Раскинулось море широко...

= О чём ты тоскуешь, товарищ - моряк? =

Слова В. Лебедева-Кумача
Музыка В. Соловьева-Седого

«О чем ты тоскуешь, товарищ-моряк,
Гармонь твоя стонет и плачет.
И ленты повисли, как траурный флаг,
Скажи нам, что все это значит?

Не ты ли, моряк, в рукопашном бою
С врагами сражался геройски.
Так что же встревожило душу твою,
Скажи нам, товарищ, по-свойски!»

«Друзья, свое горе я вам расскажу,
От вас я скрываться не стану.
Незримую рану я в сердце ношу,
Кровавую жгучую рану.

Есть муки, которые смерти страшней,
Они мне на долю достались.
Над гордой и светлой любовью моей
Немецкие псы надругались.

Ее увели на позор и на стыд,
Скрутили ей нежные руки.
Сестренка погибла, братишка убит —
Так мне написали подруги.

Я всех потерял и во мраке ночей,
Лишь только глаза закрываю,
Любовь свою вижу в руках палачей
И в кровь свои губы кусаю.

И нет мне покоя ни ночью, ни днем.
От ярости я задыхаюсь.
И только в атаке, в бою под огнем
Я местью своей упиваюсь».

С хозяином вместе тоскует гармонь,
Поет и рыдает трехрядка.
Скорей бы услышать команду «в огонь!»
И броситься в смертную схватку.

1942

Первый исполнитель - Леонид Утесов.
Впервые исполнена 25 марта 1943 года.
Мелодия этой песни – это  мелодия
"Раскинулось море широко",
в аранжировке В. Соловьева-Седова.

Несколько народных вариантов

1. Незримая рана

О чем ты тоскуешь, товарищ-моряк?
Гармонь твоя стонет и плачет,
И ленты повисли, как траурный флаг, -
Скажи нам, что все это значит?

Не ты ли, моряк, в рукопашном бою
С врагами сражался геройски?
Так что же встревожило душу твою?
Скажи нам, товарищ, по-свойски!

- Друзья, свое горе я вам расскажу,
От вас я скрываться не стану:
Незримую рану я в сердце ношу,
Кровавую, жгучую рану.

Есть муки, которые смерти страшней,
Они мне на долю достались -
Над гордой и светлой любовью моей
Фашистские псы надругались.

Ее увели на позор и на стыд,
Скрутили ей нежные руки.
Отец ее ранен, братишка убит...
Так мне написали подруги.

Я сон потерял и во мраке ночей,
Лишь только глаза закрываю,
Любовь мою вижу в руках палачей
И до крови губы кусаю.

И нет мне покоя ни ночью, ни днем,
От ярости я задыхаюсь.
И только в атаке, в бою под огнем
Я местью своей упиваюсь...

Рыдает и стонет по милой гармонь, -
Она так любила трехрядку...
Скорей бы услышать команду: «Огонь!»
И броситься в смертную схватку.

2. О чем ты тоскуешь, товарищ-моряк?

«О чем ты тоскуешь, товарищ-моряк,
Гармонь твоя стонет и плачет,
А ленты повисли, как траурный флаг,
Скажи мне, товарищ, что значит?»

«Сейчас я, товарищи, правду скажу,
От вас я скрываться не буду,
Незримую рану я в сердце ношу,
Кроваву, горячую рану.

Есть муки, которые смерти страшней,
Они мне на долю достались.
Над светлою, нежной любовью моей
Немецкие псы надругались.

Ее повели на позор и на стыд,
Ломали ей белые руки,
Отец у ей ранен и братишка убит —
Ее написали подруги.

Играет и плачет, спаси ее Бог,
Она так любила трехрядку.
Скорей бы услышать команду „огонь!'
Да броситься в смертную схватку».

Встречаю его близ Одессы родной,
Когда в бой пошла наша рота.
Он шел впереди с автоматом в руке,
Моряк Черноморского флота.

Он шел впереди, все примеры казал,
Родиной был из Ордынки.
И ветер глумился за широкой спиной
В лентах его бескозырки.

3. О чем ты тоскуешь, товарищ-моряк?

«О чем ты тоскуешь, товарищ-моряк,
Гармонь твоя стонет и плачет.
И ленты повисли, как траурный флаг,
Скажи нам, что все это значит.

Не ты ли, моряк, в рукопашном бою
Сражался с врагами геройски.
Так что же встревожило душу твою,
Скажи нам, товарищ, по-свойски».

«Друзья, свое горе я вам расскажу,
От вас я скрываться не стану.
Незримую рану я в сердце ношу,
Кровавую жгучую рану.

Есть муки, которые смерти страшней,
Они мне на долю достались.
Над гордой и светлой любовью моей
Германские псы надругались.

Ее увезли на позор и на стыд,
Скрутили ей нежные руки.
Сестренка погибла, братишка убит —
Так мне написали подруги.

Я их утерял и во мраке ночей,
Лишь только глаза закрываю,
Любовь свою вижу в руках палачей
И в кровь свои губы кусаю.

Мне нету покоя ни ночью, ни днем.
От ярости я задыхаюсь.
И только в атаке, в бою под огнем
Я местью своей упиваюсь».

С хозяином вместе тоскует гармонь,
Рыдает и плачет трехрядка.
Скорей бы услышать команду «огонь!»
И броситься в смертную схватку.

Раскинулось море широко..

Старая моряцкая песня времен
русско-японской войны

Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли.

Не слышно на палубе песен,
И Красное Море шумит,
А берег и мрачен и тесен,
Как вспомнишь, так сердце болит.

На баке уж восемь пробило,
Товарища надо сменить.
По трапу едва он спустился,
Механик кричит: "Шевелись!"

Товарищ, я вахты не в силах стоять -
Сказал кочегар кочегару,
Огни в моих топках совсем не горят,
В котлах не сдержать мне уж пару.

Пойди,  заяви ты, что я заболел
И вахту не кончив, бросаю,
Весь потом истек, от жары изнемог,
Работать нет сил - умираю.

Товарищ ушел... Он лопату схватил,
Собравши последние силы,
Дверь топки привычным толчком отворил
И пламя его озарило:

Лицо его, плечи, открытую грудь,
И пот, с них струившийся градом.
О, если бы мог, кто туда заглянуть,
Назвал кочегарку бы адом!

Котлы паровые зловеще шумят,
От силы паров содрогаясь.
Как тысячи змей те пары же шипят,
Из труб кое-где прорываясь.

А он, изгибаясь пред жарким огнем,
Лопатой бросал ловко уголь.
Внизу было мрачно - луч солнца и днем
Не может проникнуть в тот угол.

Нет ветра сегодня, нет мочи стоять,
Согрелась вода, душно, жарко.
Термометр поднялся аж на сорок пять,
Без воздуха вся кочегарка.

Окончив кидать, он напился воды,
Воды опресненной, нечистой.
С лица его падал пот, сажи следы,
Услышал он речь машиниста:

Ты вахты не кончил - не смеешь бросать,
Механик тобой недоволен,
Ты к доктору должен пойти и сказать -
Лекарство он даст, если болен.

За поручни, слабо хватаясь рукой
По трапу он вверх подымался,
Идти за лекарством в приемный покой
Не мог, от жары задыхался.

На палубу вышел, сознанья уж нет,
В глазах его все помутилось,
Увидел на миг ослепительный свет,
Упал - сердце больше не билось.

К нему подбежали с холодной водой,
Стараясь, привесь его в чувство.
Но доктор сказал, покачав головой:
Бессильно здесь наше искусство.

Всю ночь в лазарете покойный лежал,
В костюме матроса одетый.
В руках восковую свечу, он держал,
Воск таял, жарою нагретый.

Проститься с товарищем утром пришли
Матросы, друзья кочегара
Последний подарок ему поднесли,
Колосник обгорелый и ржавый

К ногам привязали ему колосник
И койкою труп обернули
Пришел корабельный священник-старик
И слезы у многих блеснули...

Был тих, неподвижен в тот миг океан,
Как зеркало воды блестели.
Явилось начальство, пришел капитан,
И "Вечную память" пропели.

Доску приподняли дрожащей рукой,
И в саване тело скользнуло.
В пучине глубокой безвестной морской
Навеки, плеснув, утонуло.

Напрасно старушка ждет сына домой,
Ей скажут - она зарыдает,
А волны бегут от винта за кормой
И след их вдали пропадает…

Примечание

Я, как и многие мальчишки, мои –
современники,был пленён суровой
мужской правдой этих произведений.
Сейчас, в зрелости – часто играя
на баяне эту бессмертную мелодию,
напеваю – варианты.