Гуманизация. Прошлое

Саморазрушение. 



Для того, чтобы очистить сердце, надо строго-строго относиться к тому, что его разрушает, от чего оно темнеет, от чего оно делается тусклым, от всего того, что не есть Божие в нас. Когда я говорю «Божие», я не говорю «религиозное», я не говорю об обрядовом благочестии, я говорю о глубинном и основном, о том, что мы созданы для того, чтобы так соединиться с Богом, так быть с Ним едиными, так с Ним сродниться, чтобы быть частью Божественной природы..

Свидетельствование человека, который мучает себя.

Есть люди, которые живут в постоянном внутреннем допросе. Речь не о  внешнем насилии — всё происходит внутри. Их судья, прокурор и палач — один и тот же голос.
Такой человек, не слишком требовательный к себе. Он свидетель травмы, оставшейся без слов, без Взрослого Ответа на свои вопросы.

Взрослый Ответ.
В детстве его жизнь была негармоничной. Не обязательно жестокой — иногда достаточно хронической недосказанности, любовь, которую нужно было заслужить, одобрение, которое давали за удобство, тишина там, где нужен был отклик, стыд вместо объяснения, ожидание вместо принятия. Ребёнок сделал алогичный вывод «Со мной что-то не так». И, чтобы выжить, он научился быть своим собственным контролёром.

Так, формируется самоедство.
Самоедство — это не слабость характера. Это перенятая функция выживания. Когда ребёнок не чувствует опоры извне, он создаёт её внутри —
через постоянную проверку себя,не ошибся ли, не подвёл ли, не слишком ли, не недостаточно ли, (проявление в отношении других — занудство, абьюз).
Этот механизм когда-то помогал удерживать связь с миром. Но во взрослой жизни он превращается в бесконечное самонаказание.
Внутренний критик этого человека, не кричит — он холоден, не оскорбляет — он «логичен», не обвиняет напрямую — он «уточняет». Он говорит «Ты мог лучше», «Надо было догадаться», «Почему ты снова не справился?»
Этот голос часто маскируется под ответственность, разумность, зрелость. Но по сути — это эхо детского одиночества.

Свидетельствование, а не осуждение.
Свидетельствование здесь — это отказ продолжать насилие. Не борьба с внутренним голосом,
не попытка исправить мышление.  А простое, честное присутствие «Я вижу, как ты себя мучаешь», «Это не потому, что ты плохой», «Это потому, что тогда ты был один». Свидетельствующий не оправдывает и не обвиняет. Он выбирает восстановление —  прекращает участие в казни.

Уязвимость как правда.
Человек, склонный к самоедству, часто чрезмерно ответственен, тонко чувствует других, считает себя обузой, стыдится потребностей, не умеет отдыхать без вины. Его уязвимость — не дефект. Это след не полученной в детстве безопасности. И когда он позволяет себе признать это не рационально, а живо — внутри появляется пространство, где впервые возможно дыхание.
Свидетельствование не обещает мгновенного облегчения. Оно делает другое, возвращает человеку право быть, снимает необходимость доказывать свою Бесценность, даёт возможность жить без постоянного самоосмотра. Не сразу появляется доброта к себе. Сначала появляется тишина вместо суда. И этого достаточно, чтобы началось восстановление.
Человек, мучающий себя самоедством, — не враг себе, — не слабый, — не испорченный детством. Он долго был один с болью, и слишком рано стал взрослым. Свидетельствование,  возвращает ему то,
чего не было тогда, присутствие без условий.




Свидетельствование тех, кто пережил  жестокость.

В детстве жизнь такого человека была не просто негармоничной —
она была разрушающей. Там, где должно было быть укрытие, был страх. Там, где нужна была защита, было насилие — словесное, физическое, эмоциональное.
Там, где ребёнок должен был обрести чувство Бесценности,
он получил опыт уничтожения собственного «я».
Такое прошлое не исчезает.
Оно не становится воспоминанием — оно остаётся телесной памятью,
возвращающейся не по желанию, а по триггеру.
Фрагменты, которые не уходят..
Память не возвращает целую историю.
Она бросает обрывки, интонацию, взгляд, жест, запах, резкое ощущение в теле. Человек может жить внешне благополучно, но внутри его снова и снова настигает ребёнок, которого не защитили. И каждый такой возврат запускает самоедство «Почему я до сих пор не справился?», «Почему я слабее других?», «Почему я не могу радоваться, как нормальные люди?»

Самоедство как продолжение насилия..

Важно назвать это ясно, самоедство после жестокого детства — это не выбор,
а продолжение травмы, перенесённое внутрь. Когда внешний агрессор исчезает,
его место занимает внутренний. Человек бессознательно воспроизводит знакомую форму отношений —
теперь уже сам с собой, обесценивает, обвиняет, унижает, лишает права на радость. Это не потому, что он любит страдать. А потому, что другая форма отношения не была ему показана.

Хроническая жалость к себе.
Здесь возникает тонкая и болезненная ловушка. Человек, лишённый Свидетельствования доброты в детстве со стороны взрослых, начинает искать её через жалость. Он, подчёркивает свою сломленность, она становится по всюду выпуклая, живёт в образе раненого, бессознательно «прибедняется», давит на жалость — не из манипуляции, а из отчаянной надежды, «Если меня пожалеют — значит, я всё-таки достоин любви». Но жалость не исцеляет. Она фиксирует человека в роли жертвы и не даёт ему выйти из прошлого.

Свидетельствование — не жалость.
Свидетельствование отличается от жалости принципиально. Жалость говорит «Ты бедный, сломленный, несчастный». Свидетельствование говорит, «С тобой поступили жестоко. Это было неправильно. Ты выжил. И ты — больше, чем это». Свидетельствование человечности не унижает, не принижает, не делает и не выставляет человека маленьким. Оно показывает достоинство, замаскированное насилием.

Радость как пугающее пространство..
Для людей с таким прошлым радость часто опасна. Потому что, радость когда-то прерывалась ударом, за смехом следовало наказание, за расслаблением — боль. И потому психика выбирает знакомое, внутреннюю тяжесть вместо риска счастья. Это не отказ от жизни. Это стратегия выживания, пережившая своё время.
Выход начинается не с «отпусти прошлое».
И не с требования «быть сильным». Он начинается с внутреннего Свидетельствования, «Я имею право не быть сломленным навсегда», «Моя радость — не предательство того ребёнка», «Я могу жить иначе, не отрицая того, что было». Свидетельствующий внутри — не утешитель и не судья. Он — тот, кто остаётся рядом, не добивая.
Человек, переживший жестокость в детстве и страдающий от душевных мук,
не нуждается в жалости. Он нуждается в признании факта насилия и возвращении человеческого достоинства.
Радость для него — не лёгкость.
Радость — это мужество жить после разрушения. И свидетельствование —
это первый акт прекращения войны, которая слишком долго велась внутри.

Свидетельствование, о том, почему взрослые выбирали разрушение.
Жестокость в детстве почти никогда не возникает из силы.
Она возникает из несостоятельности. Взрослые, которые разрушали, редко осознавали свой выбор как зло.
Чаще всего они считали его, «воспитанием», «строгостью», «подготовкой к жизни», «необходимой мерой». Но за этими словами скрывалось не воспитание, а передача неосмысленного собственного опыта.

Насилие как язык.
Многие воспитывающие взрослые сами выросли там,
где другого языка не существовало. Их не учили, различать чувство и поступок, выдерживать детскую уязвимость, быть рядом без контроля, признавать собственную боль. И когда рядом появлялся ребёнок — живой, чувствующий, требующий присутствия — у них не было инструментов. Тогда они выбирали то, что знали, давление, унижение, страх, разрушение самооценки. Это был их способ сохранить власть над хаосом, который они не умели выдерживать внутри себя.

Ребёнок как триггер.
Ребёнок часто становился для взрослого не объектом любви,
а зеркалом собственной несостоятельности.

Его, радость раздражала, вопросы угрожали, уязвимость вызывала ярость, зависимость пугала. И вместо того чтобы встретиться со своей болью, взрослый разрушал источник напряжения — ребёнка. Не потому, что ребёнок был плох. А потому, что взрослый не выдерживал жизненный опыт.

Почему выбирали именно разрушение.
Разрушение — самый быстрый способ прекратить внутренний конфликт. Когда взрослый, не справляется с собственной тревогой, не умеет быть ослабленным, боится утраты контроля, стыдится своей неуспешности, он выбирает насилие, потому что насилие даёт иллюзию силы. Крик, удар, унижение — это способ на мгновение ощутить себя существующим.

Как это становится саморазрушением.
Ребёнок, не может обвинить взрослого. Это слишком опасно. Поэтому он делает единственно возможное,
обвиняет себя. Так внутри формируется алогизм, «Если со мной так поступают — значит, я плохой». «Если меня унижают — значит, я заслужил». «Если меня не защищают — значит, я не достоин». Этот алогизм становится основой взрослого самоедства. Даже когда насилия из прошлого больше нет, психика продолжает воспроизводить знакомый строй.

Лояльность к агрессору.
Важно назвать ещё один тяжёлый момент. Многие взрослые, пережившие жестокость,
бессознательно сохраняют лояльность к своим разрушителям. Не в поступках — в структуре мышления. Они пытаются оправдывать жестокость, обесценивают собственную боль, считают себя «слишком чувствительными», повторяют внутренний диалог своих воспитателей. Самоедство становится формой верности, «Если я продолжу их голос внутри — я всё ещё принадлежу семье». Свидетельствование, разрывает цепь.


Свидетельствование здесь —
это разрыв с ложной лояльностью.
Оно говорит, «Они поступили так не потому, что ты был плох». «Они поступили так, потому что не умели иначе. «Это объясняет, но не оправдывает». И в этом месте человек впервые может, перестать себя мучить, вернуть себе право на радость, выйти из роли носителя боли.

Восстановление.
Восстановление — не про прощение. И не про обвинение.
Оно про возвращение себе жизни. Про отказ продолжать разрушение там, где когда-то не было выбора. Саморазрушение заканчивается не тогда,
когда исчезает память, а когда появляется внутренний свидетель, который говорит, «Это было разрушением. И я больше не участвую». Взрослые, выбравшие разрушение,
были людьми, не выдержавшими собственной истории. Но это не делает разрушение нормой и не обязывает ребёнка нести его дальше. Свидетельствование — это акт прекращения передачи травмы. Тихий.
Негромкий. Радикально живой.


Формулирование о том в связи с чем прибегают к жестокости в воспитании это — не попытка оправдывать жестокость, это объясняет, но не оправдывает.
Объяснение и оправдание — не одно и то же.. Объяснять — значит, показать причины, вскрыть механизмы, назвать условия, в которых возникло действие, сделать происходящее понятным для осознания и прекращения повторения уже с другими детьми.. Оправдывать — значит, снимать ответственность, признавать жестокость допустимой, представлять её как «неизбежную» или «нормальную», обесценивать причинённый вред. Когда мы говорим, в связи с чем взрослые прибегали к жестокости, мы не снимаем с них ответственности — мы лишаем жестокость ореола тайны и мнимой силы.

Почему важно именно объяснять.
Если жестокость не объяснена, она, начинает восприниматься как «естественная», передаётся дальше, превращается в норму воспитания, воспроизводится во внутреннем саморазрушении жертвы. Ребёнок без объяснения делает вывод, «Со мной так обошлись, потому что я плох». Объяснение же, возвращает истину, «Со мной так обошлись, потому что взрослые были неспособны иначе». Это восстанавливает справедливость, но не отменяет вреда.

Почему без этого невозможно выйти из саморазрушения (самоедства).
Пока жестокость не объяснена, человек продолжает, обвинять себя, искать в себе «дефект», пытается оправдывать разрушителей, воспроизводить насилие внутри.. Когда же появляется формулировка
«они поступали так не потому, что я был плох, а потому что они были несостоятельны»,
саморазрушение теряет основание. Можно сказать так — и это будет точно, формулирование причин жестокости в воспитании не является её оправдыванием. Оно возвращает Ответственность взрослым и достоинство ребёнку..



А каким методом это происходит «оправдывать разрушителя»?

Каким вообще методом психика выстраивает иллюзию оправдания разрушителей..
Это происходит не через осознанное решение, а через защитный механизм выживания, сформированный в детстве. Метод переноса вины на себя. Ребёнок не может признать, «Со мной плохо обращаются те, от кого зависит моя жизнь». Это слишком опасно. Поэтому психика выбирает единственно возможный выход, «Со мной плохо обращаются, потому что я плох». Так вина переносится внутрь. Это позволяет сохранить привязанность к взрослым — ценой разрушения себя. Во взрослом возрасте это звучит как, «Они старались как могли», «Я был трудным ребёнком», «Меня так воспитывали — значит, это нормально». Это и есть попытки иллюзии оправдывания разрушителей методом самообвинения.
Метод нормализации насилия, «у всех так было». Психика снижает боль, делая насилие «обычным». Формы иллюзий во фразах-маркерах, «В то время, всех били», «Такое воспитание было», «Ничего страшного, пережили же».. Это, не анализ, а анестезия.. Насилие теряет статус травмы и превращается в «фон жизни». Цена, данной иллюзии под анестетиком — невозможность признать ущерб и, как следствие, невозможность Исцеления.
Алогичность вместо правды чувств.
Человек объясняет жестокость через разум, «Им было тяжело», «Они не знали по-другому», «Времена были сложные»… Важно, то, что само объяснение ещё не проблема. Проблема — когда объяснение заменяет признание вреда. Это, как — попытка «окультурить войну», которая не имеет к такОму формированию нужной опции. Потому что, как и сколько бы человечество не пыталось «окультуривать» ( формировать пригодным для совместного существования, завуалировывать дикое, хаотичное или разрушительное), войну, оно не сможет «окультурить» пришедшие в виде последствия концлагеря, казни, болезни, нищету во всех отношениях,  голод, холод, смерть, бездуховность, виселицы и плач, ужас, взрывы и эпидемии.. Здесь, не состоявшаяся логика используется, чтобы не ощутить боль, а не чтобы понять реальность.
 Метод лояльности к системе, «я не предаю своих». Признать жестокость — значит, поставить под вопрос семью, разрушить образ «нормального детства», выйти из системы, где боль была нормой. Психика часто выбирает, «Лучше я буду виноват, чем мир, в котором я вырос, окажется жестоким». Так формируется верность разрушению — через саморазрушение и хроническую вину. Как это прекращается — методом свидетельствования. Свидетельствование, действует против всех этих механизмов, но не силой, а ясностью.


Почему это важно для человека..
Кем мы становимся, пока спасаемся? Без этого вопроса, взрослое настоящее превращается в ад, даже если все выжили..

При стремлении к внутреннему миру, человек не входит в систему насилия, даже если она оправдывается выживанием. Всегда помнит как закон гуманности, ради чего вообще имеет смысл выжить..



Видеть, границу между защитой и жестокостью, стремиться к Жизни.