Китаевская буря. Ноги ведут к тебе к себе

Пьеса
(пьеса написана под муз. А. Шнитке, от и до)
Ангелам Своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих (Пс. 90:11)

Нелли, 35 лет
Феофил, киевский старец
Водитель маршрутки ном. 470
Бес INRI
Григорий Сковорода

Сцена 1

Нелли едет в Свято-Троицкий монастырь, в Китаевскую пустынь. Немного тревожно, потому что впервые едет в это место, не ориентируется в дороге. Села на место возле водителя.

Нелли: вы же не забудете мне сказать, где выходить? А то я очень переживаю, ещё не там где-то выйду.

Водитель с интересом поглядывает на пассажирку. На Нелли белый пуховик и красная помада. Волосы тоже белые, выбеленные неравномерно, с жёлтыми пятнами. Она вся сливается сама с собой, остаются только красные тонкие невыразительные губы, в красной помаде словно раны.

Водитель: так а вы в курсе, что это мужской монастырь?

Смотрит на Нелли с прищуром, будто пытается в чём-то разоблачить.

Нелли: так это что ж, меня и не пустят?

Водитель: ну почему, ездят же туда люди.

Нелли: ой, я тогда хоть платок надену и помаду сотру.

Водитель: платок у вас смешной, с “коныками”.

Нелли: я из Конотопа.

Водитель: надо же. А у меня оттуда двоюродный брат моего зятя.

Нелли пытается выразить удивление и восторг, но не получается.

Нелли: а вы знаете, в этом городе у всех кто-то есть из Конотопа. Или какой-то казус, связанный с городом. Таксист подвозил, говорит - однажды ехал-ехал из Винницы, и заехал в Конотоп.

Водитель: а денег много с вас взял?

Нелли: Ну вот 120 гривен. От метро Демеевская до квартиры в этом же районе.

Водитель: вот черти. Пора и себе таксовать. Вот это ж он с вас содрал, ухарь!

Нелли: да ладно, мне не жаль. Я бы сама и до ночи не добралась. Хотя раз прошлась, и поняла, что там от метро до квартиры пол шага. А вы не забудете мне сказать, где выходить?

Нелли встревожена, подъезжают к какой-то серой пустынной местности. 

Водитель: ай, бляяя. Это ж я вас возле школы должен был высадить. Но вы здесь выходите, а там немного пройти, и уже монастырь. Тут недалеко. Вот в этот, так сказать, лесочек, зайдите, а потом оно там видно - стёжка-дорожка. По ней и придёте. Ну хорошо вам отдохнуть! Вы же так, прогуляться? Или жениха искать?

Нелли: какого ещё жениха? Я хочу посетить святое место, где обитал когда-то старец Феофил. Может и до сих пор обитает. (Нелли делает голос загадочным).

Нелли растеряна, но выходит из маршрутки. Водитель как будто расстроен тем, что Нелли едет не по жениха, быстро разворачивается и уезжает. Нелли остаётся одна.

Нелли (про себя): Чудной какой-то.

Нелли встаёт на эту заветную “стёжку”, и неуверенно идёт по ней.
Кажется, что вдали есть какая-то постройка, и это успокаивает, но вот с каждым шагом всё очевиднее, что эта постройка не имеет никакого отношения к храму. На улице февраль, но уже ощутимы предвестники весны. Воздух тёплый, не морозный, какой-то даже морской. Пронзительный свист ветра только пугает. Будто кто-то шутит, издевается, насвистывает слева, а сам - справа, и наоборот. Нелли прокручивает в голове всё прочитанное о святом Феофиле Китаевском, и улыбается: “Не ты ли шалишь, старче, Христа-Ради Юродивый, прославившийся принятым на себя подвигом юродства?”.

Ветер только сильнее, а от Китай-горы стоит такой холодный гул, что кажется, будто всё вокруг живое вымерло, одна Нелли ещё кое-как карабкается, ибо не завершён путь её, а с механическим решением природы - всё выпалить, обжечь ветрами, холодами - она не согласна. Не для того столько мук и горечных внутренних скитаний она осилила, не для того что-то поняла, разгадала. Надо дойти и успокоиться, найти себя, нащупать пульс, перебивающий этот заледенелый рот Вселенной, которая никак не угомонится со своим жутким свистом. 

“Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных, и не себе угождать”, - вспомнилось Нелли, и с прежней силой она преодолевает путь к святым местам.
Ветер усиливается. Деревья на киевских холмах становятся совсем жуткими.

Нелли: хоть бы собаки не съели. Или какая-то чупакабра. Это ж я только на Крещатике заблудиться могу, стоя у места назначения, а тут? Дойду, куда я денусь?

Кто-то как будто окликает Нелли, она не оборачивается.

Нелли: дурной знак.

Кто-то снова окликает, и будто спешит за ней вдогонку. Нелли усиливает шаг.

Кто-то: да стойте же вы, господи Иисусе!

Кто-то кладёт свою тёплую руку на плечо Нелли, она падает на землю, зная, что в таких случаях важно заземлиться.

Кто-то: вам плохо?

Нелли: мне страшно.

Кто-то: да окститесь! Я Григорий Сковорода.

Нелли: ясненько. Мне не плохо. Мне ****ец.

Кто-то: (нараспев). Пиииз-дец. Слово-то какое ёмкое. И чего я такого не знал в своё время? Один из трудов бы так назвал.

Нелли: (не оборачиваясь): я не обернусь.

Кто-то: да ради бога. Вы мне только скажите - меня читают хоть?

Нелли: ещё как. Вы у нас теперь модный. Даже на пластиковых стаканчиках печатают. В виде хипстера.

Кто-то: Хип-сте-ра. Хм. обидное что-то?

Нелли: ну как сказать… По обстоятельствам.

Кто-то: а музей мой хоть восстанавливают?

Нелли: не особо охотно. Но ценные экспонаты, говорят, спасли.

Кто-то: всё никак не дойду туда. Иду-иду и на одном месте. Я тут застрял. Помогите мне выйти.

Нелли: скажите честно - я уже умерла?

Кто-то: да нет, почему сразу “умерла”? Перенервничали вы немного, отсоединились от земного. Вот хорошо, что на землю упали. Я тоже так частенько делаю, когда забываюсь при живых людях. Вот хотите - и с вами рядом упаду?

Нелли: ой, не надо. Я боюсь на вас взглянуть.

Кто-то: не бойтесь, я такой как в учебниках, только стрижка у меня более порядочная. Что ж они меня под горшок все стригут?

Нелли: как умеют, так и стригут. У нас сейчас почти всех так стригут после курсов в ПТУ. Открыли много бюджетных парикмахерских, и теперь это как всецело-осязаемый, подпольный, экспериментальный институт. Я попросила кончики остричь, а мне почти под уши состригли.

Кто-то: за такое по рукам надо бить, и святое писание заставлять учить наизусть.

Нелли: налоги платят же. Сейчас у нас это страшнее святого писания.

Кто-то: а причёску мне такую родственник отделал. Иустин Зверяка. Я как раз у него в этих краях жил, в Китаевской пустыни.

Нелли: вон оно что. (Поворачивается с опаской)

Радостно.

Нелли: так вы и впрямь Сковорода!

Сковорода: ну так! Просто с другой причёской.

Нелли: а почему вы по-русски разговариваете?

Сковорода: так а по-какому? Всегда так говорил. Это меня уже перевели, стилизовали. Я по украински только писать умею, а говорить не очень.

Нелли: так а как вы жили здесь?

Сковорода: хорошо жил. У меня и домик свой был, пристройка к монастырю такая. Я там много написал. А потом случлось у меня внутреннее ощущение духа, побуждающее ехать из Киева. Учуял такой стойкий запах мертвечины, как будто мясо протухло. Поехал на Подол, в нижний город, походил там, а запах не пропадает.

Нелли: у меня такое тоже бывает на обострениях всяких психических расстройств. У меня биполярное расстройство, иногда слышу запах бензина там, где его быть не может. Нюховые галлюцинации от стресса и переутомления.

Сковорода: да у меня тоже всяких расстройств хватает. Я тогда подумал: войной пахнет, трупами. А оказалось - моровая язва в Киеве. Я тогда был поражён, конечно, своим нюховым видением. Много писать начал, в том числе и пасхальный напев написал, сковородинский “Воскресения день”. Киевское духовенство даже канонизировать хотело, но оно так и осталось в мечтечковом употреблении.

Нелли: а “Христос воскресе” вы написали?

Сковорода: (вздыхая) а кто же? Я.

Нелли: великий вы человек. А я думала, что вас не существует, что вас для истории выдумали.

Сковорода: ну что-то и выдумали, не без того. Хорошо, что плохого не надумали, а то я всё переживал, не всплывёт ли та пьянка с Иустимом Зверякой, когда он в стакан насрал, и понёс монахам показывать, как знаменее господнее о внезамном пришествии Исуса, транзитном. А я в колокол полез звонить, верёвку оторвал. Побили нас тогда. В знак наказания Иустима в погреб свели, чтоб отверезел, и стакан для испражнения поставили, а надо мною глумиться не стали почему-то, пожалели. Да Иустим потом прочунял, и пришёл меня под чугун стричь, надо было ему куда-то обиду похмельную излить.

Нелли смеётся заливисто, Сковорода тоже, но грустно.

Сковорода: вот я вас вглубь пустыря вывел, дальше сами. Путь к святым местам всегда труден, но вы справитесь.

Нелли: ну уж проведите меня до монастыря.

Сковорода: нет-нет, это уже я оставлю вам. Может старец подскочит. Феофил.

Нелли: я его так боюсь. Он такой затейник.

Сковорода: я и сам побаиваюсь. Он мне шапку когда-то связал. Оказалось - еврейская кипа. А на макушке вывязал свастику.

Нелли: господи, боже мой.

Сковорода: то ли ещё будет. Платок у вас какой интересный, с коныками.

Нелли: спасибо. Я из Конотопа.

Сковорода: Так вы мне поможете? Напишите обо мне, чтобы я хоть где-то просочился. Я тогда в музей хоть свой заскочу.

Нелли: да конечно, конечно. Не волнуйтесь! Напишу.

Расстворяется в пространстве. Нелли в шоке, но успокоена всё равно, тревога покинула её.

Шумит Китай-гора ещё сильнее. Травы склоняются к земле, собирается снег в чёрно-серых в тучах. 

Феофил: спешишь, милая? Заговорил тебя этот стриженный дурак?

Нелли уже даже не удивляется.

Нелли: и ничего не дурак. Хороший такой. Приеду домой - книгу в библиотеке возьму.

Феофил: да на Петровке хватает о нём, на букинисте. Три гривны всего, я и сам купил, смеялся.

Нелли: вам бы всё смеяться. Зачем вы ему свастику-то на шапке вывязали?

Феофил: говорю же - дурак. Это знак солнца.

Нелли: а почему вы не упокоитесь никак? Дух ваш светел, но бедовый.

Феофил: да как же мне упокоиться? Вы же тут без меня лоб расшибёте? Вот куда…

Нелли падает, цепляясь о холмик земли.

Нелли: ай, нога!

Феофил: вот-вот. Погоди, милая.

Достаёт вязанную повязку на колено.

Феофил: вот, травками всякими пропитана. Только до жилых домов дойдёшь - сразу сними. Платок у тебя забавный, смешной, с коныками.

Нелли (потирая ногу, надевает повязку, поправляет платок) спасибо. Я из Конотопа. А это правда, что фильм “Остров” П. Лунгина о вас снят? Мамонов…

Феофил: дурак ваш Мамонов. Приспособленец. На наркотики деньги закончились, он к Христу подался.

Нелли: так правда?

Феофил: правда, правда. Дурак, а сыграл хорошо.

Нелли: вы на него даже похожи. Или он на вас.

Феофил: кастинг хороший был, актёров неплохо подобрали. Я только переживал, чтоб не Дюжев сыграл. Этот даже не дурак, а ****ат, прости господи.

Нелли: какие слова вы знаете…

Феофил: поди не узнаешь тут с вами. Всякие ходят. Ты вот что, милая, после поездки сядь и запиши о нашей встрече. Я тебя благословляю.

Нелли: хорошо, старче.

Феофил: хочу, чтобы мать про меня больше знала. Она-то утопить меня хотела, думала - нечисть я, раз грудь отвергаю. Да и потом не очень любила.

Нелли: да как же она узнает? Я нигде не издаюсь.

Феофил: а ты издайся, издайся. Людей не бойся, иди к ним. А то ты по пустырям да по лесам. Не 3 годка-то.

Нелли: меня всегда тянет в такие места. К лесам, в основном. Я же в лесу почти выросла. Родители работали в городе, а я - у бабки с дедом до самой школы. А у нас там дом был на хуторе: спереди лес, позади лес, куда не ткнись - лес. В окно смотришь - жуть берёт. Ёлки, сосны огроменные, покачиваются от ветра, а мне кажется, что простилают ко мне свои колючие лапы и о чём-то тревожно сповещают. Я же там и стихи начала сочинять, ещё и говорить толком не умела. К городу не приучена. Первый раз приехала - фартук поверх курточки надела. Мать сначала смеялась, потом выругала. Сними, говорит, а то дружить никто не будет. А мне и не надо было. Я сразу всё про себя поняла в городе. Хотя и на хутор не хотелось, по родителям страшно тосковала. Сижу, лобом прослонясь к стеклу, пока лоб тот не онемеет. И беззвучно плачу. Жду. От понедельника и по пятницу, хотя точно знаю, что приедут в субботу. Ну а вдруг? И вот я и любила тот лес, и ненавидела, и боялась, а теперь чем старше - тем сильнее туда тянет, будто к первоначальному своему Я, сформированному там. К себе. И вот я живу в городе, а всё равно ищу что-то отшельническое. В университете училась - в общежитии жила, в лесу. Голосеевский лес - уютный, не опасный, гостеприимный. А город… Что город? Воняет жиром от всяких фастфудов. Всё пропитано жиром. Выйдешь на улицу, и уже к вечеру голову моешь, потому что всё воняет этими чебуреками, собаками, людьми. А вот в Голосеево я с вами впервые и увиделась. Вы же помните, правда?

Феофил: юродивая ты, вот и к лесу тянет. И ко всяким юродивым. Помню, конечно. Я-то тебя тогда на ноги и поставил, когда ты с этим чернобровым демоном накурилась. И его спасал потом 5 лет. На шестой уж угомонился. Крепок дух его. А тебе наркотиков и пьянства вообще нельзя. И так головушка ебобо. Табачок покуривай, а к этому лиху не притрагивайся, пропадёшь, ничего не достигнешь.

Нелли: а электронную сигарету можно?

Феофил: говорю же, покуривай. Оно тебе надо для расслабления. А к остальному лиху не притрагивайся, а то закончишь как отец - на коленях у стакана с водкой.

Нелли: поняла вас, старче. Доведёте меня до монастыря?

Феофил: о девка! Так вот же он!

Нелли смотрит - и правда. Монастырь. Врата зелёные, благодатные, гостеприимные.

Нелли: боже…

Феофил: то-то же. Ты так сделай: в монастырь зайди, церквушку посети, иконки купи и ладан. А к воде не ходи, темнеет уже. Лучше другим разом. И ещё в Голосеевскую пустынь сходи, там тебе тоже успокоиться надо. Хватит уже туда фантом своего демона чернобрового таскать, у него своя жизнь, у тебя своя. Благословляю тебя на твою жизнь.

Нелли: спасибо, старче.

Феофил: спаси господи, надо говорить, дурында. Под богом ходим. Под богом дошла. Потом вот так прямо-прямо, и к остановке выйдешь. Дурак этот за рулём тебя в цивилизацию вывезет.

Нелли смотрит, как сутулый Феофил на длинных косолапых ногах прячется за гаражи и деревья, улыбается, потом ей язык показывает. Вылитый Мамонов, прости господи. Она снимает повязку с колена, нога уже и не болит.      
 
Всё сделала Нелли, как сподобил Феофил.

Ангелам Своим заповесть о тебе сохранити тя во всех путех твоих (Пс. 90:11), Вспомнила Нелли. Такой будет эпиграф к сказу о Феофиле. И о Сковороде.

После посещения монастыря идёт Нелли в цивилизацию. Всё таинство посещения осталось при ней. Особенно сердцем отдохнула в церквушке. Возвращаясь к остановке, купила пирожок с картошкой в магазине “Продукты”. Рассмотрела деревья, прочитала все надписи на гаражах. “Чтение псалтыря по умершим”. И номер телефона. Наверное, Феофил и написал. “Домашняя чурчхелла, Юлия”. И номер телефона. “Bad wolf”. Нелли ест пирожок одной рукой, а другой - тискает сосновую ветвь. Из сумки торчит иконка Феофила. Ноги как ватные. Водитель подгоняет маршрутку, открывает двери.

Водитель: справились?

Он улыбается приветливо, с волнением. Нелли улыбается, кивает.

Водитель: садитесь, отвезу вас на Демеевскую.

Нелли: мне бы ещё в Голосеевскую пустынь.

Водитель: поздно уже, завтра сходите. Там можно и от самой Демеевской пешком. Путь к святым местам долог, труден, но светел.

Нелли садится в маршрутку, кладёт водителю сосновую веточку на место возле него.

Над водителем висит иконка, разворотом к пассажирам. На ней написано:

Научи меня, Боже, любить
Всем умом Тебя, всем помышленьем,
Чтоб и душу Тебе посвятить
И всю жизнь с каждым сердца биеньем.
Научи Ты меня соблюдать
Лишь Твою милосердую волю,
Научи никогда не роптать
На свою многотрудную долю.
Всех, которых пришел искупить
Ты Своею Пречистою Кровью,
Бескорыстной глубокой любовью
Научи меня, Боже, любить …(с)

И правда стемнело, поднялась буря Китаевская, деревья зашумели ещё сильнее, но уже не так страшно Нелли. Она под богом ходит, под богом едет, с бога и весь спрос за стихию. По небу летит чёрная человекообразная туча, с хвостом-кисточкой, рогатая.
Водитель, глядя на Нелли в зеркало.
Водитель: это бес INRI, даже не обращайте внимания. Это со всех такое выходит, когда здесь побывают. Я уже ни на что не обращаю внимания, везу просто да и всё. Своё дело знать надо, тогда ничего не страшно.
Нелли: точно. Я вот писать умею, это моё дело.
Водитель: вот и пишите. Завтра только, темнеет уже.   

Марина Левандович, 30 ноября 2024 года.