Интервью Пауло Санторо

"Я не должен был соглашаться на эту встречу. Однако эта женщина убеждала куда красноречивей, чем сам дьявол. А может и во все передо мной сидела не прекрасная дева, обрекшая  моего учителя на грехопадение, а само истинное зло, лишь скрывающее свой лик под видом журналиста?"

Но я здесь. И она ждет, когда я начну свою исповедь.


В небольшой комнате с приглушённым светом я сидел напротив той, кого в глубине души уже считал виновницей случившегося. В её тонких, цепких пальцах — блокнот и остро отточенный карандаш, готовый в любую секунду переписать историю в нужном ей ключе.

– Пауло, спасибо, что пришли, – проговорила она, перекидывая ногу на ногу. Неловкое движение и разрез юбки, струящийся вдоль ноги открыл непозволительно много.

Я что-то собирался ответить, но своей провокацией она сбила меня. Вот и мой первый провал. Если бы порочность можно было заключить в форму — она всецело принадлежала бы этой женщине в строгих очках. Она и правда могла околдовать кого угодно, даже самых праведных. От одного её уверенного взгляда у меня запотели ладони. Особенно в ней смущала дисгармония: сладковатый, обволакивающий запах шоколада, никак не вязался с острым, хищным обликом.

Она наблюдала за мной. Её слегка приподнятая бровь была безмолвным и уничижительным свидетельством моего поражения. 

– Пауло? – её голос вернул меня в комнату, будто ставя точку в моём замешательстве. – Так как давно вы знакомы с отцом Мориганом?

Я потер потные ладони о край рясы, собираясь с мыслями.

– Я был единственным, кого отец Теодор взял под свою длань. Ровно шесть месяцев и шесть дней назад мне выпала честь следовать тенью за его спиной и внимать каждому его редкому слову.

– Отчего же лишь для вас святой отец сделал исключение? – тут же последовал вопрос, точный, как удар стилетом.

– Мне не дано знать наверняка. но мы оба понимаем, что вас, как и меня, интересует не моя личность и не моя история, – парировал я, отрезая все тропинки к своей частной жизни.

– Вы правы, святой отец, – медленно проговорила она, и в её голосе зазвучала сладкая, ядовитая почтительность. – До вашего грязного белья мне и вправду нет дела. Пока что.

Она откинулась на спинку стула, будто готовясь к главному действу.
– Куда интереснее другое. Как такой праведный, именитый экзорцист всего Рима осмелился на такое… Как вы там это называете?.. Э-э… Осквернение? – последнее слово она выдохнула нарочито небрежно.

Боже правый, Теодор… Какой же чёрт тебя попутал? Какое искушение стоило того, чтобы прикоснуться к этому исчадию? Даже демоны в одержимых — и те деликатнее в своих кощунствах, чем она.

Глубоко вдохнув, я начал говорить. Твёрдо, ровно, не позволяя этой бесовщине прервать начатую внутреннюю исповедь.

– Отец Теодор как-то сказал мне одну истину. Ту, о которой многие, даже праведные монахи, боятся помыслить.

Я посмотрел прямо на неё, ища в её глазах хотя бы отсвет понимания.
«Нет безусловного добра, – говорил он. – Как нет и безусловного зла. И нет существа греховней человека. Нет набожных и праведных. Надевая рясу и снимая её, мы не перестаём быть просто людьми. Нами движут инстинкты.»

Я сделал паузу, давая этим опасным словам повиснуть в тишине комнаты.
– В его поступке не было злого умысла, и вы это знаете. Человеку, от первого дня здравомыслия и до последнего вздоха, уготован путь борьбы. Путь бесчисленных выборов, которые делают каждого из нас… особенным. Неповторимым.
Голос мой дрогнул от нахлынувшего чувства.

— Теодор всегда выбирал лишь добро, возвращал на путь истинный самых закоренелых грешников. А присутствуя с ним на обрядах, я видел его битву не на жизнь, а на смерть – за душу, которую пытался вырвать из пасти дьявола.

К моему удивлению, журналистка внимательно слушала, не перебивая.

Я продолжил, чтобы выговорить мучившую меня самого мысль. Я тоже искал ответ: как великий экзорцист мог за секунду разрушить всю свою жизнь таким безрассудным поступком.

– Была ли это его личная битва между добром и злом? Возможно… Но позвольте спросить вас. — Я наклонился чуть вперёд, не сводя с неё глаз.

— Можем ли мы считать, что всё прекрасное – от дьявола? Всё, что искушает, – обязательно порок? Впрочем, – я откинулся на спинку стула, – вы и сами, наверное, задавались такими вопросами. Верно?

Я видел, как в её каменном спокойствии появилась первая, едва заметная трещина — резкое сужение зрачков, будто от внезапной боли. И я пошёл дальше, туда, куда не следовало.

— Отец оступился. Как священник. Он нарушил покой святыни, ослеплённый красотой, поддался чарам… А после едва пришёл в себя от ужаса содеянного.

Я замолчал, держа её в напряжении. Потом мягко, почти сочувственно добавил:
— Но он — всего лишь мужчина, Александра. А вы… Вы ведь тоже далеко не безгрешны. Вы врете, манипулируете, приукрашиваете. При этом знаете, что ложь – любимое занятие дьявола. Но это вас не останавливает.

Я сделал паузу, чтобы эти слова, тяжёлые, как камни, упали на самое дно её совести.

Между нами повисла густая, давящая тишина. Вся её уверенность, вся хитрая маска на мгновение осела. На лице снова появилась та же, слегка отстранённая улыбка. Она медленно отпила глоток остывшего чая, ставя чашку на блюдце со звенящей тишиной.