Наталья Пушкина

   1.
Чудился кто ей в девических снах?
Кто проходил у ворот?
И соловьи на цветущих ветвях
пели всю ночь напролёт.

Снился ей бал. Заходились смычки.
И, в целый свет влюблена,
грацией юной, изгибом руки
всех покорила она.

Нет ни беды, ни печальных утрат.
Всё в ней от счастья поёт…
Чей обжигает пронзительный взгляд,
что так пугает её?

Если кому и достанется в дар,
будет до гроба верна.
Ангел ли тихо сказал: «Александр», -
и повторила она.

Долго смотрела в таинственный сад,
полный возвышенных снов.
В окна вливался волной аромат
благоухавших цветов.

Месяц вставал над блестевшей рекой.
Ухнула в роще сова.
И с налетевшей внезапно тоской
справилось сердце едва.

Что это было, откуда печаль,
кто долгожданный супруг?
С желтой каймою пуховая шаль
вот уж скользнула из рук.

В окна доносит дыханье дождя.
Кто же так нежно поёт?
Утро, на цыпочках тихо войдя,
тронуло веки ее.

        2.
В концертном зале встреча снова,
но лишь поклон и пара слов.
Скользит Наталья Гончарова
со старшим братом меж рядов.

Кларнет, виолончель и скрипка,
артистам рукоплещет зал.
Её небесная улыбка
его сражает наповал.

И легкий шаг её воздушен,
вся непостижная уму.
Он грезит ей, он ей послушен,
как никогда и никому.

        3.


И рукописи в безпорядке,
и не до дружеских потех.
Горит в любовной лихорадке,
сгорая на виду у всех.

Пора, пора остепениться,
летят стремительно года.
Свиданий прежних вереница
его тревожит иногда.

Как в небеса взмывают птицы,
попробуй-ка их догони,
так перед ним проходят лица,
кого любил в былые дни.

Кого любил, страдал и верил,
что счастье лишь у этих ног.
Но от предательств, от потерь ли
уже безмерно изнемог.

Он болен таинством разлуки,
но дивная взошла звезда,
и музы сладостные звуки
мучительны, как никогда.

Ведь он охвачен новой страстью,
что так бездонно глубока,
что принесет покой и счастье
в холодный быт холостяка.

Он перестанет пить отраву
разгульных и печальных дней.
Оставив прежние забавы
безпечной юности своей.

Ему ли справиться с собою
в привычном бдении ночном,
коль нетерпеньем и тоскою
охвачен перед сватовством.

Но почему так одиноко?
Любовь смиряет и певца.
Пером рисует лёгкий локон
и профиль милого лица.

Друзья и рады, и не рады.
Упомянуть не преминув,
что для поэта ли отрада
лелеять юную жену.

Найдет ли он отдохновенье
с супругою рука в руке,
и посетит ли вдохновенье
его в домашнем колпаке.

Иль растеряет все таланты
и над собой подарит власть.
И эти платья, шляпки, банты
угасят к стихотворству страсть.

Но нет, его уходит время,
и что без Дома человек?
Готов взвалить на плечи бремя
супружества на целый век.

        4.
И вдруг, лицо в ладони пряча,
не понимая ничего,
прошепчет: «Он ли мне назначен?
Порою я боюсь его…

И буду ли достойной парой -
ведь мне еще так мало лет.
Все говорят, он своенравный
к тому же ветреный поэт».

С прохладой наступило утро,
и шалью обернула плечи.
«Но он краснеет и как будто
совсем теряется при встрече.

Мне это льстит? Совсем немного.
Но это так бывает кстати,
когда взгляну притворно строго
и отвернусь в немой досаде.

И я люблю его, пожалуй.
Скорее да, а если нет?..
Он повидал уже немало,
а я лишь выведена в свет.

И куклы, прежние подруги,
уж не подскажут ничего.
Он назовет меня супругой,
и стану навсегда его?

Что это значит, я не знаю,
и словно кругом голова.
И я как будто забываю
все нужные сейчас слова.

Любовь не книжная, живая,
одна в любые времена.
Сегодня для него чужая,
а завтра нежная жена.

Обетов данных не нарушу,
супруга милого любя.
О, Господи, Ты видишь душу,
она открыта для Тебя».

        5.
И он ворвавшейся кометой
всех ослепил в урочный час.
Его сверкают эполеты,
и дамы не спускают глаз.

Дантес - приемный сын барона,
ах, до чего ж хорош собой.
И Гончарову у колонны
смешит невинной остротой.

Он добивается ответа,
что вальса тур опять за ним.
Кавалергард - любимец света,
как аполлон неотразим.

И не стесняясь сантиментов,

к отказам женским не привык.

И расточает комплименты

его подвешенный язык.

Всё безупречно на повесе,
и хоть манеры чуть скандальны,
но красный вицмундир Дантеса
горит на фоне платьев бальных.

И не вменяются скандалы,
на всё взирают благосклонно,
ведь он француз и добрый малый,
наперсник старого барона.

И стиль его, как сталь, отточен,
а голос нежный, как струна.
Наталья опускает очи,
таким напором смущена.

Она, как пойманная птица,
и кто бы вызволил её.
Ей как сквозь землю провалиться,
когда так смотрят на неё.

        6.
«Ах, поглядите на ревнивца,
стоит, насупясь, у стены,
да он не стоит и мизинца
своей красавицы жены.

Да и уродлив с нею рядом.
И что за дело, что поэт?
Арапский профиль, бакенбарды,
во фрак потрепанный одет.

Ни утонченности, ни лоска.
А эпиграммы каковы,
он полон ненависти, злости
и обсмеял уж пол-Москвы.

Ни сдержанности, ни приличий,
то слишком весел, то бирюк,
то весь нахохлится по-птичьи,
то глянет исподлобья вдруг.

Во все встревает разговоры
и подозрителен весьма.
Да говорят, он «под надзором»…
того гляди сойдет с ума…

Ну хоть бы выглядеть старался,
коль неказист и недалёк.
Все говорят, что исписался
да приобрел мужицкий слог».

        7.
Дантес, заезжий ловелас,
сын ветреной удачи,
не сводит он с Натальи глаз,
в усах усмешку пряча.

Кокетство не сочтя за грех,
Наталья благосклонно
дарила ухажеру смех
у мраморной колонны.

И при свечах воздушный бал
притягивал друг к другу.
О, как мазурку танцевал,
как даму вёл по кругу…

Пустой бездельник и эстет,
обласканный судьбою,
и ряд блистательных побед
он числил за собою.

Очарователен и смел,
он покорил столицу.
И вот, прищурившись, глядел
на вздорного ревнивца.

И не привык держать ответ,
сомненьями не мучась,
а русский барин и поэт
стоял мрачнее тучи.

И перстнем вспыхнувшим играл,
охваченный тоскою,
и с болью в сердце наблюдал
за ветреной женою.

Он прятал потемневший взгляд,
ещё далёк от мести.
С какой же стати модный хват
с его играет честью?

Наталье подавая стул,
смутил ее поклоном.
И дерзко на него взглянул
приемный сын барона.

Да тут скандалы не с руки,
всё мило и невинно.
Но слышит колкие смешки
в блистательной гостиной.

От них-то горбится спина
и так скользки ступени,
и молчаливая жена
грустна без объяснений.

И, поднимая воротник,
досадовал об этом.
«Поди, поди», - раздался крик
и тронулась карета.

        8.
«Так хищник загоняет дичь».
Барон вздыхает грустно,
ведь слабость женскую постичь
нехитрое искусство.

Он - обходительный весьма,
с нескромными словами:
«Мой мальчик словно без ума.
Увы, он болен вами…

Влюбленному пошлите весть,
хоть дружеским приветом.
Не будьте строги, ваша честь
не упрекнет вас в этом».

        9.
…И смотрит в дивные глаза
с немой мольбой открыться.
И муж увидел, как слеза
блеснула на реснице.

И в сердце нежности укол,
и снятая перчатка.
И солнца луч упал на стол,
где карты в безпорядке.

И трещиной пошло трюмо,
всё исказив по краю.
И, вскрыв подмётное письмо,
читал, не понимая,

что за ночной нежданный тать
разбил окно в ненастье.
Какая низость - так играть
и подло рушить счастье.

Перо, чернильница, листок -
и медлить нет резона.
И несколько разящих строк
развратному барону.

Ну вот, с дуэлью решено,
иначе будет поздно.
И в полночь распахнув окно,
вдохнул морозный воздух.

Рассвет, неспешен и свинцов,
уже входил в столицу.
Поэту снег летел в лицо
и облеплял ресницы.

Коль клевета свистит, как плеть,
и гонит прямо в бездну,
и ничего не разглядеть
за снеговой завесой.

        10.
Дантес идет к барьеру быстро,
не дрогнул палец на курке.
И эхо повторяет выстрел,
что замирает вдалеке.

Попал? Он забывает слово.
Им смертный овладел испуг.
И сердце выскочить готово,
и горло пересохло вдруг.

И, чуть свои ссутуля плечи,
он смотрит тускло из-под век,
как Пушкин, сделав шаг навстречу,
споткнувшись, валится на снег.

И шепчет, выдохнув: «К барьеру»,
и поднимает пистолет.
Стреляет, целясь в офицера,
в блеск ненавистных эполет.

Он терпит ненависти муку,
пытаясь в горле ком сглотнуть...
И пуля пробивает руку,
вминая пуговицу в грудь.

И выстрел осыпает кроны,
и кисти вспыхнули рябин,
где черным облаком вороны,
крича, срываются с вершин.

Казалось, кончен спор кровавый,
на подлость полный дан ответ.
Дантес упал, и Пушкин: «Браво!..»
кричит, отбросив пистолет.

И, облизнув сухие губы,
смотрел, как кружит вороньё.
Укутанный в медвежью шубу,
вдруг провалился в забытьё.

        11.
Его безсилие томило.
В лицо бросающийся жар.
И на столе перо, чернила
и чётки - давней дружбы дар.

«Но неужели путь окончен
любви, безумства и скорбей?
И можно ставить многоточье
в печальной повести своей».

Вдруг улетучилась интрига.
На ненависть не стало сил.
Прощаясь, он смотрел на книги,
что луч закатный золотил.

Твердил Наталье безпрестанно:
«Себя ни в чем ты не вини».
Друзья толпились у дивана,
где уходил он в эти дни.

В его душе нет места мести,
он ясно вслух проговорил:
«Вы передайте, я Дантеса
за всё прощаю», - и... простил.

И исповедь была ответом
себе на мучивший вопрос.
Священник выслушал поэта
и не сдержал невольных слёз.

Дохнуло за окном ненастье.
Снег занавесил окоём.
С благоговением Причастье
он принял пересохшим ртом.

И обожженный вдруг печалью
взор словно вспыхнул и погас.
Что видел он, какие дали
ему открылись в этот раз?

Когда простивший и прощённый
он различил не только тьму.
И благодатью обновлённый
во всём доверился Ему.

И боль утихла в миг единый,
и чистый свет наполнил зал,
где христианскую кончину
Господь поэту даровал.

И Пушкин - ангел русской речи,
с ней остаётся до конца,
войдя в сияющую вечность
и в милосердие Творца.

        12.
И в траур долгий год одета,
вокруг не видит ничего.
«О, Господи, за что мне это -
Ты у меня забрал его…

Мою любовь, мою отраду,
забрал его средь бела дня.
Мне ничего уже не надо…
Кто так посмотрит на меня?

Кто приголубит и согреет…
Как холодно и летним днём
в монастыре, где ветер веет,
где он заснул последним сном».

Какие прошумели грозы
и унесли навек покой.
И на холодный мрамор розы
положены ее рукой.

Эпилог.
Хоть наказание сурово,
его оставили в живых.
С Екатериной Гончаровой[*]
был выслан на перекладных.

Леса, поля и перелески,
погосты, избы, да простор.
Задернул было занавеску…
…вновь этот чуть косящий взор.

«Ах, только ты была отрада,
Наталья, в быстром беге дней.
Но все же экая досада,
что так не стала ты моей.

С ней выпало уединиться,
но даже случай не помог.
И я грозился застрелиться
и умереть у стройных ног.

Тогда бы нас судьба связала
не на земле, на небесах.
Но нет, она мне отказала
с негодованием в очах.

И тенью лишь воспоминания,
да в утешение - жена,
что не оставила в изгнании
и до последнего верна.

Любовь стареет, как обнова,
и вот уже она в пыли.
Екатерина Гончарова,
увы, совсем не Натали.

Опять безкрайняя равнина
да сарафаны встречных баб.
Твой вздорный муж всему причина,
горяч, как вылитый арап.

Он сам слыл в свете женолюбом,
но в ревности неумолим.
И оттого погиб так глупо,
сраженный выстрелом моим.

И дочерям в наследство русский
язык от варварских племен,
что лёгкой прелести французской
для слуха начисто лишён».

…И нападает вдруг зевота,
коль вспомнит эти времена.
Но младшая его Шарлотта
Россией с малых лет больна.

Лицо её белее мела.
Сенатор чуть навеселе.
И дочь, насупившись, смотрела
в пустую чашку на столе.

И вдруг она заговорила,
смахнув приборы со стола.
И в голосе такая сила,
что даже оторопь взяла.

«Я не хотела бы родиться,
а ты бы лучше и не жил».
И бросила в лицо: «Убийца,
ты вместе с ним меня убил».

Как от удара отшатнулся,
сглотнув язвительный ответ.
«Ах, ты опять ко мне вернулся,
безумный варварский поэт.

Карьера мне была наградой,
что я не дрогнул на краю.
Но тень твоя всё бродит рядом
и отравляет жизнь мою.

Ты дочери похитил душу,
восстав, как духи из могил.
Оставь ее, ты нам не нужен.
Ведь я давно тебя убил.

Твои стихи так мало значат,
они в Париже не в цене,
но дочь в столовой горько плачет
и надрывает сердце мне».

С живой надеждой на безсмертье,
молилась до утра Творцу.
Она просила милосердья
ее безумному отцу.

        Ноябрь-декабрь 2025 года.