о ком-то

Мне выдали детство в коробке из под кирпичного чая.
Там не было мамы,не было папы, одна лишь пыльная пряжа.
Я спрашивал время у трещин в плитке на кухонном полу,
Но трещины молча пускали корни в известковую мякоть.
Пугали соседи не криками,а тихим скрипеньем кровати.
И я замирал,как мышонок, в руинах своей кроватки.
Мама была оборотнем в халате из синего флиса,
Она приходила кормить меня взглядом из телевизора.
Я кушал мультики с хлебом и рос на подоконнике,
За стеклом тополя махали зелёными хоботами.
Я думал,так мир устроен: он сделан из чужих голосов,
Из крошек на столе и вечного чувства,что ты непорядок.
Порядок – это когда пахнет хлоркой, как в школе или колбасой.
А здесь пахло пылью,тоской и прокисшим молоком в стакане.
И в этой трёхкомнатной проруби,в этом ватном аду
Я учил азбуку молчанья,слоги вгрызая в подушку.
И первый свой стих я сложил из узоров плесени в ванной,
Она расцветала узором красивым и смертельно-странным.
Я понял,что всё, что нас учит, не говорит, а молчит.
И это молчанье звенит в голове,как комар под настольной лампой.

Потом это молчанье во мне проросло кривым зеркалом.
Я стал отражать не лица,а обрывки, намёки, обглодки.
И тут её профиль в разрезе двери, дробясь на осколки в мозгу.
Я подобрал ключ,что она обронила, металлический шёпот разлуки.
Её пальцы,коснувшись ладони, оставили шрам-отпечаток огня,
И в черепе,будто в котле, закипела алхимия бреда.
Я стал адептом культа,где лифт  алтарь, а пауза между этажами ритуал.
Собирал реликвии:волос с её воротника, клочок чека из Пятёрочки.
Всё это варил в керамической кружке над свечой погасшей из храма,
Читая заклятья из школьных тетрадок по физике.
Ожидал материализации святой с улыбкой, с прической, с прощеньем.
Взамен получил пену испуганных взглядов и хруст каблуков по бетону.
Я строил ей храм в подкорке из нервных сплетений и слюны.
Его купола из рёбер, его иконостас из синяков под глазами от недосыпа.
Я писал акафисты на обоях,где клялся в любви до сепсиса,
До вскрытия вен,до последнего вздоха в телефонную трубку.
Она же,земная, из плоти, из страха, из простого желания жить
Без этой любви каменно-лютой,без этого пса у порога,
Отметила мои послания грифом возврат в мусоропровод.
Их путь на помойку я видел сквозь бетонные перекрытья.
Я слышал,как бумага, впитавшая соки мои, размокала в отходах.
Но разум мой,вывернутый, как перчатка, узрел в этом символ:
Не может принять дар тот,кто сам есть дар, предназначенный мне.
Её отказ лишь проверка. Её страх литургический трепет.
Я углубил копание.Стал археологом её быта.
По пакетам из Магнита сверял меню,по звуку душа вычислял график.
Моя любовь стала тонкой,как лезвие, точной, как формула яда.
Я ждал озаренья,прорыва, того мига, когда зеркало станет плоским
И в нём отразимся мы оба,срослись, как сиамские близнецы горя.
Но вызвала участкового.Он пах, как все судьи: потом, перегаром и властью.
Парень, – сказал он – ты воздух портишь. Иди, дыши в другом измереньи.
И я понял: оно  внутри. Глубже. В венозном русле, в подвале сознанья.
Я переселил её туда,навсегда. Там она смеётся по правилам,
Целует в условленный час,и глаза её не колодцы с испугом,
А озёра покоя.Там я творец. Там я закон.
А снаружи, снаружи лишь тень, что скребётся в чужую дверь,
И тихий восторг,когда в щель под ней на миг возникает полоска света,
В которой,я знаю, стоит она босиком. И дышит. Моя.

Когда от того, что горит, остался лишь едкий осадок,
Я нашёл новый способ тушить этот пожар внутри.
Способ простой,как удар об асфальт, как падение с крыши.
Берёшь свою пустоту,пропускаешь через фильтр из ваты.
Вата из старой подушки, той самой, что помнит все слёзы.
Греешь над пламенем свечи,что своровал у соседа-старосты.
Жидкость дрожит в ложке,темнеет, потом светлеет, как совесть.
А совесть она прозрачна, когда ей нечем болеть.
Вот игла,вот вена. Мост между сейчас и тогда небывалым.
На том берегу та девочка, что с косами цвета асфальта.
На том берегу та Оля, что смеётся и гладит по голове.
На том берегу я сам семилетний, с немым резиновым другом.
Они все зовут.И мост этот тонок, и шаг на него так лёгок.
И мир обнимает,как мать, той матерью, что не бывала.
А потом, а потом берег ломается. Мост превращается в пыль.
Ты лежишь на полу,а над тобой  потолок, та же трещина.
Та самая,что была на кухне в самом начале повести.
И в трещине той ни звёзд, ни гвоздей, только чёрная плесень.
Та самая,из которой когда-то слагал я свои вирши.
И плесень эта растёт.Она пышно цветёт в легких.
Она застилает глаза.Она мой последний урожай.
Урожай тишины.Тишины, что звенит, как тот комар.
Но комар этот мёртв.И лампочка перегорела.
И я остаюсь один в этой гуле,в этом гуле вселенной.
Где каждый твой шаг эхо. Эхо шага, который ты не делал.
И каждый твой вздох рифма. Рифма к вздоху, которого не было.
И жить это значит искать эту рифму в кромешной темени.
Искать и не находить,пока игла не найдёт ту самую вену.
Последнюю.Ту, что ведёт прямиком в немоту.
В ту самую,с которой всё началось. С коробки из-под чая.
С пыльной пряжи.С вопроса, на который так никто ответа не дал.