Штурм

 
В начале ноября под Запорожьем небо было низким и сплошным, как свинцовая крыша. Воздух, сырой и холодный, пробирался под одежду, заставляя ёжиться. Лесопосадка — узкая полоса деревьев, высаженная когда-то для защиты полей от суховеев — теперь была ничейной землёй, щелью между двумя мирами. Клочковатый кустарник, облетевшие акации, несколько чахлых сосен. Место неприметное, но стратегическое — с него контролировалась дорога.
Их было трое. Все из одного села в Тамбовской области. Сергей, старший, бывший механизатор, отец двух девочек-погодок. Иван, молчаливый и крепкий парень, который до армии славился на всю округу как лучший плотник. И самый молодой — Миша, ему в августе только двадцать исполнилось, мечтал поступить в сельскохозяйственный институт, любил возиться с техникой.
Утром пошёл снег. Первый в том ноябре. Крупные, неторопливые хлопья, кружащиеся в мёртвом, безветренном воздухе. Они падали на побуревшую траву, на землю, на каски и плечи троих бойцов, застывших в ожидании. Миша даже улыбнулся, ловя хлопья на потрёпанную перчатку. «Дома сейчас, наверное, уже замело», — тихо сказал он. Сергей лишь кивнул, следя в бинокль за серой полосой посадки. Снег давал призрачную надежду на маскировку.
Через два часа надежда растаяла вместе со снегом. Поднялся промозглый ветер, температура поползла вверх. Белый покров потемнел, осел и превратился в липкую, грязную жижу. Слякоть хлюпала под ботинками, налипала комьями на подошвы. Исчезла тишина — каждый шаг теперь сопровождался чавканьем и скрипом. Лесопосадка из призрачного зимнего пейзажа стала мокрым, грязным, негостеприимным буреломом.
Приказ был краток: провести разведку боем, выявить огневые точки. Они начали движение в сумерках, когда слякоть уже отливала свинцовым блеском под отсветами разрывов где-то на горизонте.
Бой был коротким и жестоким. Они наткнулись не на пост, а на хорошо замаскированную позицию. Первая очередь настигла Ивана, когда он перебегал между чахлыми соснами. Он упал без звука, споткнувшись о корень, и больше не двинулся. Сергей успел дать короткую очередь в сторону вспышек и отползти за бугорок, крикнув Мише: «Отходи!». Но Миша, увидев падающего Ивана, на мгновение застыл, и этого мгновения хватило. Снайперская пуля ударила ему в шею.
Сергей, отстреливаясь до последнего патрона, подорвал себя гранатой с приблизившимися к нему врагами. Когда всё стихло, над лесопосадкой снова пошёл мокрый снег, тут же тая на тёплой ещё земле и на тёплых телах троих тамбовских парней. Он ложился им на лица, пытаясь укрыть, очистить, но превращался в кровавую воду.
В их село под Тамбовом похоронки пришли в один день. Удар содрогнул всех. Ольга, жена Сергея, упала на крыльце, не издав ни звука. Мать Ивана, прочитав извещение, билась головой о дверной косяк. Отец Миши до ночи сидел, сжимая в кулаке похоронку, а мать голосила, обняв его старую куртку.
Хоронили всем селом. Три гроба, накрытых одним флагом. В церкви было тесно и душно от дыхания и горя. Стоял тяжёлый плач, сдерживаемые рыдания мужчин. Священник, голос которого срывался, говорил о вечной жизни и жертве.
После отпевания двинулись на кладбище. Шёл тот же крупный снег, что и там, под Запорожьем. Слякоть хлюпала под сотнями ног. Село, всё до единого человека, шло за тремя гробами. Старики, женщины, дети, товарищи, что вернулись с фронта пораньше. Хоронили в один ряд, у старой церковной ограды. Когда гробы стали опускать в сырую, глинистую землю, поднялся общий стон — дикий, первобытный, вырвавшийся из самой глубины коллективной души.
Поминки собрали в самом большом доме, у Сергея. Сидели тесно, вспоминали тихими голосами. Как Иван помогал всем стройкой, как Миша чинил всем трактора и мотоциклы, как Сергей на праздниках песни заводил. Говорили, что теперь они вместе, как и были, и это было каким-то скудным, но утешением.