Скука

Родиться женщиной, стать женщиной, побыть женщиной, выйти замуж и вернуться, чтобы опять стать женщиной и быть ею, уже многое зная и понимая почти все.

Выбрать и полюбить недостойного. Оставить и вернуть мужа, своего или нет. Не позволяя никому оставлять себя - в этом смысл.

Выбирать, не опасаясь ошибок. Терять, не жалея, забывая утраты и радуясь приобретениям. Менять обеспеченность на беспечность, не уступая и не поступаясь. Привыкнув считаться и быть невероятной, исключительной, гордой, единственной - остаться одной. Брошенной.

Просто не доглядела, не успела разлюбить, замоталась.

Не то, чтоб он был ей необходим. Нет, но уход его был оскорбителен. Так бесцеремонно поставить ее перед фактом, не его ухода - существования других женщин. Женщин, сравнимых с нею.

Идиот!
Но она его любит!

Целуется там со своей крысой. Спит с ней. Строит дурацкие планы. Планы - это все, что он умеет строить. Чего он стоит без нее? Без нее или без этой? Даже думать противно. А придется.

Все так плохо, что приходится думать.

Его надо вернуть, причем вернуть быстро. Иначе в его уходе придется признаться, и не только себе. Подруги еще, чего доброго, станут ее утешать - Ничего, со всеми бывает!

Она - не все!
Она не может, не имеет права допустить этого.
Его надо вернуть!
Немедленно!

Пока еще никто ничего не узнал, пока она сама не поверила в его уход, пока он сам не ощутил себя ушедшим, пока его не подобрал кто-нибудь.


Его я после долгого перерыва увидел на кладбище.
На похоронах.
Я даже думал, что на его. Но ошибся - он был, как живой.
То есть, как все мы, глупо переминающиеся с ноги на ногу с лицами, выражающими скорбь и соболезнование.
Ему было труднее всех - он был одет в светлый, почти белый костюм с вопиюще ярким галстуком. Что ни говори, не самая подходящая одежда для траура, изображаемого им всем телом и почти всем лицом.
Губами он улыбался.


Когда-то мы были приятелями, но в последнее время виделись редко, и у него была новость, причем новость неординарная, достойная того, чтобы отвлечь меня от тоскливого созерцания унылой процедуры погребения.

Пробравшись ко мне, и не дождавшись ответного -Да, все там будем!, - он сразу же сообщил - Ушел от жены!

И без всякого перерыва: «Она - просто чудо! Ты не поверишь, так не бывает! Просто чудо! Ангел! Как в девятнадцать лет! Помнишь, мы встречались с двумя девчонками! Даже лучше! Все время думаю только о ней, как пацан. Я после похорон - к ней. Я же не знал, что с ним так... Он почти не болел. Ты его, кстати, откуда знаешь? Пойдем, вас надо обязательно познакомить!»

Я отказался. Он не сильно настаивал. Я отказался еще раз.
И зря. Они расстались меньше, чем через месяц.
А она - на самом деле прелесть.
Мы позже встречались в одной компании, и кто-то из наших знакомых, указав мне ее, сказал: «Ты ведь знал его? Так это - она!»



Хотя не в ней дело.
То есть, может быть и в ней тоже, а возможно даже именно в ней.
Говорят, что она просто устала от его жены, которая к тому же была права. Когда звонила ему каждый день, чтобы сообщить, что они созданы друг для друга, а они - нет.
Когда подбрасывала в их почтовый ящик невообразимо пухлые конверты.
Когда звонила ей на работу и бесконечно говорила о том, что она не для него, что они прожили жизнь, и что у них нет детей, и что у нее с ним тоже не будет детей, и что она такая молодая, а он намного старше, и что будет через десять лет, а через двадцать, и что он ни к чему не приспособлен и неудачник, и будет ей только обузой.
И она увидит, как она была права, когда уйдет от него. Потому, что она не слушала «Роллингов», хотя он тоже не слушал «Роллингов», но он вырос тогда и там, и впитал в себя то, чего она уже никогда не впитает, а для них это свято.

«Вы что же, так и будете жить с ним?» - спрашивала ее его жена.

И ее пугала это перспектива.
Она не хотела «так и жить».
С ним, как с другими, как без никого.
И она не хотела разбираться ни с ним, ни с его женой, ни с тем, любит ли она его. Она хотела чего-то яркого, сказочного, необычного.

И она ушла от него.


А он побыл немного один - поскучал, помаялся, потаскался, поуговаривал ее одуматься, начать все сначала, дать ему шанс, не быть такой стервой...

Мы не встречались с ним в то время, но так бывает со всеми.

И он вернулся к жене.
И она могла бы гордиться собой, если б он не был тюфяком.
И они вновь стали жить вместе.
И у них опять не было детей.
Сначала не хотела она, потом - они оба.


Она раз беременела. Еще до этой истории. И ходила на аборт. Я бы не знал, но моя знакомая, работавшая акушеркой, забыв все клятвы и правила, захлебываясь, прокричала в трубку: «Представляешь прикол - твоя знакомая с мужем у нас на аборте! Такой импозантный мужчина, топчется там под окнами, как слон, сдерживающий мочеиспускание».


- Нравится? Могу познакомить.
- Нравится! Познакомь!
- Даже не надейся, он любит свою жену.
Тогда я думал, что любит и ждет - это одно и то же.


Когда она вышла из роддома, он ждал ее у дверей. И они делали вид, будто ничего не произошло.

Она тоже ждала его, когда он вернулся. И они опять делали вид, будто ничего не происходит. Они пытались жить как раньше, и у них получалось. Просто получалось так, словно раньше все тоже было плохо.

Все плохо.


Они начали приглашать гостей - разных, по четвергам. Готовили плов и блины, ставили чай, гости приносили выпивку.
Я был - можно сдохнуть от тоски.

Он старался не разговаривать со мной.
Ему было стыдно.
Я знал о нем все.
Я знал о ней, о том, что она была с ним, о том, что он не удержал ее.
О том, что, признав свое поражение, он побито отполз в свою нору, где мы и пьем коньяк по четвергам.

Его жена не знала, знал ли я о его побеге, подозревала меня в соучастии и сочувствии. И тоже со мной не разговаривала.
Если бы не плов, это было бы невыносимо. А вот блины я не очень люблю.

Они тоже давно не любили друг друга.

Жена ему все рассказала. Как звонила той на работу, чтобы она не могла бросить трубку, и уговорила уйти от него. Он возненавидел их обеих, перестал быть импозантным, стал неудобным, нудным и обрюзгшим.

Его жене было за него стыдно. Перед подругами тоже. «Вот, дура - добилась своего. Своего суженого-ряженого, на коньяк посаженного».

Вечером в воскресенье, пробыв вместе дольше обычного, - вечер пятницы, всю субботу, и, собственно, воскресенье, - они смотрели телевизор.

Не - как всегда, а как всегда по выходным.
Она принесла кассету, и они смотрели идиотскую американскую версию «Ромео и Джульетты» с Ди Каприо.
- «Вестсайдская история» лучше, - сказал он и вышел на кухню, чтобы налить чего-нибудь выпить.
- Так больше нельзя, - подумал он, когда вышел на кухню, чтобы налить чего-нибудь
выпить и положить в ее рюмку яд, какой-то цианид.
- Намного лучше, - ответила его жена, когда он вернулся.
- Никакого сравнения, - добавила его жена, когда он вернулся и подал ей очки, уроненные ею, чтобы незаметно подбросить в его рюмку яд, тоже какой-то цианид.
- За тебя, милая, - предложил он.
- За тебя, - согласилась его жена.
И они выпили.


Они умирали быстро и безболезненно.
- Неужели она все заметила и поменяла рюмки, - думал он, теряя сознание, - Нет, не может быть. Наверное, я сам перепутал.
- Такой растяпа. Он не мог ничего заметить. Значит, я просто ошиблась. Слава богу, это конец.
Она повернула голову и взглянула мужу в лицо.



Он тоже улыбался.