Звук

Тот, кто много работает с чужой памятью, рано или поздно начинает слышать, как умирают файлы. Не стираются — а именно умирают: сначала теряют контуры, потом рассыпаются в шум, и уже не отличить память от помех.
Артём проводил за монитором по двенадцать часов, восстанавливая звуковые архивы: голоса давно умерших поэтов, записи разогнанных митингов, шум прибоя на пляже, которого уже не существует. Он знал по звуку, когда память окончательно превращается в шум.
В тот вечер он слушал интервью 1978 года. Женщина с хриплым голосом рассказывала о репрессиях, но Артёма вдруг отвлёк не голос, а фон: дверь, захлопнувшаяся где-то в коридоре студии.
Скрип.
Щелчок.
Удар.
Он узнал их мгновенно.
Ему было девять, когда отец ушёл. Мать делала вид, что занята. Отец взял чемодан, который всегда хранил под кроватью, и вышел. Дверь закрылась именно так: скрип, щелчок, глухой удар. Потом был ещё один звук — ключ, который отец оставил на коврике. Но этот Артём не слышал: его показала мать утром.
С тех пор он прислушивался к дверям. В метро двери тоже щёлкали, но не так. В подъезде сосед сверху хлопал дверью — у него была привычка выходить на лестничную клетку курить. Артём ловил эти звуки, как другие ловят редкие марки: сначала случайно, потом уже по расписанию.
Он начал записывать. Рано утром выходил с диктофоном, подкарауливал чужие замки, приносил домой. Скачивал записи, вырезал фрагменты, складывал в папку «Звук». Смотрел спектрограммы, искал совпадение частот. Было что-то безумное в этом занятии, но он успокаивал себя: я не верю в приметы, я просто ищу паттерн.
Он жил один в квартире на пятом этаже, где всё скрипело: паркет, шкафы, окна. Иногда казалось, что сам дом звучит, и каждый звук — это его попытка сказать что-то важное. Артём перестал отвечать на звонки. Друзья перестали звонить. Мать жила в другом городе и звонила раз в месяц, говорила о погоде. Он слушал её голос и думал: вот тоже архив, который когда-нибудь умрёт.
В сорок лет он понял, что звук двери превратился в тиканье бомбы. Не той, что взорвётся, а той, которая просто сделает щелчок и замолчит. Он начал замечать странные совпадения — не в мире, а в себе. В книжном магазине он случайно открыл томик Бродского на странице со строкой: «Я выхожу из этого сна». Он закрыл книгу, как будто обжёгся, и вышел на улицу, не купив ничего.
В день, когда ему исполнилось сорок один — ровно столько было отцу, когда тот ушёл, — Артём не вышел из дома. Сидел в наушниках, слушал белый шум, который должен был заглушить любой скрип. Но в семь вечера дверной звонок сорвал его с кресла. Он не заказывал еду. Сосед сверху не мог прийти — у того был ключ.
Артём подошёл к двери, посмотрел в глазок: никого. Пустой коридор и одна из дверей напротив — приоткрытая.
Он вернулся за компьютер. И через минуту услышал:
Скрип.
Щелчок.
Удар.
Точно. Точно так, как в девять лет.
Он замер. Сердце билось в уши. Ждал.
И ничего не произошло.
Только через несколько секунд потянуло дымом: сосед вышел на лестницу покурить, и запах просочился под дверью, как объяснение, которого не просили.
Артём открыл папку «Звук», нашёл файл, записанный вчера в подъезде. Наложил на него спектрограмму из архива 1978 года. Совпадение было полное до последней гармоники. Значит, это оно. Значит, он дожил до момента — и мир не рухнул. Бомба оказалась холостой.
В ту же ночь он вышел на улицу впервые за неделю. Город шумел как обычно: трамваи, сирены, музыка из проезжающих машин. Он дошёл до ближайшего сквера, сел на скамейку. Ветер гнал по асфальту целлофан — шорох, похожий на тот, из детства, когда отец уходил.
Он достал телефон, включил запись и сказал, почти спокойно:
— Дверь закрылась. Я всё ещё здесь.
Отправил файл себе на почту с темой «Архив».
Утром он позвонил матери. Она опять говорила о погоде. Он слушал и вдруг спросил:
— А ты помнишь, как закрылась дверь, когда отец уходил?
Она помолчала.
— Нет. Я не слушала. Я смотрела в окно.
Он кивнул, хотя она не видела. Значит, звук принадлежал только ему. Значит, он мог его отпустить.
На следующей неделе Артём уволился. Уехал в город поменьше, где двери в домах были деревянными и скрипели по-другому. Нашёл работу в библиотеке, где не нужно было часами слушать голоса мёртвых.
Иногда, когда он закрывал за собой дверь квартиры, ему мерещилась знакомая тройка. Но теперь это был просто звук, который не требовал объяснений. Он шёл по улице, и ветер гнал перед ним листья. И он уже не оборачивался.