9. Расстояния. Лес

Лес был странный. Ни бурелома, ни сухостоя. Такое ощущение, что кто-то ухаживал за ним, прибирался каждое утро. Всё, как положено, всё на своих местах. В молодом ельнике, росшем ровными рядами — море маслят. В смешанном лесу, том, что рядом — подберёзовики, боровики, грузди, волнушки, сыроеги на хрустящей ножке. В берёзовой роще, чуть дальше от Оранок — какие-то неимоверные плантации вкуснючей земляники с таким ароматом, что кажется, это духи. А вкус! Вы когда-нибудь пробовали её с парным молоком? Это настоящее приворотное зелье — раз попробовал, и уже не забудешь никогда. Сладкая ягода с горчинкой манила гурманов своей изысканностью и недоступностью для городских жителей.

Но идти за ней в лес надо было рано утром, а это для приезжего на лето из города — редкий подвиг, на это разве что местные лешаки были способны. Часа в четыре, в пять утра уже на ногах и — в резиновых сапогах, в непромокаемом плаще топаешь в лес. А как иначе-то? Утром — роса, воздух ещё не прогрелся, ёжит. А до леса надо ещё дойти, версту, а то и полторы с корзиной по кукурузному полю. Корзинка неудобная по первости, городским привычнее авоськи или холщовые сумки, но в лесу с таким "хозяйством" много не возьмёшь — ягода помнётся, грибы сплющатся. Поэтому — только корзинка, пусть небольшая, но корзинка, самая настоящая, из ивовых прутьев, как в сказке.

Лес щедро дарил свои сокровища тому, кто рано вставал да не ленился прийти раньше соседей. А после восьми утра в нём делать уже и нечего. Только следы от срезанных грибов найдёшь да немножко ягод, как будто напоминание о том, что вот, мол, пришёл бы пораньше, корзинка-то полной была бы. А так вот — ходи по лесу, любуйся красотами, а о дарах и не думай. Такой вот порядок...

И порядок этот, надо сказать, в лесу наводили отнюдь не лесник и его помощник. Да и появился он в Оранках намного позже, когда Сашке стукнуло уже пятнадцать. Звали его Миша, а для мальчишачей мелочи — Михаил Фёдорович. Был он важен, носил усы и очки в роговой оправе и с толстенными стёклами, имел потрясающий кругозор и занимался йогой и каратэ, что в те времена приводило деревенских мальчишек в восторг, постольку-поскольку занятия эти были тогда абсолютно экзотические и не недоступные для большинства людей. А вот Михаил Фёдорович где-то находил распечатки книг по Агни-Йоге, по стойкам, блокам и ударам этой каратэистской науки, умел их изображать и даже знал неимоверное количество их названий: санчин-дачи (стойка солнца), кибо-дачи (стойка всадника), маваши-гери, майя-гери, тоби-майя-гери... Эти загадочные слова лились в уши Сашки, который успел подружиться с помощником лесника, как сладкий мёд. Они даже занимались немного и спаринговались, насколько это было возможно при их разнице в возрасте и росте.

Мише было лет двадцать, был он высок, костляв и выглядел солидно. Он только что закончил профессионально-техническое училище (ПТУ), где учился на лесника. Но при всех этих достоинствах наводить порядок в лесу с таким тщанием, какое наблюдал каждый сюда пришедший, он, конечно, не мог. Лесов вокруг Оранок было много, а Миша — один. Был ещё лесник, конечно, но его давным-давно никто не встречал, только слышали, мол, живёт где-то на старом заброшенном скиту...

Но жил в лесу и ещё кое-кто. Он был огромен, ростом выше самого высокого дерева, чтобы сверху можно было оглядеть своё хозяйство. Тело, руки и ноги тонкие, узловатые, почти, как у Михаила Фёдоровича, только, похожи на  деревянные. Но с уверенностью это сказать было невозможно, ибо для грибников, ягодников и охотников он был... невидим. Да, абсолютно невидим. Только краем глаза, боковым зрением иной раз можно было заметить какое-то странное движение в лесу: то ли дерево шагнуло в сторону, то ли большая ветка безшумно упала на землю, оторвавшись от ствола. А особо приметливые гости леса замечали иной раз блуждающие деревья. Вот вчера точно на этом месте был, а дерева тут не было, а было оно вон в той лощинке, метрах в пятидесяти отсюда...

Конечно, списывали на память, мол, с кем не бывает, мало ли в лесу похожих мест? Но осадочек оставался. Вкупе с разными рассказами местных о странных лесных случайностях. Вот, например, дядька Апанас, пастух, видал своими глазами, как голодный волк, который осмелился подойти к стаду и уже готовился забрать козу, пока пастух и собаки замешкались, ни с того, ни с сего прямо в прыжке, в воздухе будто бы завис, заскулил жалобно по-щенячьи да как-то странно опустился вниз на все четыре лапы, но не в том месте, куда его несла траектория прыжка, а чуть сбоку и даже сзади. А потом бросился в лес, скуля и даже не оглядываясь на стадо.

Рассказывали и хвощёвские бабы, гружёные ягодами дикой смородины и её листьями, о том, как прошли от Сычуга до Оранок минут за двадцать, тогда как ходу там было минимум час, а то и больше, не торопясь и за разговорами. И не заметили, как словно в ворота какие-то вошли, а у самой деревни из них вышли. По часам, конечно, никто не замечал, но ощущение времени у деревенских острое, тут уж не обманешь...