мокрый нос, бежит слеза.
Сникли плечи, в серых складках
Дрожат заплаканы глаза.
Отец, вскочивший с табурета,
К печке быстро подошёл,
Достал махорку из кисета
И, с трубкой, взбешенный, ушёл:
«Вот поживи-ка здесь, с такими!»
Захлопнул за собою дверь.
А те, со слёзками благими,
Считают перечень потерь.
И я реву, вторя мамане,
Пришла и бабка вмиг на голоса.
Ворчит на всех, она на грани,
И тоже трёт свои глаза.
А днём соседки посудачить
Заходят, новость услыхав:
— Ну разве можно так чудачить,
Такое надзирателю сказав? —
Припомнив все отцовские остроты
И то, на ушко только лишь шепча:
— На кричном Балаболку до икоты
Довёл. Хоть стой, хоть падай, хохоча.
— Мне Михаил тогда ещё судачил:
Откажут твоему в работе вновь.
Сам виноват, и сам он напортачил.
Куда полез? Молчи, не прекословь. —
Мать за отца, конечно, заступалась:
— Ну что такого он сказал? —
Хоть горячилась, мне казалось,
Держалась, будто кто-то их связал.
Отец под вечер воротился,
Его изгнанье не пугало.
Глаза опухшие — напился,
И на ногах стоял устало,
Но рассуждал уверенно и громко,
Что только дураки к горе пришиты:
— Уедем в Абакан — сторонка,
Где все возможности открыты.
А что у нас? Попетан разъезжает,
И Балаболка крутит, словно царь.
А ты молчи — вот так бывает,
Иначе будешь ты бунтарь.
Терпи, раз пуп здесь перерезан,
И от судьбы здесь не уйдёшь.
Иначе будешь ты растерзан,
А правды так и не найдёшь. —
Отцу никто не возражает,
Попробуй только возрази.
Хоть Абакан собой пугает,
Но с пьяным лучше не дерзи.

Мне, малышу, отцовские те планы
Приятны кажутся в мечтах.
Те земли сказочны, желанны,
И вижу их уже я в сладких снах:
«Далёкий, древний край,
Где не по-нашему всё сшито.
Блаженный парню рай,
Где всё тебе открыто.»

А утром — тяжкое раздумье:
«Покос, домишко, огород.
Кому продать? Одно безумье,
А в Абакане что нас ждёт?»
Пугает Абакан старушку,
И мать страшит тот переезд.
Отец сдаёт, набив себе понюшку:
— Поближе поискать уезд?
— Поближе? В Белоносихе, на спичках?
— Туда никак не подступить,
И платят мало в Половичках,
Народу много. Что ходить?
Остался город.
Там пытает счастья
Со всей округи брошенный народ.
Отец вернулся, а в глазах ненастье:
Никто работу не даёт.
А мать, усталая в работе,
И днём, и ночью что-то шьёт.
Для барынь заводских, к субботе,
Чулочки вяжет, кружева плетёт.
Ручной работе не сравниться
С машинным, грубым кружевом,
И матушка могла гордиться
Узором с редким естеством.
Не столько прибыль, сколько взятка
По женской линии простой,
А разве лучше без достатка
Ходить с протянутой рукой?
Отец угрюмый: «Нет работы.»
Про Абакан уже забыл:
Для переезда нет охоты,
Нет денег, нет желанья, сил.
Ему внушает мать-старушка:
— Хоть к управителю сходи.
— Придётся, мать. Одна полушка
Осталась с денег, погляди.
Идёт уныло он к управе:
— На той неделе приходи, —
Поиздеваться нынче вправе, —
«Ты без работы посиди».
Отцом в конторе дорожили
За ценное умение в литье,
Но только ту обиду не забыли
И вот держали на узде.
Одни лишь только обещания:
— Посля Успенья заходи, —
И долги, муки ожиданья,
Но всё ж с надеждой впереди.
Вот так, на выдержке держали,
Пока опять не забунчит,
А после слов его все ржали,
И лишь начальство зло глядит.
Бунченье вроде и невинно,
Но очень хлёсткое словцо
Пред всеми ставило картинно
На осмеяние лицо.
А этого своё начальство
Уж не потерпит никогда:
«Припомним мы тебе нахальство.
К расчёту. Вон, и навсегда.
Иди, проветрись на свободе,
Посмотрим, кто из нас смешон.
Так оконфузить при народе —
Иди, работы ты лишён».
И каждый год одно и то же,
Уж сколько поменяли мест!
Мать говорит: «Уймись, негоже…»
— Так я молчу, пока не надоест.
Забрезжил свет в конце туннеля,
Рассыльный вскоре приходил:
«Иди в контору, не наглей-ка,
Молчи и слушай, что есть сил».
Отец, в парадное одетый,
Уходит молча, второпях.
Назад вернулся он, согретый,
С улыбкой ясной на устах:
— Посылают в Полевскую,
Очень нужен нынче там,
Волю выполнить барскую.
Ишь, другим не по зубам! —
Начинаются вмиг сборы.
На попутных, напрямки,
Через лес и косогоры
Лошадь тащит кузовки.

А кончалось всё возвратом
После крепкого словца
От отца, с ядрёным матом,
У конторского крыльца.