Школа репортёра - вся книга -черновик-

Моя новая книга. Пособие начинающему журналисту.
Валерий Розенберг

   ЗАЧИН
     Доброе дело лучше всего начинать с первой попытки. Если сразу не получится, хоть всю жизнь начинай, так до старости и будешь пробовать. Это я понял, наблюдая за моим папой-репортёром. Он готовился заранее, прежде чем начинал делать любую попытку. Так пытался и я, но у меня не получалось. Вот уже дело к старости, а моя попытка удачно начать книжку советов для начинающих репортёров, всё не удаётся.  85 лет от роду, а попытка пока в прошлом.  Трясу "вечным пером" над листком бумаги, а всё, как не бывало. Есть задумка, а исполнения нет...   
 Вот эта книжка - о первых шагах движения в профессию журналиста. Писать заметки - чем не репортёрский труд? А всё не о том, как мне хотелось. Мечта была о крупном полотне про дело целой жизни. Как "мудрил" мой папа с улыбкой хитреца на устах: он тыкал в мою левую грудь указательным пальцем своей правой руки и приговаривал -"Кое-что должно быть ещё и здесь!" И добавлял -: "Тут должен червячок шевелиться". Теперь-то я знаю про "червячок". А взявшись за постижение моего ремесла, чувствуешь в левой грудине, как там бьётся беспокойный червячок?! Если "ДА!", то больше полдела природа в тебе уже сотворила. Как цитировал кого-то из великих мой папа: -Говорят, журналистов готовит специальный университет, а вот студентов тех вузов я маловато встречал среди коллег!
   Много чего говаривал мой учитель. Много, но редко с кем делил своё ремесло. Редко с кем ладил и я в редакциях на двоих. В первой редакции, которую мне доверили 28 ноября 1968 года в последних известиях Карагандинской студии телевидения, я сменил три полных состава штатного расписания. И только в конце пятого года добился перевода к себе одного отличного работника. Это был настоящий режиссёр новостей. Мы сработались с первого дня и до конца дней его жизни - проклятый рак отнял его у меня. А вскорости и меня турнули из редакции "по собственному желанию". И только через 8 лет зазвали из изгнания назад, почти сразу Указом правительства дали мне медаль "за трудовое отличие". А потом пригласили в штат собкором республиканского радио по Карагандинской области. Да через неполные 15 лет уволили по... сокращению штатов.
   Полистал свою "книжкину памать" - вот они, нужные тебе страницы! Так что "Сила есть, ума не хватит, купи себе книжку памяти, да не одну!". После папы остались сотни записных книжек. Помню, листает репортёр за своим рабочим столом архивы и раздражается: "не мешай работать!". Когда внезапная кончина оборвала его жизнь, редакция попросила меня продолжить дело отца, восстановить незаконченные материалы по темам планов, последние записные книжки помогли возродить замысленное. Только записные книжки заполнили пробелы пропущенных сведений, имена собеседников, тайны их задумок и всё прочее, на целые месяцы заговорившее, будто ожившие мысли покойного автора. Целых три месяца я работал над циклом передач "Продолжить дело отца". Я плавно вошёл в программы его передач для казахского радио. Благо, наши баритоны и ожившие плёночные материалы будто заговорили его голосом, журналистским стилем и фамилией автора. Оказывается, всё до мелочей готовилось заранее.
   Такое ремесло, как журналистика, сналёту не даётся...
   Сейчас начну коротко о начале моей первой атаки на мечту ремесла - на журналистику. После десятилетки я сходу сунулся в кабинет, где много лет назад начинал мой папа. Там сидела тогда - сиднем Ирина Михайловна Григорьева, она приняла "неуча" под своё начало со скрытым зубовным скрежетом. Ещё бы! Она этажи по университету протирала, а этот (мой папа) плутал колхозными гектарами, наук не знамши, урожайность на лошадёнке выращивал! Только одна книжная полка председателя облрадиокомитета Нины Николаевны Семеновской среди чахлой пачки публикаций хранила плотный пакет статей районной газеты редактора Якова Розенберга. С этой пачкой заладил своё дело в городском радио "деревенщина" тот, СТАРШИЙ.               
  И пошла под топот копыт скрытая конкуренция: кто кого.  Новичка сразу над всем аппаратом главным назначили, а через пару месяцев посадили на контроль новостей по области, да вскоре - избранным на всю республику назначили. Ирина свой резон легко на выигрыш поставила - гонит конкурент Розенберг материалы по области, в столицу республики да выше, так она утром слушает по эфиру ударные оригиналы новичка, а к вечеру те же самые новости из Караганды - в столицу летят с "поправкой" от Григорьевой, с поправкой на чистое враньё. Лгунью быстро раскусили, с дистанции добровольца-внештатника сняли и от центрального эфира отвадили. Вернули на местное вещание.         
   А тут она на лёгкую закуску сына Розенберга - меня - получила. Первым делом спровадила на задание: взять интервью у ... генерального директора "Карагандагормаша"; какую площадь да сколько цехов занимает гигант товарища Фонштейна, какую продукцию гонит для третьей угольной кочегарки страны, какую номенклатуру... Словом, свобода пацану, как его папаше-неучу - твори в масштабе необъятной страны! Я слабину не показал, имя и фамилию папиным баритоном в трубку телефона сообщил и получил для приглашение на ближний вечер! Целый день впереди. Ирине ни слова не доложил, вылетел на просторы творчества!
   А на ближайших просторах, 1959 год, десятилетие Китайской республики. Бегом - по школам, музеям, кинотеатрам и прочим близлежащим заведениям: "Как отмечаете юбилей КНР?". Наскрёб сведений и занёс отчёт Григорьевой. А там и вечернее интервью про "номенклатуру заводского производства" и прочую ахинею. На заводской проходной слышу отклик именем директора - ждёт Генерал всего завода журналиста Розенберга. Поплёлся я в высокий кабинет, выдержал лукавый опрос "чего изволит наше радио?". И не тратя времени - "не пожелает ли юный репортёр в заводской многотиражке поработать?" С нашей радостью соглашаемся! Передали меня в руки редактора газетки завода. Редактор терпел меня полгода, а потом спровадил через заводскую проходную "поискать, где делают газетные таланты". И - с этим напутствием вылетел я на местное телевидение, там только начали штат "будущих талантов" набирать!
   Встретил меня Владимир Шамшурин, в чью опеку попал я. Володя мечтал учиться в институте на кинорежиссёра. Меня принял с пониманием, вскоре поступил по своей мечте во ВГИК, а меня поставил на свои тропинки, где расставлены указатели "журналистика". Владимир Шамшурин выучился на кинорежиссёра, снял около двадцати кинопостановок, и ... скончался безвременно.
   Мои года полетели - глянь - не поспеешь. Работа, служба в армии, восемь лет трудового марафона на телевидении. И тут она, Григорьева, по старой, как бы дружбе ко мне, заладила побираться в подборке моих новостей по области. Это пришлось свести на шутку. Шутка перешла из намёка в злую реальность: вскоре областная ловкачка наладила преступный промысел. В торговлю среди неучей - продавать дипломы местных вузов, там Ирина и получила тюремный срок за решёткой. Последнее место бывшей репортёрши после камерного срока - перейти на камерную службу уборщицей в забегаловку для алкоголиков.
   А из меня телевидение добивалось толку много лет, по всем службам студии. Тот случай на первом выходе мною в репортёры папа добавил коротко, про "коллективный выхлоп пропагандиста и агитатора". Когда в честь десятилетия Китая я лично пристыдил окрестные школы, музеи и прочие заведения науки и культуры отсутствием наглядной агитации в честь "славной годовщины" - десятилетия народной республики. С которой уже многие десятилетия между КНР и СССР ни дружбы нет, ни единой братской страны на развалинах не сыщите.
  Коротко, мне достало ума, не щадя дней и, порой, ночей пройти самоучкой основные ремёсла телевизионного марафона. От телекамеры до кинокамеры и всего прочего - долго перечислять. Меня пробовали на всех ремёслах, но душа талдычила неизменное - в журналистику! Пока не вверили мне искомое - Репортёр...
                *     *     *          

ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ

      Это краткое вступление, условно обозначенное словом "зачин", помогло ввести тебя в тему новой книжки. Задумана книжка в качестве перечня кратких жанров моего ремесла, книжка в целом - путеводитель по моей профессии, по журналистике. И, точнее, справочник для начинающего мастера живописания. Чем бы хотелось заняться в ремесле, если тебе представляется делом всей жизни, до самой старости: ремесло на радио, в газете, на телевидении, киноповествовании, словом - в журналистике. Это понятие особое в своём многообразии. Для понимания важно сделать выбор, а жизнь и практика покажут, куда поведёт реальность. Будь, что будет - по душе.
 Как в предисловии значится: есть ли в левой части груди нечто, теребящее душу, такой червячок житейского беспокойства, позыв тревоги совести и чести. Словом, думай сам, а жизнь подскажет.
   По ходу книжного повествования выпадет любое и всякое, из тех, что выпадало автору этих страниц. Вот мне на восемьдесят пятом году впервые в жизни, нежданно, негаданно запало беспокойное и днём и ночью тревожное нечто. Как в этих строчках, - если без красивостей, коротким словом: косить грядку, на которой гряда людская плодоносит, пока червячок людскую душу не отпустит. И не отпускает, как не так давно такое случилось. Повторю:   
   Было это накануне моего отъезда навсегда, в зарубежье. Позвонила мне бывшая коллега, с кем мы никогда за долгие годы в товариществе не состояли, а она ко мне по-дружески - с просьбой: дочка, юная девица, что ни год строчит роман, и маме, то есть, той моей коллеге, на день рождения полноценную книжку дарит. Прочитай, говорит она мне, рукопись, я тебе доверяю. Скажи свой отзыв... Я не без причин отнекивался: годами на информашках сижу, где мне, говорю, за книжку браться, прозу полнометражную оценивать. А та мамаша, будто как до самой души добралась, что тебе тот самый червячок душу теребит. Взял я рукопись. Кажется, на страницах школьной тетрадки юный автор каллиграфию старательно разложила. Одним духом я проглотил ту рукопись. Позвонил бывшей коллеге: очень мне твоя дочь по душе отписалась, своё мнение в деталях разложил... А бывшая коллега благодарит: мы книжку в издательство сдадим. Ещё в скорости, я в зарубежье отъехать не успел, сообщает Галина Александровна - рукопись дочкину издательство в план приняло, ждите дебют дочкин. И до отъезда я уже печатный экземпляр читал: с именем автора - Левитина!
   В книжном магазине Штутгарта ещё несколько книжек юной Левитиной купил, с годами полтора десятка моей "крестницы" прочитал. С тем и забыл. Проходит пара десятилетий. Нашла меня по электронной почте мама уже зрелой писательницы, ведём переписку. И предлагает мне Левитина-мама стать в Германии книжным агентом дочери. Тут я уже твердо отказался. У меня годы не те, мы с женой доброе дело затеяли, у нас уже немецко-славянское содружество развернулось, да и внуков-правнуков народилось... Моя бывшая коллега мои отказы перебила, вдруг обвинила типа "немцам продался", и переписку оборвала. А случай не забылся: исстари припомнилась мне случайность с краткой репликой на книжку Левитиной, пригодился старый опыт - червячок душу потеребил, пригодился на старости червячок - за восемьдесятпять неполных годочка. Из нашей профессии старое ремесло в никуда не уходит...               

ВСЕ ТАИНСТВА УШЕДШИХ ДНЕЙ,
НАХОДОК, ВСТРЕЧ И РАССТАВАНИЙ,
ЧЕМ ДАЛЕЕ, ТЕМ ПОЛНЕЙ
СЪЕДАЕТ МОЛЬ ВОСПОМИНАНИЙ.

СОШЛИСЬ ДВУХ ИСТИН ПОСТОЯНСТВА
НАВЕЧНО МИР НАШ ПОГРУЖЁН
В ЖУТЬ БЕСКОНЕЧНОСТИ ПРОСТРАНСТВА,
В МРАК БЕСПРЕДЕЛЬНОСТИ ВРЕМЁН.


      Эта книжка - четвёртая в моей биографии журналиста. Она замышлялась больше, как посвящение мечтам собственной юности, поискам себя в ремесле и обмен опытом с теми, кто совпал в поисках себя. Но не всё и не сразу пошло по задумке.
Первые книжки так и легли в пересказ воспоминаний родителей. Лично своего там всего ничего. Шла война с фашистами и от детских мечтаний остались ошмётки в перемежку с украинским говорком памятливых стариков и родителей. В этом отличие и моих преклонных годов, задвинутых тоже в реальности войны против моей родины?! И тут всё перемешалось сводками с фронтов и бомбёжек. Две обложки моего существования - две войны, а между ними - душа в терзаниях и страхах.   
   В целом трудовая статистика числом неизмерима, но я ценю не общую цифирь публикаций, не просто единицы чернорабочих трудодней - от мелких заметок осени 1958 года по сегодняшний день. Разве что несколько крупных репортажей, пара-тройка документальных фильмов, да три печатных издания типографским способом. Хочу надеяться и на эту рукопись, дай бог довести её до ума.
   Эти строки должны бы вводить юных мечтателей в романтику репортёрского дела. А я был как будто стиснут героикой противостояния. Листаю страницы прожитого и не умею избавить их от голосов борьбы. Впрочем, было, как было.
   Коль скоро борзое перо заискивает через грань статистики, отмечаю, например, лучшее время моего репортёрства множеством передач последних известий Карагандинского областного телевидения, отмеченных знаком "лучшая передача недели". За пять лет выпусков последних известий, вплоть до бесславного дня моего "изгнания" из КСТ - Карагандинской студии телевидения. В тот мрачный день, когда я решился подать всего лишь заявление "по собственному желанию", мне устроили настоящую экзекуцию, сходную с персональным делом по партийной линии. Та ещё партия не терпела произвола суждений рядовых трудяг. В то время я устал от износа нагрузок, а коллегия комитета устроила мне разнос непослушания.   
   Меня прежде долго грузили безмерной похвалой. К тому же настолько, что в какой-то момент стало неловко носить бессменное имя лучшего среди прочих. И я предложил отменить титул "лучшая передача недели". Даже бытовала шутка за спиной про "чемпиона мира и олимпийских игр". Наконец, мои "подвиги" без выходных и праздников свалили... в грех развала работ, насилия над трудовым коллективом. При том, что большую часть работы я молча тянул в одиночку и на едином уровне общей планки. У меня быстро отняли пропуск на телевидение, наложили запрет на любые публикации. Злоба превысила пределы заработка по профессии. Я остался без доступа к любимому делу. С чем я и вылетел под шелест былых восторгов. Было всякое. Меня "подобрали" через 8 лет на повышение в собственного корреспондента республиканского радио, откуда, ещё через полтора десятилетия... выставили по сокращению штатов...    С тем и закончился мой стаж штатного члена репортёрства среди казахстанских профессионалов. Собственная дочь президента Назарбаева общим   
указам выдворила русскоязычных репортёров под замену казахами, коренными выходцами республики. Пусть не покажется случайностью, что меня дважды выдворяли из любимого дела. Первый раз это случилось 28 ноября 1963 года, когда на вопрос высокого начальника (очень маленького роста) он попросил признаться, почему я ухожу с хорошей работы по собственному желанию, я ему напомнил фразу из своего заявления: я больше не хочу с вами работать, он спросил "с кем это с вами?", я ответил - лично с тобой! Через 20 лет, после смерти моего папы, известного репортёра Казахского радио, меня попросили закончить дело покойного папы,
я дал согласие. Вскоре та самая Дарига Назарбаева уволила меня, а потом и её - новый режим вместе с её великим папой-ханом тоже спровадил с высот власти. Я к тому времени, с детьми и внуками   определился выездом на постоянное место жительства в никем и в никуда - в самый центр Европейской Германии...
   Боевое перо запросилось к созданию российско-немецкого культурного сообщества. Жена Мария профессионально читала лекции из истории славянско-германских культурных отношений. Я освоил перевод стихов поэтов ФРГ на русский язык. Мария, зная местный язык лучше меня, давала мне подстрочники из местной поэзии, а я искал их эквивалент в русской поэзии. Представляю здесь свои первые опыты из переводов немецких авторов:


ПЕРЕВОДЫ, С ПОДЛИННЫМ ПОЧТИ ВЕРНО

   Я живу в городе Шиллера и Гёльдерлина. Перевожу их произведения, сохраняя авторский замысел, но отыскиваю русский эквивалент образному строю первоисточника. Размер, и ритм не всегда соответствуют оригиналу. Часто иные метафоры возникают в ассоциативном таинстве взаимопроникновения мыслей и откровений... Есть такое понятие в немецкой литературе: —"Nachdichtunq". Мои попытки переводов
сделаны в этом ключе. Это, по моему мнению, наиболее подходящая метода для передачи на язык иноязычных авторов. Как сказал Александр Межиров, "...поэзия непереводима, родному языку верна". Мы рискнули делать переводы из Шиллера и Гёте, иных известных поэтов.


ИЗ ФРИДРИХА ГЁЛЬДЕРЛИНА
 
Ещё томлениям весны
Открыто радостное сердце.
Призывы сладкие любви
Ещё помогут мне согреться.
Готов я оттепель принять.
Пусть будет боль. Но пусть надежда
Согреет душу мне опять
Благотворительно, как прежде,
И полной чашей торжества
Одарит небо голубое.
Я жадно подниму бокал,
В который сок добавит поле.
Как упоительно дружна
Ко мне бессмертная природа.
И боль любовная нужна,
Покуда светит солнце Бога.
Бессильна бедность надо мной,
Когда в душе весны приметы.
При этом важно быть с тобой,
И по глазам читать всё это.
* * * 

    ИЗ ФРИДРИХА ШИЛЛЕРА

Пилигрим

Пора незрелого ума -
Весны беспечная истома
Меня в дорогу позвала
Из праздности родного дома.
Богатство пало вдруг в цене,
Наследство я легко отринул,
Мечта и вера дали мне
Священный посох пилигрима.
Вселился в душу мощный глас,
Все предвещая наперед:
- Иди, в пространстве растворясь,
Но только строго на восход.
Дойдя до золотых ворот,
Без колебания входи,
Там твоя сущность обретет
Все, что отринул позади. –
Стремлюсь к небесной высоте,
Ночам и дням теряю счет,
Но цель, что я достичь хотел,
Все катится за горизонт.
Я одолел кручины гор,
Мосты над реками мостил.
Звучит в душе веселый хор,
И нет предела юных сил.
Но вот я вышел, наконец,
К потоку диких бурных вод,
И близок цели был венец,
Ещё чуть-чуть и вот – восход.
Доверясь бурям и волнам
Несусь в объятиях стремнин,
Рывок последний по морям...
Но впереди простор пустын.
И новый день, и долгий путь,
Который начат так беспечно.
И никогда не заглянуть
За край пространства бесконечный.

          
     ДЕВУШКА ЧУЖБИНЫ

Когда к лазурным небесам
Возносят песни жаворонки,
По возродившимся полям
Гуляет странная девчонка.
Сродни порывам ветерка
И ароматам разнотравья,
Она – в журчаньи ручейков,
Была самой весны дыханье.
Дитя неведомых краев,
Сама, как дар природы ранней,
Носитель сладостных даров,
Что упадают прямо в души.
Её нездешней красоты,
Её следов никто не видел,
Но ею сделаны цветы,
И укрощаются обиды.
Улыбкой бедных пастухов,
Восторгом юности стыдливой
И изобилием плодов
Щедры девчонкины порывы.
И каждый может от неё
Принять букет, плодов откушать.
Благословляются в полет
Ею возвышенные души
Не зная имени её,
Но чуя родственные узы,
Девчонку каждый наречет,
Кто – Страстью, Феей или Музой.

   ИЗ ИОГАННА ВОЛЬФГАНГА ГЁТЕ

РАЗМЫШЛЕНИЯ над черепом Шиллера
Открыт священный склеп могилы братской.
Я наблюдаю черепа в ухмылке адской.
В невольной близости рядами и вповалку
Смерть уравняла бренные останки.
Давным-давно истлела ткань и кожа,
Никто не скажет, что носили эти плечи.
Назвать их поименно невозможно,
Дела забыты, души их далече.
Тебя узнал! Твой благородный лик
В душе храню. И память воскрешает
Все то, чем ты в грядущее проник.
И слово мудрое то судит, то прощает.
О, как мы были родственны по духу,
Биением сердец с тобой сносились,
В отчаяньи испытывали муку
Неправедности, злобы и насилья.
Теперь ты мертв. Но слов твоих святыню
Я в сердце сберегал и приумножил.
И жар горячих споров не остынет,
Покуда я живу. Мы так похожи,
Хотя ты – прах, но я – из мощной плоти
За нас двоих штурмую бастионы,
Душа моя за нас двоих в полете
В стремленьях нрав мой непреклонен.
В божественном своем предназначенье
Питаю дух свой от твоих советов.
И даже в этом мертвом исступленьи
Порыв последней воли заприметил
Оракул оставляет нам заветы –
Необоримую свободу благочестья.
За свежий воздух солнечному свету
Последнюю молитву смог прочесть я.
Какой награды больше мне желать,
Коль мудрость я твою постигнуть смог:
Что плоти должно Духом стать,
И Матушка-Природа есть наш Бог!

    ИЗ ВИЛЬЯМА БЛЕЙКА

Я неприятен самому себе.
Мой лик, увы, симпатией не блещет.
И нем я в рассужденьях о судьбе,
Найти друзей утрачены надежды.
А все писания мои – не тот замес –
Я сам сарказма не скрываю.
Перо моё – наивный глупый лжец.
И карандаш фальшив, как сам хозяин.
Где мой талант? Во рву, как труп в песке.
Где мужество к высоким устремленьям?
Завяз, как в зеркале, в душевном тупике,
А зависть торжествует над смиреньем.

***********
 

 Когда по немощи прицельной
Грозят года развязкой ранней,
Верней не сыщешь панацеи -
Уйти в загул воспоминаний.
***
Невольник памяти капризной,
Листаю прожитые дни.
Как неисполненною тризной,
Саднят раскаяньем они.
***
  Не будет ни амнистий, ни отсрочки,
Ни пенни за лукавство жалких слов,
За опоздалость покаянной строчки,
За неоплатность займов и долгов.   
***
На запросы бессонницы нечего выставить в строй,
Кроме пары чужими слезами просоленных строчек.
Перелистанных дней распиваю прогорклый настой,
А по чистой пороше листа расплывается прочерк...
***
Пошли, Господь, в последний час
Такого мужества и силы,
С какими, покидая нас,
В Былое предки отходили.

Немыслимо далёкое

Нуклеиновые кислоты, хромосомы, ген предков... Каким
тайным промыслом неведомых сил природы эти животворные
пылинки – носители наследственной информации -
сохранили в себе способность мгновенно реагировать и
принимать единственно верные спасительные решения?
Именно, спасительные! Иначе, как объяснить, что сквозь
смертельные угрозы тысячелетий выжила частичка,
породившая меня! Она жила в маме, которая вытащила нас с
братом к последнему эвакоэшелону. Эта сила жила в папе,
который с изувеченной ногой, взятой в гипс, догнал нас на
тележке немыслимой конструкции, у него было назначение
начальником именно нашего эшелона. И потом, все годы
войны и послевоенных лишений, все годы давлений,
нацеленных именно против нас – мама и папа совместными
силами выжили сами, вытащили нас, продолжились в
потомках, и лишь потом скончались в совершенно
одинаковой немощи измочаленных той жизнью сердец.
...Какими тайными промыслами житейского бытия опыт
предков вытаскивал меня из опасностей своей безотказно
верной реакцией, эксцентрикой принятых решений? Не с
мамы и не с папы начиналось это. А ещё раньше. На Украине,
в Польше, в Германии, в Испании? На тех перекрёстках
бесконечных гонений и смертельных угроз формировался
этот дар самозащиты. Он спасал моих неведомых мне

предков, подсказывал уловки и увёртки от погромов русских-
украинских-польских-немецких-испанских и прочих

палачей-преследователей... И много раньше, когда мой
безвестный предок рискнул ступить на дно морское,
открывшееся разверзнутой пучиной, и успел проскочить на
спасительный другой берег. Импульс мгновенного решения!
Спасение! Мог ли он знать, что и на том берегу его потомков
ждёт неведомое и смертельно опасное грядущее?! И что его
тренированный в испытаниях ген выстоит в новом напоре
жизненного тренинга?
...Уже взрослым я приехал погостить в город Кременчуг,
где родился за год до войны. Ни на минутку не ощущал
ничего, что называется «зов Родины». Пока не увидел
рассвет на Днепре. Тут сердце зашлось сигналом из
запасников ДНК: -«Эти рассветы встречали здесь твои
предки» - сообщила мне из тайников генной памяти моя
эксцентричная система. Ещё раньше, в Третьяковке, у
картины Куинджи «Ночь на Днепре» пронзил меня такой же
импульс генного узнавания, неведомого мне лично, но
пережитого предком. Вот луна, вот лунная дорожка на реке,
и вот он, мой предок, проснувшийся во мне через годы и
годы. Со своим восприятием, со своими чувствами, со своей
болью проникновения в Тайну. Я своё высшее
предназначение понимаю в обязанности сохранить и
передать своему потомку этот опыт. По возможности, хоть
чуть прибавить от своих житейских прозрений.
Вот ещё один каждодневный элемент городского
пейзажа: в начале пятидесятых годов каждое утро мимо

нашего дома проезжала колонна грузовиков, машин пять-
шесть. В кузовах, спиной к водительской кабине стояли по

два конвоира с оружием наизготовку. Лицом к охране сидели
обитатели КарЛАГа – Карагандинского лагеря предателей
Родины. В свои 10 - 14 лет я не мог воспринимать это
обстоятельство жизни иначе, чем поясняли взрослые: везут
на работу преступников. В центре города, за высокой оградой
с колючей проволокой поверху и охранными вышками по
углам эти люди искупали свои грехи перед Отечеством - враги
народа строили новый город.
Мой приятель, профессор медицины Оярс Витолз,
имевший с юности срок в 25 лет «за измену Родине»,
впоследствии реабилитированный, помог мне свести концы с
концами. Свелись полюсами профессор Оярс и я, «изменник
родины» и его нынешний друг, журналист - «певец великих
строек».
Теперь я живу в немецком городе Штутгарте, где сотни
раз на дню произносится моё и моих предков имя: площадь,
улица, парк... – объявляет механический вагоновожатый
остановки с именем «Розенберг» в названиях. А в магазинах
продаётся одноимённое вино, отжатое из выращенного здесь
же винограда. Вино марки „Rosenberg“, белое и красное.
И в том укладе жизни, какого я хотел в прежней стране
обитания, хотел – не добился, в этом новом порядке
жизнеустройства Штутгарт принял меня как своего. И в
нынешних старческих исканиях норовит моя неуёмность
сводить вместе полюса двух миров, двух эпох. Двигаясь по
пути предков я задержусь тут, наверное, до конца своих
дней. И мне уютно в объятиях здешнего уклада – мой ген,
несущий опыт сотен прежних поколений, привёл меня,
наконец-то, в согласие Бытия, Времени и Пространства. Это
– награда капризной Судьбы за страдания многих поколений.
Не стану рассуждать о
глупостях «богоизбранности»
одного народа. Все живущие –
уже есть богом избранные!
Но перемочь инквизицию,
«черту оседлости», сбросить
замшелую местечковую
культуру, униженность
еврейских гетто, отстрадать прожитое – это многого стоит.

Во всём правитель знает меру:
О чём сказать, о чём смолчать.
И сколько соли, для примеру,
Народу в раны подсыпать...

Все таинства ушедших дней,
Находок, встреч и расставаний,
Чем далее, тем всё полней
Съедает моль воспоминаний

Не придумалась песня,
Не сложился сюжет.
Был зачин интересный,
Продолжение – нет.

Ослепило сияньем,
Пыль вбирали глаза...
А порыв покаянья
Омывает слеза

Прессует Время прожитые дни –
Лишь болью невозвратности саднит.

Улица Мичурина

В истории становления Караганды незаслуженно забыто
имя Канаки - одного из первостроителей города. Даже среди
моих сверстников навряд ли кто помнит о его заслугах перед
земляками. А ведь центр Караганды по сию пору украшает
берёзовый парк и запруда на реке Бокпа, заложенные по
инициативе этого человека. Я учился в школе, директором
которой была Антонина Елезаровна Канаки, милейшая жена
первостроителя и верная сторонница идей мужа. Именно
воспитанники школы No 16 по призыву своего директора
высаживали первые берёзки на пустыре, что получил в
народе имя «Детский парк». Школьники по разнарядке
властей отрывали первые котлованы под пруд, принявший со
временем в русло хилой Бокпы малую часть вод современного
канала Иртыш-Караганда.
Не случайно именно здесь была заложена улица
имени Мичурина, где за глухим забором на берегу
рукотворного пруда в десятке прекрасных коттеджей с конца
тридцатых годов жили первые чины городского и областного
масштаба. Эта традиция – созидать «дворянское гнездо» для
начальства в самом благоприятном месте – сохранилась и
поныне. А где оно, в голой степи, благоприятное место для
барских коттеджей под милицейской охраной? Вот его и
создавали первым делом. Березняком искусственных
посадок, запрудой реки Бокпа, что в переводе с казахского
языка значит Говнянка. Не брезговали – облагораживали!
В книжке «Болтун» на стр. 291-293 есть упоминание в
газете «Известия» о фельетоне «Восьмое чудо света».
Именно о владельце такого чудо-особняка рассказала газета.
Председатель Карагандинского совнархоза Дмитрий
Григорьевич Оника жил в коттедже один. Он оборудовал
здесь тепличное хозяйство под огурчики-помидорчики.
Микроклимат круглый год поддерживали автомобильные
двигатели и радиаторы, а около сотни мощных
электролампочек беспрерывно освещали витаминную
плантацию на одного пользователя. Вода из артезианской
скважины поступала для личных нужд и на полив зелени
персонально к его столу.
А для горожан в русло незавидной речушки Бокпы
сбрасывались агрессивные воды угольных шахт, которые
сгубили мелкую рыбёшку и растительность. Ниже
рукотворной дамбы с настоящим шлюзом, за берёзовым
парком, в продолжение русла речки отводились стоки
городской канализации. За зловоньем отстойника
разместились владения треста зелёных насаждений,
переходящие в Ботанический сад Академии наук Казахстана.
Именно здесь стараниями профессионалов-озеленителей
были взращены сотни пород деревьев и кустарников для улиц
Караганды, где от природы было известно лишь пять видов
растительности. Гляди, что вытворяли коммунальщики, а что
созидали горожане!
Без тени юмора подчеркну: культура выдавила с улиц
города и окрестностей шахтные воды, загнала канализацию
в обводной бетон. Одному из будущих первых секретарей
обкома партии жена пожалуется: горчит ржой водопровод!
Пробурят индивидуальную скважину и пустят в краны семьи
Коркина воду артезианской скважины. Вроде, не горчит. Но
будущей «элите» заложат новое «дворянское гнездо». А там
– опять новое. Обживался Карлаг, центр новой Караганды,
пробивался в «благородные».
Инициативой супругов-медиков Либерманов была
создана группа здоровья, секция любителей зимнего
плавания. За шлюзом дамбы отрыли малый пруд и подвели
чистую воду канала Иртыш-Караганда. Их же инициативой
создавался крупнейший в Казахстане медицинский комплекс.
У медиков была самая мощная художественная
самодеятельность, которая на областном фестивале
молодёжи и студентов 1957 года заняла первое место. Но на
Всемирный Московский фестиваль попали из филармонии
профессионалы национальных коллективов. Продолжением
общественной активности медиков стали поезда здоровья.
Тоже по идее Либермана. Летом в сельские районы
«выбрасывались» десанты медиков. Днём врачи разных
специализаций вели приём больных, а вечерами в сельских
клубах они выступали с концертами. И всё это стараниями
тех, кого местные интриганы со временем принудили...
эмигрировать в Израиль. Вначале фальсифицировали
гонения на Иосифа Исааковича, а вместе с мужем оставила

Караганду и Эстерь Соломоновна, замечательный врач-
педиатр.

Годы спустя русло Бокпы оживилось водной
растительностью и карасями-карпами. Потеряв работу перед

отъездом в ФРГ, я около трёх лет спасался от голода
рыбалкой в этом пруду. Вот как прошлое саднит горечью
невозвратности.
В улицу Мичурина упиралась вертикаль улицы
Некрасова из четырёх кирпичных построек – областной
музей, школа-семилетка, две жилых двухэтажки и
нескольких мазанок самостроя. Непонятно, по какой
провинности имя писателя Некрасова с названия убрали,
прибили таблички «переулок Музейный». Именно сюда на
моей памяти с дальних окраин города, с улиц Степная,
Западная, Средняя заруливали каждый божий день грузовики
с арестантами в кузовах под охраной угрюмых людей с
винтовками. Колонна упиралась в улицу Мичурина,
выворачивала с неё на улицу Нижнюю, а там, в будущем
центре Нового города за высоченной оградой с колючей
проволокой и вышками с вооружённой охраной вырастали
стараниями «врагов народа» будущие проспекты имени
Сталина и Ленина. Злая ирония судьбы: руками врагов
народа строились проспекты во славу и честь... палачей.
Сегодня имена этим проспектам заменили, не знаю,
сохранились ли коттеджи первого «дворянского гнезда»
Караганды. Один участок неприступной мичуринской зоны
выпирал к землянкам и баракам «фанерным магазином», как
именовалась торговая точка с нашей стороны, для
простонародья. Парадной стороной магазин был повернут
внутрь глухой ограды и назывался «обкомовским». С нашей
стороны, как с «чёрного хода», на парадную сторону из
крытых фургонов заносились недоступные нашему глазу
товары в плотных коробках.
Через лабиринт подсобок, разделявших эти две
несовместные обители ненавязчивого сервиса, продукты
высшего сорта и недоступного нам изобилия, переходили со
временем назад, на сторону народа, разумеется, с потерей
срока годности. Забегая в «фанерный» за хлебом вчерашней
свежести, я долгое время видел в углу, напротив прилавка,
где толпилась очередь, напротив прилавка, бочонок на 50
кило вместимости с пересохшим деликатесом - крупинками
чёрного цвета. Содержимое бочонка можно было наковырять
на кусок обёрточной бумаги деревянной лопаткой и подать
на весы продавцу. Стоило это месиво дешевле подсохшей
селёдки. Вкуса горьковато-солёного была эта... пересохшая
паюсная икра с невысокой ценой, не имевшая спроса у
нашего брата.
К торцу крайнего коттеджа «дворянского гнезда»
примыкала зелёная территория с шахтёрским домом отдыха и
гостиницей для важных приезжих. Когда началась эра
освоения космоса, сюда ненадолго завозили многих
космонавтов после геройских полётов. Здесь же давали они
нам свои пресс-конференции. Это – потом.

Имя Мичурина отложилось в памяти, когда я впервые
увидел технологию монтажа магнитофонной записи. На
областном радио работал техником звукозаписи дядя Миша
Кузёмин. У него было фронтовое ранение ноги. На запись
репортажей он грузил в кузов полуторки два-три сундука с
аппаратурой и «когти» – специальное устройство для
залезания на деревянные столбы. Дядя
Миша надевал на свою обувь-когти, на
руки – резиновые перчатки, и под
напряжением цеплял за провода
электрические шнуры для питания
магнитофона звукозаписи. После
записи репортажа, автомобиль
возвращался во двор бывшей церкви,
где квартировало областное радио. Там
аппаратура выгружалась, и дядя Миша
под контролем моего папы монтировал
плёнку репортажей.

Первый для меня опыт монтажа был связан с записью
какого-то события в ботаническом саду. Папа в ходе этого
события брал интервью у сотрудницы ботанического сада по
имени Евгения Эрнстовна Риклевс. Тётечка рассказывала про
научные методы учёного Мичурина. Эту фамилию тётя
Риклевс произносила много раз и много раз допускала
недопустимую оговорку. Она говорила МиНчурин. Дядя Миша
ножницами умудрялся вырезать этот звук-паразит «Н».
Кстати, дядя Миша Кузёмин был левша и я в детстве думал, а
смогу ли я левой рукой выполнять такую сложную операцию
– вырезать из плёнки лишнее и склеивать специальным клеем
концы ленты. Я готовил себя всерьёз к своей будущей
профессии журналиста радио. Жаль только, что не я, а
Володя Татенко привнёс на эту тему шутку: классный
звукотехник умеет удалить даже палочку в звуке «Ы»!
Да, я перескочил на тему обретения навыков
репортажного ремесла, когда речь шла про «дворянские
гнёзда» Караганды. А тут надо помнить, что Генеральный
план застройки Караганды, который сумели затвердить в
инстанциях местные архитекторы лишь в семидесятые годы
прошлого века, предусматривал жилой район для правителей
как отправную точку для развёртывания так называемой
«шахтёрской столицы Казахстана» - новой Караганды.
Долгие годы бытовали два наименования – Старый город и
Новый.
Мы долго сохраняли приятельские контакты с Михаилом
Фёдоровичем Кузёминым. Когда я стал профессионалом и
усвоил от Миши тайну безошибочно угадывать точку
перерезания и монтажа плёнки (правой рукой). А от папы
усваивал умение так вести интервью, чтобы не оставлять
ошибок ни в словах, ни в мыслях. И тут был особый случай
трудного срастания наших с папой полюсов. Здесь отразился
и закон отрицания отрицания, и закон единства и борьбы
противоположностей, и ещё какие ни попадя законы
отторжения и притяжения, даже - конкуренции в рамках
единого ремесла.
Не смею утверждать, что тема отца и сына Розенбергов
была в центре творческих полемик коллег-журналистов. Но
бытовали разные мнения. Некоторые однозначно считали,
что за сына всё делает отец. И были далеки от истины. Другие
завистливо бурчали: и чего друг перед другом козыряют
амбициями! Третьи досаждали отцу жалобами на колючий
характер сына. А сына укоряли угрюмостью отца. Марк Фельд
применил к нам целую теорию: эмоциональный опыт по
наследству не передаётся! В смысле, там, где обжигался отец,
сгорал от неведения сын.
Для меня наши с папой сложные отношения были
загадкой, разрешить которую можно было в откровенном
разговоре по-товарищески. Но к тому времени папа внезапно
скончался. Как сказал писатель Берденников: «Яков
Розенберг писал свою публицистику кровью сердца, вот оно
и не выдержало таких щедрот». А я с обидным опозданием
сам себя укоряю: - Не поговорил!

Карлаг
Итак, город Караганда
имел в простонародье второе
название – Карлаг. Место
довоенных ссылок
раскулаченных семей,
уголовных лагерей для
перевоспитания врагов
народа, массовых
переселений опасных по
военному положению семей немцев Поволжья, чеченцев
Кавказа, и прочих «врагов России». Словом, пестрота, про
которую справедливо говорилось – половина сидит, половина
охраняет. Или ещё точней – половина стучит, половина
сидит. Прослойка мобилизованной интеллигенции ни к тем,
ни к другим не относилась. Как-то уживались между собой,
стараясь не сближаться в повседневности труда и быта
разные сословия.
Проще было пацанам. Дворовые игры стирали грани
социальных различий, важных среди взрослых. И если
воспитание в благополучных семьях сводилось к указаниям
«Не смей дружить с тем и с тем, и вон с теми», то именно к
тем и к этим тянул особый интерес: они лучше и больше знали
про жизнь. В семьях ссыльных переселенцев обиды на власть
не умели скрывать от детей. От них наслоения злобности с
удовольствием передавались детям «благополучного
происхождения». Таких разоблачительных примеров власть
не поощряла, а со временем напрочь выжгла репрессиями -
тюрьмами, лагерями, расстрелами. В сознание мастеров пера
внедрялся метод социалистического реализма, придуманный,
якобы, Максимом Горьким. Метод восхваления советской
действительности, когда реализм состоял в умении заменить
мрачную достоверность ярким вымыслом «под социализм».
Детям все эти установки вбивались на школьных
занятиях, но успешно вымывались из мозгов уроками улицы.
Не у всех, конечно. Но я ведь про себя вспоминаю. На меня
правда жизни обвалилась всей мощью несправедливости,
когда школа в целях перевоспитания оставила меня в пятом
классе... на второй год. Мне искусственно натянули
неудовлетворительные оценки по русскому языку.
Вот тут – очень интересное. Как все беды пережитого.
В нашем пятом «Б» почти половина были переростки.
Среди них – Вовка Видный (у него была такая фамилия). По
виду и фактически ему бы седьмой класс заканчивать, а он
телепался среди нас, соблазняя малышню рассказами из
опыта взрослой жизни. Меня, например, он привлёк
признанием, что папы в их семье меняются по воле мамы.
Были ещё кое-какие откровения. Будучи агентом по
страхованию жизни и имущества, мама Володи оказалась
человеком волевым в подборе себе мужей и «отцов» для
Вовки. То была особая ловкость при дефиците погибших на
войне мужчин. А чтобы сын не был обделён ничем в семейном
благополучии, мама принимала на постой квартирантку... из
акушерской школы. При двух комнатушках «угол» для
квартирантки оказывался в комнате Вовки. И там
происходили отношения, которыми Вовка вознамерился
обогатить мои знания жизни. Обогатил. Для частных уроков
просвещения Вовка подбил меня пропускать занятия в школе.
Чем сильно озаботились учителя.
Вовка успел мне рассказать и показать свои интимные
отношения с квартиранткой. «Университет» Видного был
обнаружен десантом учителей, которые явились ко мне на
дом «проведать состояние здоровья вашего сына в связи с
длительным отсутствием в школе». Тут всё и выяснилось.
Процесс перевоспитания меня коллективными стараниями
учителей и родителей принёс замечательный результат: я
стал исправно посещать школу.
Но педагогика решила усилить эффект перевоспитания
и оставила меня в пятом классе «для восстановления
упущенных знаний... по русскому языку». Слов нет, почерк у
меня был и остаётся отвратительным. Но писал я изложения
и диктанты уже тогда содержательно, грамотно и почти без
ошибок! Только на что не пойдёт советская школа ради
торжества педагогики! Знала бы та педагогика, чему именно
порывался обучать пацанву переросток по фамилии Видный!

Дворцы Караганды

Как рос наш город, я наблюдал с точки зрения своих
детских интересов. В деревне Вишнёвке, где папа четыре
года редактировал газету района, мои детские интересы
удовлетворяла рыбалка на Ишиме, один киносеанс раз в
неделю в местном клубе и забавы мужиков при заброшенной
церкви. Помню, вход в бывший божий храм перекрывала
широченная доска-горбыль, обработанная топором и
рубанком. На гладкой поверхности раскладывались таблетки
и микстуры под общим названием «Аптека». Тут-то и
забавлялись мужики некими изделиями из тончайшей резины
в квадратных пакетиках, развернув которые можно было
надувать огромные воздушные шары. А для смеху парни
выдували такие колбаски разной длины и объема,
приставляли их к своим штанам и дразнили под стыдливое
хихиканье девушек и вопли протеста их матерей.
Переезд в город Караганду дарил несравненно больше
возможностей для детского развития. Первую такую
возможность решил показать мне местный старожил, мой
ровесник Витя Лаврентьев. Повёл он меня во Дворец
пионеров. Над входом в трёхэтажное здание висела табличка
«Школа No 1 имени С.М. Кирова». Лето, школа закрыта на
каникулы, а вход свободный. Мы прошли по длинному
коридору первого этажа, в конце которого была дверь в
огромный полуподвал. Под потолком на тросиках висели
кольца, болтался витой канат, по которому Витька пытался
карабкаться, но быстро устал. Потом покачался на кольцах.
И, наконец, запрыгнул на устройство под названием «козёл».
Дальняя стенка торца была прикрыта деревянным
ящиком, набитым опилками. Надпись «Тир» объяснил мне
старожил Витя – здесь учатся стрелять активисты стрелкового
тира и старшеклассники на уроках военной подготовки. А
спортивный инвентарь имел параллельное название: кроме
таблички «Дворец пионеров», висела ещё одна - «Дворец
спорта». Я был в неописуемом восторге от обилия разных
объектов на одной территории.
С годами Дворец пионеров переехал в часть помещений
первого этажа жилого дома. Это было спустя восемь лет после
моего переезда из Вишнёвки. Через некоторое время здесь
разместился кукольный театр, а пионеры получили
настоящий Дворец с плавательным бассейном и помещениями
для занятий моделированием и другими полезными для
творческого развития юных дарований комнатами. Правда,
почти половину территории Дворца занимала областная
библиотека имени Гоголя. С развалом СССР и тихой кончиной
пионерского движения, всё здание отхватили богатые
фирмачи. А книжные фонды библиотеки просто вывезли за
ненужностью на свалку.

Из дворцов давнего
прошлого сохранился
настоящий Дворец спорта с
плавательным бассейном и
залами гимнастики, борьбы,
бокса и прочих видов спорта,
вырастивших чемпионов,
прославивших имя города
своими достижениями на всю страну и даже за её пределами.
Мало кто помнит, что строительство Дворца спорта было на
многие годы заморожено намертво. Поскольку одна стена
будущей фабрики спортивных достижений была выложена
кирпичной кладкой вкось от строгой вертикали. Было
опасение, что тяжесть кладки обрушится под многотонным
натиском кривизны. Но пронесло, стоит стена нерушимо уже
лет шестьдесят!
Сохранилось и здание ДКГ – Дворца культуры горняков.
Но его прибрали к рукам нувориши постсоветского времени.
Потребность в культуре для шахтёров отпала с ликвидацией
большинства шахт бассейна, и в бывшем ДКГ развернул свои
операции банк и неведомо мне что ещё. В связи с выездом за
рубеж я не имею
представления, что
теперь происходит
на сцене бывшего
дворца.
В былые
времена сцена эта
знала массу великих
отечественных дарований. Здесь выступал мировой гений
танца Махмуд Эсамбаев (я дважды брал у него интервью),
ставили спектакли столичные и местные театры, творил
чудеса Вольф Мессинг, Булат Аюханов знакомил нас с
уникальными программами «Молодого балета Алма-Аты»,
звучали оркестры Эдди Рознера, Леонида Утёсова,
Соловьёва-Седого. С творческой группой последнего
однажды на середину сцены выскочил юноша лет
семнадцати: «Я - конферансье, учусь в концертно-цирковом
училище, запомните моё имя – Геннадий Хазанов!». Здесь
порхала престарелая Ольга Лепешинская с фрагментами
классических балетных спектаклей. Пел «азербайджанский
соловей» Рашид Бейбутов, великий мастер Иосиф Кобзон,
еврейская советская певица Анна Гузик.
Да мало ли что ещё дарил нам Дворец горняков! За
отсутствием Дворца спорта на сцене ДКГ натягивали канаты
боксёрского ринга. Здесь, помню выступление в
соревнованиях по боксу перворазрядника Николая Ли. Со
временем Николай Николаевич стал знаменитым тренером,
главой тренерского коллектива сборной СССР и России,
воспитателем мастеров и чемпионов мирового класса.
Николай Ли вывел на чемпионскую мировую арену Володю
Мусалимова и множество других мастеров, целую плеяду
замечательных тренеров.
Грех не помнить прошлое, в котором вкривь и вкось рос
город, много десятилетий не имевший генерального плана
развития. Так вот, о прошлом. Уверен, мало кто помнит имена
давних энтузиастов развития культуры города. Ещё до
появления Дворца его функцию выполняло здание под
именем «Каздрамтеатр». Никаких драм в этом театре я не
посещал, здание использовалось для демонстрации
кинофильмов и мелких событий культуры. «Каздрам» был под
опекой старейшей шахты No1-Наклонная. Был здесь среди
общественных активистов мой дедушка Арон Ильич
Уманский, а его первым помощником - Саша Бейдер. Арон
Ильич был по должности начальником ламповой на шахте,
которую закладывали ещё английские концессионеры.
Культура в «Каздраме» была хобби Арона Уманского, а для
Саши Бейдера эта деятельность стала профессиональной. И
со всеми своими навыками он успешно перекочевал в
настоящий Дворец культуры. Но всегда уважительно отмечал
роль дедушки в становлении дела его жизни.
В преклонном возрасте Бейдер справил документы на
выезд всей семьёй в Израиль. Семья выехала, а Саша
упокоился в карагандинской земле – он странно погиб в
автомобильной катастрофе. Странно потому, что из трёх
человек в кабине грузовика смертельно пострадал только он
один, а водитель и третий гражданин в кабине остались живы
и даже без единой царапины. Почему Саша оказался в кабине
грузовика, и куда ему понадобилось срочно ехать далеко
прочь от аэропорта, мало кто узнал. Никто не расследовал
происшествие, никто не искал виновника трагедии.
Это была первая волна беженцев на родину предков и
не единственный случай трагического окончания жизни глав
еврейских семей. Точно так же странно погиб в кабине
грузовика Игорь Фишер, профессиональный архитектор, а по
совместительству – диктор областного радио. Местная
культура цепко держала своих «перебежчиков».
Впоследствии уровень трагичности снизился. «Отказников»
стали выпускать «малой кровью». Им насчитывали различные
денежные долги перед любимой Родиной. Например,
студенческие стипендии в вузах. Обложенные налогами
долги за материальные блага власть со скрипом отменила, но
установила лимит вывозимых вещей – штанов и обуви, даже
зубные протезы и обручальные кольца вписывались в
ограничения.
В период нашего переезда к новым местам постоянного
жительства с немцев, евреев и прочих «предателей Родины»
официальные поборы отменили, но осуществлялись мелкими
чинами таможен по надуманным причинам. Мне этот «штраф»
обошёлся в 20 немецких марок взятки милиционеру, который
уже перед посадкой в эмигрантский самолёт вдруг объявил
меня пьяным, но со своим требованием пройти обследование
в лаборатории Караганды отстал всего за две бумажки
достоинством по 10 марок ФРГ. На таможне Алма-Аты с
каждой семьи отъезжающих в Израиль почти официально

взимали по 500 долларов. Якобы, в какие-то фонды какого-
то чина из семьи президента Назарбаева. Проверять

обоснованность таких требований никто не отваживался.
Последнее «прощай» Казахстану безропотно исполнялось
нами, хорошо обученными бывшими гражданами республики:
в пререкания не вступать, покорно исполнять, дух из вас вон!
...Особняком стоят судьбы местных театров – областного
русского драматического, театра музыкальной комедии,
первого в СССР театра российских немцев, симфонического
оркестра областной филармонии. Эти светочи культуры и
искусства объединяет единый признак – все они начинались
и подолгу мыкались без собственных репетиционных и
сценических баз, без квартир для знаменитых и безымянных
мастеров. Заманивали по всему СССР рядовых и именитых
разными посулами и... дурили.
Помню, дирижёр симфонического оркестра Владимир
Норец встрял в конфликт с чином карагандинской
администрации, который музыкальные инструменты называл
«инструментарием», а концертные костюмы - униформой. Тот
без видимых причин тормозил оплату костюмов для всего
состава оркестра. Эту услугу предложил по очень льготной
цене бывший наш бывший земляк, который стал в ФРГ
совладельцем известной в Европе фирмы по торговым
контрактам с творческими коллективами. Мерзкая ситуация
тормозилась, пока немцы не догадались предложить главе
местной администрации Нефёдову бесплатный подарок –
парадный фрак на его «номенклатурную» фигуру. Чинуша
убрал все препоны, едва ему вручили подношение.
Когда я слышу сетования, упрёки взрослого неудачника
в адрес родителей за собственную никчемность или нищету,
меня одолевает протест. Если человек дерьмо, нечего валить
на обстоятельства! Никогда, даже сам с собою, даже
мысленно не допускал упрёка в адрес родителей. Что у меня
не случись плохого – я сам виноват! Это правило сложилось
в моём сознании за много десятилетий до прочитанного
афоризма у Бродского: «Вы сводите счёты с родителями,
потому что до них дотянуться проще всего».
Ещё подростком я ощутил в себе потребность сравнивать
себя с папой: что и как было у него в моём возрасте. С годами
это стало пробным камнем в процессе самоанализа. По
скупым рассказам взрослых складывался образ того времени
и образ моих родителей. А потом в дело вступили
собственные наблюдения.

В своих бедах я повинен сам,
Но не уклоняюсь от расчётов.
Жаль, другим плачу по векселям,
А не тем, кто канул в царство мёртвых.

Первая-наклонная

Без претензий на историческую всеохватность, немного
сведений из древности угольных шахт Караганды. За этой
фразой стоят сохранившиеся в детской памяти обрывочные
данные о первом приюте для нашего семейства в доме по
улице Стахановская, где квартировали мои бабушка Еля и
дедушка Арон. Баба Еля была постоянным членом женсовета
шахты. Сейчас этот общественный орган вряд ли существует.
А тогда! Женсовет уважали и многие страшились больше, не
скажу - парткома, но шахтного комитета профсоюза – точно,
рядовые горняки и даже некоторые начальники. Парторг
шахты Бекбусынов держался за женсовет в качестве первого
активиста-помощника.
Особую значимость
обрели женщины, когда
для них запретили
подземный труд. Многие
пришли на помощь
женсовету, где многие
годы была председателем
моя бабушка Елена
Моисеевна. Она могла
вызвать на женсовет к

себе в квартиру любого злыдня-драчуна, кто из работяг
распускал руки против жены и детей. Бабушка Еля была в
годах и не очень здорова для работы на штате, но цепко
держала в руках все нездоровья шахтёрских семей. На
особом контроле женсовета была рабочая столовая. На кухне
были постоянные дежурства шахтёрских мам и бабушек.
Например, перебирали крупу, чаще всего по ночам. Этот
продукт поступал с государственных складов, донельзя
замусоренный песчинками и камешками, семенами сорняков
и прочим несъедобным мусором.
Дедушка Арон был начальником ламповой, обеспечивал
обслуживание всех видов шахтёрских ламп – керосиновых и
электрических, с которыми шахтёры уходили на смену в
шахту. Кроме того, он возглавлял культмассовую работу в
Каздрамтеатре. Но самым большим грозой он был в своей
постоянной должности народного заседателя в суде. По
вечерам он корпел над различными кодексами, изучал
подсудные дела, был участником вынесения приговоров. За
советом к дедушке приходили друзья и родственники
провинившихся. В те времена все знали, где нужно
доискаться правды против несправедливости. В качестве
народного заседателя Арон Ильич Уманский был вхож, если
возникала необходимость, к начальнику шахты Калинину.
Их дочь Хаюня поначалу работала в нездоровых
условиях под землёй. Мужчин забрал фронт, многих навечно.
Вернувшиеся заменяли женщин. Хаюню подняли на
поверхность, в ламповую. Попал на подземные работы её
благоверный, Валентин. Очень не нравился ему подземный
труд. В паре с ним, это называлось в одной упряжке, мало кто
соглашался работать. Будучи достаточно мускулистым, не
шибко выкладывался в забое и на откатке. Ко взаимному
удовольствию ушёл с подземных работ в мехцех, на
ремонтные работы. Признаться, недобрые отношения были у
него со стариками. Горько шутили активисты, мол, с чужим
умеем сладить, а со своими никакого сладу нет! Жили тесно
и недружно.
Валентин не страшился тестя, народного заседателя. А
вот старшего зятя, моего папы боялся откровенно. Только
впустую. На защиту мужа всякий раз вставала Хаюня. Во
многих семьях жилось не сладко, но хуже Арона Ильича и
Моисеевны выпало мало кому.
Шахта первая-наклонная закладывалась ещё до 1917
года английскими концессионерами, которые владели нашим
угольным месторождением до советской власти. Особенность
наклонных шахт в том, что спуск на проходку и добычу угля
осуществлялся пешим порядком, под уклон. Поэтому
основной транспорт по откачке угля на-гора была конная

тяга. Работавшие здесь лошади полностью теряли зрение из-
за отсутствия дневного света, здесь же были и стойла.

Подземным лошадкам мало кто завидовал!
Большой праздник был для всего коллектива в середине
пятидесятых годов, в дни сдачи в эксплуатацию шахты
Первая-Вертикальная. Основная часть ИТР и механизаторов
наклонной шахты переводилась на Вертикальную. Им же
предоставлялись и современные квартиры в Новом городе!
В 1956 году семья деда Арона и бабы Ели с дочкой
Хаюней, зятем Валентином и внучкой Полиной справили
такое новоселье. По сей день блюдёт не стареющая Полина
заведённый здесь порядок. Внучка её Даша - в Бельгии, сын
Владик - в Израиле. Добрая душа Полина оказалась в
недобром одиночестве. Как сама наша двоюродная сестра
могла о себе сказать: когда могла – на разрешали, когда
некому запреты чинить - сама уже не может. Были женихи,
да отцу с матерью не нравились! А теперь, когда за
восемьдесят, куда уж!

Про нашу фамилию

Атым кым? - Этот вопрос у казахов – кто твой отец?
Ответ определяет иерархию рода, степень его значимости
В годы войны с немцами фамилия
Розенберг не могла прибавить авторитета
моим предкам на работе и мне на улице.
Носитель такой же фамилии был одним из
ближайших соратников Гитлера! Сменить
свою фамилию папа, как мог,
отказывался! Он говорил: «Тот – фашист,
а я коммунист. Никто из моих прямых
предков нашу фамилию ничем не опорочил. Я не смею
предать их память!»
Вопрос о Розенбергах встал в глубокой провинции, где
местные чиновники – от партийных до НКВД - взять на себя
ответственность не решались. Германский однофамилец
советской юрисдикции не подлежал, а нашу фамилию не
тронули, поскольку мы с нею прибыли в эмиграцию из центра
страны, вроде бы уже проверенными.
Папа вступал в партию в первые годы войны, когда
Красная Армия по всем фронтам отступала перед
гитлеровцами, миллионами солдат погибала или попадала в
плен. И никто не мог гарантировать нашей победы. Об этом
вслух не говорили, но за перечнем наших оставленных
городов понимали, что фронт вот-вот дойдёт до нашего тыла.
Поэтому на фронте и в тылу некоторые партийцы свои
партбилеты тайно закапывали в землю или для большей
надёжности сжигали.
На эту тему писатель Симонов сочинил фронтовой роман
«Живые и мёртвые». Там вся интрига в драматургии
выстроилась на зарытых в землю документах – офицерская

книжка и партийный билет. Главный герой офицер-
журналист Иван Синцов оказался в окружении, получив

тяжёлое ранение. Когда он был без сознания, сослуживец
закопал в лесу его документы. Далее развивается судьба
главного героя трилогии, ставшего из офицера рядовым.
Кстати, в кинофильмах роль Синцова прекрасно исполняет
Кирилл Лавров, роль генерала Серпилина - Анатолий
Папанов. После этого фильма оба актёра из мало известных
стали очень популярными. Когда мы с папой оказались в
одной партийной организации, а было это уже в годы падения
авторитета партии, мы не отступали от норм партийной
морали. Теперь это мало кому дано понять...
Итак, через несколько лет тот же Кенесбай Усебаев,
спасший папу из Вишневки и ставший председателем
Казахского Комитета по радиовещанию, лично приехал в
Караганду разбирать донос на своего протежэ. В числе
обличительных фактов было такое утверждение: «Главный
редактор ворует из кабинета старшего по казахской редакции
Каратая Каюпова материалы и выдаёт их на русском языке
под своим именем!» Усебаев протянул Розенбергу казахскую
газету и велел прочитать передовую статью... с переводом на
русский язык. Конфузом закончилась проверка и других
«обличительных» фактов.
Разбирая многостраничный донос, Кенесбай объявил,
что вправе своей властью уволить из облрадио всю группу
сочинителей, вплоть до уборщицы, а взамен оставить на всех
должностях штатного расписания единственно достойного
уважения - главного редактора. И задал вопрос: справится ли
с такой нагрузкой Розенберг. Розенберг ответил, что такую
нагрузку он не осилит. Тогда Усебаев сообщил коллективу,
что переводит их главного редактора в штат
республиканского радио на должность собственного
корреспондента по Карагандинской области.

В глубь веков грехи людей напластаны.
Гении, бездарности, злодеи.
Поиски виновного – напраслина.
Для битья всегда найдут еврея.

Сын нового папиного водителя Саши Неба (Неб –
фамилия такая), тоже Саша, отслужил своё в армии, вернулся
к мирной жизни. И сразу попал в историю. На машине
Сашиного друга ехали по городу, внезапно перед ними
оказались два мужика. Перекрыв широко распахнутыми
объятиями узкую улочку, они потребовали сейчас же отвезти
их, куда скажут. Дядьки были сильно нетрезвые и когда им
отказали, затеяли с парнями драку. Саше досталось ножом в
правый бок. Друг немедленно доставил его в областную
клинику. В хирургии дежурил студент шестого курса
мединститута. Он обработал рану йодом, наклеил на дырку в
боку пластырь и отправил парня в палату. Тем временем
справиться о ходе дел в отделение позвонил профессор
Сергей Викторович Лохвицкий, выслушал доклад студента и
приказал немедленно вернуть пострадавшего в
операционную. Благо, профессор находился - улицу
перебежать до клиники. В операционной он застал на столе
ещё очень тёплое тело только что ушедшего в смерть
человека. Ножевое ранение печени дежурный студент
проморгал.
Профессор Сашу с того света вытащил и со временем
выписал его в жизнь! А Сашу там уже дожидались
следственные работники. За время пребывания в больнице
Саша и его друг из пострадавших превратились «в чистых
руках и при холодном разуме» следователей, в преступников,
оказались на пороге скорого суда и вполне реального
уголовного срока! Из дела исчезли материалы ножевого
ранения и сложнейшей операции на печени, пропали
показания свидетелей с места происшествия, зато появились
медицинские акты о побоях и свидетельские показания в
пользу иных лиц.
Поздновато, мягко
говоря, но в процесс почти
на грани его завершения
вмешался корреспондент.
Долго рассказывать, в
какую круговую оборону
многочисленных участников
фальсификаций вляпался
мой папа. Он отставил все дела и повёл журналистское
расследование. «Пострадавшие» – школьный учитель
физкультуры и его собутыльник, художник областного
худфонда, представили прекрасные характеристики с мест
работы, идеальные показания врачей и свидетелей –
оставалось судье зачитать приговор бандитам в лице Саши и
его «друга-злоумышленника». Но судье сильно мешал
присутствующий в зале суда журналист. И судья первым
делом журналиста из зала удалил.
Покорно выполнив это требование, журналист из
соседнего кабинета перезвонил председателю облсуда Кууру
Геральду Петровичу, который тут же лично осадил ретивого
служаку в мантии. Тот уже был готов выйти в совещательную
комнату для работы над приговором и уже мысленно начал
писать стандартную процедурную речь, но вернувшийся в зал
заседаний журналист потребовал дать ему слово на правах
лица, имеющего допуск в процесс в качестве общественного
защитника.
Общественник представил суду документы,
разоблачающие фальсификации в пользу «пострадавших».
Бумаги с места работы опровергались действительными
документами из школы и от директора художественного
фонда. На стол судьи легла бумага родительского комитета
школы о неблаговидных поступках учителя физкультуры в
отношении девушек – учениц старших классов. К бумагам
прибавилось официальное заявление из художественного
училища одного из городов Поволжья, что некий тип был
исключён из данного училища на первом курсе по обвинению
в уголовном преступлении – убийстве человека, которое
было со временем снято «за недоказанностью улик». Но тот
же ответ содержал утверждение, что диплом за указанным в
обращении журналиста номером числится среди похищенных
«корочек». Данный персонаж и был одним из двух
участников по делу Саши Неба и его приятеля.
И ещё одна бумага легла на стол судьи - о попытках
бандитского воздействия на журналиста и членов его семьи,
если не прекратится частное расследование. Дело суд вернул
на доследование. «Пострадавшие» получили в
дополнительном судебном разбирательстве заслуженное
тюремное наказание.

Чем же родители жили?

У папы была страсть – книги. У мамы – полная
экипировка папы в представительские одежды, мебель в дом
и хрустальные безделушки, чем незлобно корил её папа.
Мама перечитывала его библиотеку, а папа блаженствовал в
создаваемом ею уюте, не брезговал хрустальной сервировкой
стола. Каждый считал свои увлечения предпочтительней.
Если хрусталь попадал в мамину коллекцию через её работу
кассиром в торговле – тут для своих был особый режим
благоприятствования - то мебель представляла собой
достижения высокого искусства. Не в смысле мастерства
изготовления, а в соображении высшего пилотажа в
приобретении недоступного. В условиях советского дефицита
на всё, «достать» необходимое, от зубного порошка до
мебели, было подвигом жизни.
С какого низкого старта начинала свой забег на мебель
наша мама? У нас имелось в наличии три металлических
койки для родителей и старшего сына, моё спальное место -
тяжеленный сундук с покатой крышкой. Лава для гостей –
фанерное подобие жёсткого дивана, шкаф из такого же
материала с гвоздями-вешалками по всему периметру и
дверками для метания нами с Мишей ножичка по
нарисованной мишени, самодельный стол на все случаи, две
лавки для сидения и один колченогий табурет...
Замена всего хлама после переезда из землянок в
кирпичное строение без удобств требовала филигранного
изобретательства и умения комбинировать. Образцы на
замену отыскивались в комиссионке. Первое приобретение
поступило от хозяйки комиссионного магазина
непосредственно с её квартиры. Диван-кровать после
укрепления гвоздями деревянных деталей стала моим
спальным местом взамен сундука. Ближайшая же ночь
выявила наличие в диван-кровати огромного числа
старожилов. С этим несчастьем я справился методом втыка:
набирал в медицинский шприц для скота ядовитую жидкость,
тоже для скота, втыкал иглу во все мягкости дивана и
активными вливаниями изгнал с моей территории
кровососущих паразитов. Смертельную атаку на них
завершила мама. Она развела негашёную известь с дустом
ДДТ, впоследствии запрещённым смертельно опасным
средством, перебелила стены и потолки в квартире, затем -
по всему двухэтажному подъезду, изгнав клопов-паразитов с
этой территории навсегда. Яд оказался на самом деле
смертельным, к счастью, ему хватило объектов для
развлечения среди кровососущей мелочи, не переходя на
нас.
Со временем проводилась более тонкая работа по
доставанию и замене отдельных предметов мебели. Тут
требовалась сноровка и комбинаторское мышление при
тройном и более многократном обмене. Долго и бесполезно
обучать молодёжь этому искусству за его нынешней
никчемностью – мебели стало повсеместно, хоть завались. Но
тогда умение скомбинировать поиски, а потом умело и со
вкусом совместить новое с уже имеющимся, ненужное
выгодно перепродать, было искусством высшего класса. И это
было даром нашей мамы. К маме прибегали за помощью
соседки со всей окрестности. У тёти Шуры (по-еврейски –
Шева) был вкус.
В самой читающей стране мира подписные издания и
книжный дефицит – единственное, в чём папа использовал

свою известность крупного казахстанского радио-
публициста. Когда папа умер, настали обстоятельства,

которые убили бы его раньше, чем это сделал обширный
инфаркт: рухнула советская власть, которой он служил на
всех постах фанатично, а книги оказались никому не нужным
хламом. Книги свозили на свалку из библиотек страны и
частных коллекций! Избавляться от этого тяжкого груза
выпало Мише. Зато мамин хрусталь, постепенно растекаясь в
чужие руки за невысокую плату, обеспечивал её в прямом
значении слова хлебом насущным. Не говоря уже о
постепенной распродаже импортных книжных полок и
ставших ненужными иных частей былой гарнитурной
роскоши. Как раз, маме до самой смерти на скромное
пропитание хватило.
После ухода родителей из жизни и по мере собственного
старения, я тайком от своих детей сравниваю, что имел я и
что имеют они в своих обстоятельствах жизни. И радуюсь
всякому их преимуществу. А про себя с тоски вспоминается
разное-былое.

Потомок Ганнибала

Моего начальника на телевидении звали Гани Игиликов.
На телестудии в секторе выпуска он первым приметил мои
старания в освоении гражданского ремесла после трёх лет
службы в танковых частях. Гани предложил мне должность на
целую ступень выше нулевой, где все функции тоже
сводились к простому «куда пошлют». Но оценивались на
десять рублей зарплаты выше прежних шестидесяти. Вскоре
Гани нашёл себе работу на стороне, где-то по хозяйственной
части. А меня быстро «прибрал к рукам» шеф редакции
последних известий. Вскоре меня повысили до завотделом
информации.
Ну, если есть вопросы насчёт имени Игиликова, то
«Гани» было производным при сокращении имени Ганнибал.
Я вспоминаю этого человека с благодарностью. Он первым
нарушил требование директора телестудии Азиева – «ни
через год, ни через полтора, вообще никогда не требовать
повышения по службе». Наш директор был дурак и многие
это понимали. В том числе, Гани Игиликов, с которого пошёл
импульс доверия мне, что переросло в ровное правило моего
дальнейшего роста.
Ну, как я мог не отметить в своей книжке Ганнибала моей
судьбы! Добрым словом, без кавычек!
Мало кому из чужеземцев дело было, кто чей сын да
какого рода-племени. А казахи сохраняли вопрос «атым
кым?». Для них имело большое значение – знать, какого отца
ты дитя, чтобы не было «пересортицы» в роду. У них родство
веками складывалось из трёх жузов. Старший, средний и
младший жуз. И отношения между родами - на принципах
неприятия, даже враждебности. Но я не берусь развивать эту
тему, тут сам чёрт ногу сломит. Это, если про имена-фамилии.

23-го февраля 2022 года, на восемьдесят втором году
моей жизни, снова все родные и близкие про «мой День»
забыли. Оно и понятно! Кто обязан помнить трогательные
старческие мелочи из далёкого былого? Кроме меня никто
помнить не обязан.
Словом, редактор многотиражки «Машиностроитель»
Лев Матвеевич Зискинд тщетно пытался сделать из меня
репортёра. И не сделал! Предложил мне поискать другое
место, где из меня, может, что и получится. Я уже писал, как
он прямо сказал: - Ты или дурак, или попытайся в другом
месте, может быть, из тебя великий журналист получится,
только не у нас!» Из
редакции Лев
Матвеевич мне на
дверь указал и
правильно сделал.
Когда я сам стал
редактором, точно так
поступил бы с
оболтусом после
хилой десятилетки,
не приведи Господи.
Ладно, без обиды на

судьбу. Это важно описать сразу, чтобы не забыть. Потому
что в тот раз Лев Матвеевич меня выгнал не сразу!
Значит, было это 23-го февраля 1959 года, в празднование
«Дня Красной армии», когда эта дата, кажется, не особо
праздновалась. Некоторое время спустя, при сменах власти,

историки доказали, что в тот славный день РККА (Рабоче-
крестьянская Красная армия) одержала не победу, а

сокрушительное поражение. Но была установка
правительства «для поднятия духа» и так далее. Словом,
правду узнали с опозданием лет на пятьдесят. Как многое в
нашей истории.
В общем, сунул мне редактор Лев Матвеевич Зискинд
«пустышку» - черкнуть что-нибудь про участника недавней
войны. Там и День Красной армии на носу, и День Победы.
Лично мне те «красные даты» в календаре праздничного
настроя не сулили: вскорости меня ждал призыв на воинскую
службу в армии.
Пошёл я в цеха завода искать себе на беду героя для
заметки в газетку. Среди множества участников недавней
войны настоящий герой на мои просьбы не отзывался! В цеху
механосборки, в литейном или в кузнечном, точно не помню
– предложил мне один работяга прийти к нему в общежитие,
где в одной комнате разместилась его бригада – все сплошь
были участниками войны. Угрюмые дядьки встретили меня
чисто «под настроение». Что, мол, от пацана толку, если у
всех тут один вопрос, квартирный! Только один пощадил,
достал из-под койки фанерный чемодан, из него – коробку с
маленькими фотографиями военного лихолетья. Коробка
была с надписью по-украински «Харьков». Я по-украински не
умею. В общем, «Харьков», были такие электробритвы. Среди
любительских снимков недавней войны оказалась
прострелянная пулей бритва в пластмассовом корпусе. Не
сама бритва, а штеккер для включения в электросеть.
Хозяин коробки стал перебирать мелкие снимки и вспоминать
своих боевых друзей. Я с видимостью интереса кивал головой
и что-то записывал себе в блокнотик. Ни того блокнотика, ни
рассказа об участниках войны не сохранилось. Только запал
штришок в мозгу: - дырка от пули. Откуда после войны дырка
от пули?! Дурацкий вопрос – откуда дырка от пули в предмете
послевоенного производства – я задавать не стал.
Отговорился, что рассказа про однополчан мне для статьи
достаточно. И отвалил в редакцию с проваленным заданием.
Но по пути зашёл подкрепить здоровье в заводскую столовку.
И там, как всегда, напоролся на сто раз слышанную остроту:
- Эй, пресса, слыхал новость: завод впервые со дня
основания выполнил и перевыполнил...
Дальше я, поскольку событие показалось мне
подходящим для заметки, вместо задания про ветерана
войны, предложил Зискинду ударный факт про «впервые со
дня основания завод вышел на проектную мощность»». На то
Лев Матвеевич и есть редактор, чтобы ухватить мою находку
и раскрутить её профессионально – для передовой статьи под
своим именем. Как известно, у страха глаза велики, с
перепугу, что меня выгонят, я и выдал чужую реплику
редактору. И на время отодвинул свою судьбу. Меня выгонят
через два месяца, тогда я поплетусь на студию только что
открытого телевидения. Проситься кем попало...
Через «нет вакансий» зачислили меня рабочим сцены
или осветителем, но с обязанностями помощника режиссёра.
Меня принял, как блудного сына, тернистый путь к детской
мечте о журналистике, который оборвал, было, Лев
Матвеевич Зискинд. Кстати, о нём упущена важная
подробность. Он работал на ответственной должности в
производственном отделе крупного ленинградского завода,
откуда невесть за что попал на срок в сталинские лагеря. Из
лагерей вышел с перебитыми пальцами рук и на
искалеченных пытками ногах. Авторучку он держал в ладони
по манере держания ножа обвальщиками туш на
мясокомбинате. Сам он об изоляции да о последствиях не
заговаривал. Только раз, в сердцах, коротко рассказал про
соседку из коммунальной квартиры. Та периодически
клизмой окатывала чернилами через замочную скважину
комнату «врагов народа» - Самого и его вражину!
После отсидки долго работал на «Каргормаше», тоже в
производственном отделе, и редактировал заводскую
стенгазету, которую довёл до ранга многотиражки
«Машиностроитель». После реабилитации перебрался в
Питер на любимый завод. Полюса наши не сошлись.
А сейчас я вернусь к теме сорванного задания. К дырке
от пули в электробритве «Харьков». Так вот, посчитай,
сколько февралей прошло от 1959-го до 2022-го, кажись, 63,
а та дырка от пули мне покоя не давала. Как трамвайный
звонок взрывает мой мозг сигнал: «в той дырке твой первый
прокол на пути в журналистику!»
Действительно, серийное производство
электробритвы «Харьков» началось в 1956 году, а война-то
закончилась в 1945-м. И тот мужик, разгадав пустоту в моих
глазах от рассказа про ветеранов, спросил, когда мне срок
призываться в армию, и подарил мне пострадавшую бритву –
пользуйся, мол, и вспоминай про меня! Бритва служила мне
3 года в армии, потом много лет после окончания срока
службы, до поры, пока я стал в состоянии купить себе новый
«прибор для сухого бритья». И долго после этого подарок
рабочего кочевал среди уже ненужных вещей со мной, вплоть
до отъезда навсегда в ФРГ. Будто прострелянный предмет
своим ранение пытался пробудить во мне чувство...
предчувствия. Что, мол, пятьдесят лет назад никакой победы
РККА не случалось. Как и многое другое бесславное в нашей
славной истории, о чём в беседах с людьми нельзя оставлять
безответно. «Спрашивать и записывать!» - был наказ папы.
Кочевал этот подарок, как «заплатка в памяти», как
напоминание о провале на явной ступеньке по пути в
профессию. А грех мой в том, что не должен был я сбегать из
рабочей общаги, а надо было расспросить – откуда след от
пули. На это мне ума не достало. Зато теперь, по прошествии
лет, догадка пришла механически. Не было в зарядном
устройстве дырки от пули. Просто сломался некачественный
переключатель 127/220 V, а так, бритва служила мне в своём
прямом назначении – скоблить щетину моих щёк, и в
переносном смысле – задавать вопрос, если какая неясность
возникает в ходе интервью. Спрашивать, а не праздновать
труса, лентяя или неуча! Иногда это мне удавалось.
«23 февраля» я всё чаще отмечаю молча сам, если мои
родные и близкие забывают про праздник памяти о моей
давней армейской службе. Я злопамятный, но не
мстительный. Тем более что сын, бывший командир
отделения ВДВ, мой День танкиста помнит. Ровно через 12
дней от 23-го февраля про «День 8-го Марта» и я пока не
забываю. И сегодня на мою удачу Маша ушла «на часок» по
магазинам. А я, будучи по хроническому состоянию
нездоровья невыходным из квартиры, быстренько оделся для
улицы, «оседлал» ходунок, пробрался через двор в
цветочный магазин. По всей стране свирепствует запрет –
карантин на лишние хождения из-за пандемии коронавируса.
Поэтому с маской на лице в цветочном магазине я оказался
один покупатель. Выбрал три белоснежных розы метровой
высоты. Успел дома переодеться, пристроить букет в ведро с
водой, занять рабочее место у компьютера.
Дальше была рутина: расспросы Марии - кто из детей
забегал к нам с цветами. Когда допрос вывел меня на чистую
воду, Маша, как и следовало ожидать по опыту прежних лет
8-го марта, расцвела. И нам обоим было приятно...
А дырка в «Харькове» - узелок на память. И ведь папа
не раз меня наставлял: не делать вид, что всё давно знаешь.
Чему и теперь учит меня жизненный опыт разных людей.

Не боги горшки обжигают

На руинах былых достижений легко ли признавать
полный крах: строили-строили и, наконец... рухнуло! СССР
сгинул в несбыточности утопий. Мы выползали из-под
развалин в страхе, который и притащился с нами на чужие
грядки – из ада в рай. И если кто начинает возражать мне,
мол, что и в СССР было не хуже, я ему вопрос под ребро: - А
чего же ты улепётывал оттуда во все лопатки?! Кто тебя гнал
насильно? Был страх, был. И не просто страх, а чудовищная
жуть и паника. Из неизвестности, где на развалинах растёт
чертополох, в неизвестность чужого устроенного мира. Не
надо лопотать свои возражения. И благодарности твои
никому тут не нужны. Живи и помни...

Оглянись – всё уже было.
Приценись – всё ещё будет.

Случайная тучка рассеянно
Дождинки лениво рассеяла.
Лишь пыль посекла придорожную
Да малость траву припорошила.

Пшеничка цеплялась за сушу,
Ветрами и зноем иссушена,
Качала в объятиях неба

Пустой колосочек, без хлеба.
С ним жарко заигрывал ветер,
Всего повидавший на свете.
Он лихо носился по городу,
Насвистывал что-то о голоде.

А люди, увы, не умели
Тепла накопить до метели.
Лишь к небу взывали покорно,
Моля о тепле и прокорме.

И, наконец: на общем фоне угрюмой растерянности
предвестием чего-то особенного веяло от Марии. Если я за
сотни вёрст уловил это притяжение, что же говорить о
живущих с ней рядом! Её вечера
манили предощущением праздника.
Она так увлекала своими
рассказами публику, что казалось,
ещё миг и она запоёт на манер тех,
о ком ведёт рассказы. И Маша...
запела. Перед мысленным взором
оживали картины народного быта и
праздников. История
взаимопроникновения культур.
Быстро освоила местную картинную
галерею и повела по её залам своих
земляков. И всё это умела пропустить через свою душу,
заронить в души слушателей. А пение лидера окуталось
хором трогательных старушек.

Шоу Марии

Мария заполнила вторую половину моего существа и
существования. Если для меня новизна поставленных задач
была хорошей наживкой, то я на неё попался всерьёз.
Шуточное ли дело – Немецко-славянский культурный центр,
интеграция переселенцев в германскую жизнь! Мария

создала первые зачатки культурного центра в Бад-
Лангензальца - сюда судьба привела её с мамой и сыном из

Запорожья. Затем – Брауншвейг, где её сын Женя поступил в
университет. Неуёмная энергия Марии сложила там
полноценный Культурный центр, что особенно важно для
пожилых переселенцев. Со всех сторон Маша в деле и в
почёте! Услышала мои миниатюры по русской редакции радио
Берлина и загорелась идеей создать своё радио. Завязалась
переписка и телефонные перезвоны. Словом, мы нашли друг
друга. Тут я впервые осознал, что означает от добра добра не
ищут...
Беглецы из тоски советского прошлого искали в
цветущей Германии своё место, ту нишу, в которую могли бы
втиснуть свою старость. Внезапно упавшая под ноги свобода
и гарантии социальной защиты дурманили голову и терзали
страхами – такого не может быть! Молодёжь доверчиво
вписывалась в новые обстоятельства и осваивала
перспективы. Ну, а такие, как я, плутали в тупиках
преклонного возраста.
У нас с Машей доверительность возникла, какая бывает
в купе поезда: едем в одном направлении и говорим обо всём
и ни о чём. Мелькают станции да полустанки, а до конечной
доезжать не получается. Уже многое друг о друге знаем,
интуиция робко шепчет: наши полюса влечёт друг к другу
тяга на сближение. На грядке заочных отношений зёрнышки
переписок и перезвонов особых всходов не дают. И вот она
сказала: а чего мы всё по телефону вот уже два года?
Приезжай в гости, будешь преподавать нам азы
радиожурналистики. Я и поехал, полтысячи вёрст в один
конец. Очень удобно - поезд выходного дня. Билет
стоимостью в две бутылки бренди.
Лекции-вечера Марии я в шутку назвал на украинский
манер «Шо у Марии?» Эти шоу привлекали многих беглецов
из России, Украины, Казахстана, кто неприкаянно маялся
сомнениями в обстоятельствах новой жизни. Одним словом, я
вдруг возжелал уважать Машины задумки, сразу было ясно –
Маша в своих берегах твёрдо определилась. Вопрос, а к чему
ей радио и журнал! Тут моему ремеслу приложения нет. Даже
выпуск стенгазеты, если бы такая глупость пришла кому в
голову, меня отторгла бы чужеродностью затеи. В лекциях
Маши, при её самодостаточности, для меня нет перспектив. А
ведь что-то держит! Маша не отпускает.
Наши полюса сходились, неловко обходя угрозы
отторжения. Маша со старенькой мамой переехала ко мне в
Штутгарт. Ей не привыкать начинать свою деятельность на
новом месте. Вскоре за ней переехал сын с университетским
дипломом и молодой женой. За Машей потянулись
родственники, друзья, творческий народ.
Это было отдохновением души в радостях общения.
Она везде поспевала и во всём – с полной отдачей
незаменимости. Многих одарённых земляков приняла под
своё крыло, и вывела на самостоятельные полезные занятия.
Моя дочь оказалась со всей семьёй на юге страны, в
деревушке Штеген, где особых перспектив для полезного
применения своего опыта в дошкольном воспитании детей
дочь не имела. У Марии возникла идея обратиться в
социальное ведомство с запросом: немецко-славянскому
культурному центру в Штутгарте необходим специалист...
Указали имя и адрес такого специалиста. И – чудо из чудес!
Германская бюрократия пошла навстречу нашим
потребностям. Семья Виктории в составе шести человек
получила разрешение на переезд. Вика взяла на себя
самостоятельный сектор в нашем объединении. В короткие
сроки заняла свободную нишу – организовала дошкольный
творческий процесс.
Мария и меня быстро усадила за дело. Через компьютер
вывела на интернет, на Стихи.ру и Проза.ру, на книжки
воспоминаний. В культурном Центре мне тоже выпала
скромная нагрузка. Но главное – мои книжки. Строго
выражаясь, заготовки книжек во многом были игрой
воображения - красивость вымыслов на постаменте
самолюбования. Мне срочно понадобился ценитель и критик,
импульс к творчеству и тормоз в домыслах, технический
редактор и контакт с книжным издательством. Всем этим
стала она! Всего ей было мало! Сама, помимо широких
функций в процессе интеграции переселенцев в германскую
жизнь, ни на минуту не оставалась без дела: поспевала
обшивать себя, украшаться вышивкой, дизайном. Вернулась
к акварельной живописи в давно забытое рисование. Она
всерьёз приписывала мне заслуги – ты оживил во мне былые
страсти к творчеству. Я в ответ скаламбурил – я твой Муз.
Легко освоилась в моём прошлом, хотя, у каждого своя
память и своя правда, отыскала глубоко упрятанные в
старческое одиночество корешки былого безудержного
творчества. Маша сделалась незаменимой, а я не возражал
против её участия. Совместными стараниями родились
«Забияка», «Болтун» - вроде отдушина воспоминаний для
себя, для неё, для потомков. А эта, уже третья книжка -
«Полюса» - старается не фальшивить в угоду красивостям. Но
и без них книжка грозит выпасть в осадок сухим гербарием.
Коснись неосторожно – осыплется шелухой. Из чего ни
попадя возникали рифмовки откровений, которых от роду до
сих пор у меня не бывало.
Сорок самых-самых из разных стран мира
Через год после переезда Марии в Штутгарт местное
издательство под эгидой властей выпустило сборник эссе,
написанных самыми успешными переселенцами в землю
Баден-Вюртемберг. Таких насчиталось 40 человек, из
бывшего СССР оказалось всего четверо. Среди них – Мария.
Вот её эссе для книжки, в переводе автора с немецкого:
«Штутгарт счастливый, прими чужестранца сердечно!»
Я охотно живу в Штутгарте,
потому что я его люблю. Я его
выбрала, как выбирают себе
спутника жизни, с которым
хочешь и можешь все пережить
вместе и, – не дай Бог –
несчастья, - и радости, которых
всегда ждешь. В котором тебе
все близко и дорого: и то, что
сразу и всегда радует глаз:
виноградники, плавно
стекающие с гор прямо в
городские улицы и
сохранившиеся до наших дней стройные кварталы начала 20
века, подымающиеся из центра города в горы, навстречу
виноградникам, и то, что составляет его внутренний мир – его
прошлое и настоящее. Это легко читается в щедро открытой
книге городского ландшафта: сказочно чарующий Клёстерле
Бад-Каннштадта и герцог Эберхард Бородатый на могучем
коне во дворе Старого Замка, задумчивый Шиллер, стоящий
на высоком постаменте, окруженный великолепьем
цветочного рынка, горький и величавый памятник на горе
Биркенкопф, памятник старому Штутгарту, который навеки
канул в прошлое.
Может быть, я говорю так о городе потому, что моя
профессия – история культуры. И все то, чему я учила
студентов на Украине по книгам и картинам, я не только
увидела, а прочувствовала здесь, в центре Европы.
Уже больше десяти лет я живу в Германии, видела много
городов, работала в Эрфурте и в Брауншвейге, но приехала
в Штутгарт. Возможно, город стал мне особенно близок и
потому, что он похож на мою первую родину - Украину. И всё
же было три источника, три идеи в моей жизни, которые
подсказывали мне: Штутгарт, Штутгарт, Штутгарт.

Первый – в самом раннем детстве. Я родилась в Сибири, в
самой середине 20 века и в суровые зимы мой дед
рассказывал о теплой зеленой стране с частыми старинными
городами, где на рождественских базарах происходят чудеса,
где в густых горных лесах можно встретиться с маленькими
человечками – хранителями подземных сокровищ, где в
кирхах играют удивительные органы, а на деревенских
площадях всегда пахнет яблочным пирогом с корицей и
молодым вином. Дед мальчиком жил и учился в Швабии,
потом изучал в Шварцвальде лесное хозяйство. И не только
народные сказки пришли ко мне в детстве, но и первое
большое стихотворение, выученное наизусть почти
полностью, было – «Ивиковы журавли», а с ним и новое имя
– Шиллер, перекатывающееся во рту, как камушки в горном
лесном ручье.
В юности ко мне пришла русская литература. И ещё одно
имя – Марина Цветаева. Великий русский поэт, мой любимый
поэт, которая писала:
И где возьму благоразумье:
За око – око, кровь за кровь», -
Германия – моё безумье,
Германия - моя любовь.
Ну, как же я тебя отвергну,
Мой столь гонимый Фатерланд,
Где все ещё по Кенигсбергу
Проходит узколицый Кант,

Где, Фауста нового лелея
В другом забытом городке –
Гехаймрат Гёте по аллее
Проходит с тросточкой в руке...

А на вопрос, «кто ваш любимый поэт?» не Пушкина назвала,
а трех немецких поэтов: Гете, Гейне, Гельдерлин. Почему?
Ответила так: “Франция для меня легка, Россия – тяжела,
Германия – по мне. Германия – дерево, дуб (Гёте! Зевес!)
Германия – точная оболочка моего духа...»
И я поверила ей. И запомнила – ещё в юности. Но
никогда не думала, что буду жить здесь и пройду по местам
Марины Цветаевой, и в Штутгарте буду каждый день
проходить по Гельдерлинштрассе.
Жить в Советском Союзе за железным занавесом было
душно и несвободно, как в подвале. Мы думали, когда-нибудь
подвал должен открыться и железный занавес пасть. Но
после распада страны жить стало просто страшно: полное
бесправие и уже никаких надежд на будущее. Нам с сыном
удалось уехать, нам повезло. Теперь он заканчивает
университет, и я уверена, что он достойный гражданин
Германии, гражданин демократической страны. Он хотел
уезжать в Германию, а я – боялась. Боялась оторваться от
своих культурных корней и не укорениться в новой культуре.

Есть в украинской степи такая трава без корней - перекати-
поле, которую ветры носят по степным просторам. Но – Бог

или судьба мне помогли. Все годы в Германии я занимаюсь
немецко-русскими историческими и культурными связями.
Множество связующих нитей создают прочную ткань,
соединяющую две великие европейские культуры. И
Штутгарт - широкая яркая лента, вплетенная в неё. За три
моих года в Штутгарте вместе с моей подругой Ингрид Крингс
и моими коллегами по ферайну я провела почти сто пятьдесят
различных тематических вечеров. Эта работа помогла мне
понять, что и культура моей новой родины стала мне близка
также, как и та, что я получила вместе с материнским языком.
Просто жизнь моя стала вдвое богаче. Я могу сказать, как
бывавший в Штутгарте и написавший в Германии и о
Германии достаточно много русский писатель Иван Тургенев.
Он писал, что он, наконец, окончательно решил здесь
поселиться и считает себя немцем, и гордится этим.
Наверно, когда-нибудь я буду рассказывать моим внукам
русские или украинские сказки, как когда-то мне
рассказывал немецкие мой дед, но уже на их муттершпрахе –
на немецком. Я буду рада, если они будут знать русский и
украинский языки – но ещё больше радуюсь я, когда думаю,
что они будут каждое утро видеть в просветах городских
кварталов виноградники, сползающие с гор в город и дома,
подымащиеся навстречу им по склонам гор и будут каждый
день проходить по Гельдерлинштрассе, Шиллерштрассе,
Гегельштрассе...
Главное - мои внуки будут штутгартцы!»
С той поры прошло почти два десятилетия под знаком
успешной жизнедеятельности нашего семейства и
Культурного центра. И её внуки действительно стали
штутгартцами.

Земля простёрла к небу растресканное тело,
пожухлые листочки, сожжённую траву.
И обалдевших граждан,
иссохших родников расплавленные русла...
Да мало ли чего ещё являет горе-горькое
на теле, пострадавшем от злобности стихий!
Нам небо отвечало с холодностью беспечной
волнами жаркой плазмы, не ведая вины,
мольбам не соболезнуя и не внося поправок
в своё всевластье полное.
Тянуло ветром с запада, от берегов неведомых -
страны, которой выпало быть краешком Земли.
Тянулось к горизонту безбрежье и бездонье
непроходимой бездны просоленной воды.
И возносилось марево к высотам ненасытного
жигана раскалённого, соль оставляя дну.
Пары сгущались облаком, сложившись отражением
кипящей прорвы вечности на голубом панно.
И меркли краски иссуши, темнели в тучах шалостью
капризов, неподвластных земле и небесам...
Вот разгремелось громами,
пересверкалось в молниях -
на землю раскалённую
Обвалом долгожданное обрушилось дождём.

Залило шрамы-трещины,
Залило рты разверстые,
взорвало русла тухлые,
перехлестнуло край.
А я стоял над кустиком, моей рукой посаженным...
ромашки ли, гераньки, иль розочки с шипочками -
какая в этом разница! И разве это важно вам!
Я прикрывал собою от мощных струй и градин...
А надо мной держала
случайный шмат плащёвки
Встревоженная Маша ...
Как дай вам Бог!..
Живём...

Сапожник без сапог

в советские времена мастера-надомники скрывали свой
запрещённый промысел от властей. Кроме того, портные,
сапожники и прочие «пережитки капитализма» часто не
имели ни кожи, ни тканей, ни времени на изделия для себя.
Заказы поступали от людей состоятельных, имевших доступ к
дефицитным материалам и деньги на оплату заказа.
Ну, и что из этого следует? А следует, например, мой
папа, судья республиканской категории по футболу, который
ничему из правил судейства меня не обучил. Иногда брал на
стадион и напутствовал: наблюдай и понимай. В его запасе
имелись различные свистки для судейства матчей. И я мог
иногда брать тайком не самый ходовой свисток на дворовые
игры. Как-то важную встречу высшего ранга – улица на улицу
- меня назначили провести в качестве арбитра. А как же! Сын
судьи, свисток есть, выводи команды в поле. И я свистел в
свисток за явные нарушения правил: выход мяча за пределы
поля, гол в воротах противника, игра рукой и... всё. За первый
«зевок» положения «апсайд» я получил от Митьки Баймлера
кулаком в зубы до крови из губы под зубами и губы над
зубами. А где мне, пацану из деревни, знать, что такое
«апсайд» в их городском футболе!
Второй раз я получил по шее на матче взрослых команд,
когда в ходе игры с трибуны дунул невпопад в папин свисток.
После чего свистеть мне уже никогда не приходилось. А
некоторых футбольных правил я по сию пору не знаю.
Но папа был не только судья высокой категории, он был,
в моём понимании, лучшим в репортёрском искусстве. Я не
припомню случая, когда бы он мне, кроме фраз общего
назидания, что-либо поведал из секретов журналистского
мастерства. Тяга к этому делу зрела во мне помимо прямого
его участия, даже против его воли: папа в меня не верил! А
все вокруг полагали, что в редких случаях моих удач за меня,
конечно же, пишет папа. Если бы представился случай
сравнить, любой поймёт, что в своём ремесле мы не просто
абсолютно разные, но даже – антагонисты. Рядом с великим
мастером дела я вырос точно, как сын сапожника - без сапог!
Назло судьбе из этого «сора» что-то получалось.
Раскрытое таинство таинством перестаёт быть!
Сокровенное в том и уникально, что нисходит из неведомого
и неведомо в каком сущем пребывает. Одно можно признать,
что есть озарение и оно возникает из неведомого.
Остановимся на том, что в мозг приходит наитие. И далеко не
всем дано уловить этот миг. А уж далеко не каждый в
состоянии заметить это в чужом творчестве. Это как вспышка
молнии незримой мощи, способной убить, чтобы ты не успел
понять, что именно тебя убило!
Никогда в жизни я не верил, что простое и великое
обитает в небесах, возвращается к небесному. Все
возможности таятся в человеке от природы и действуют как
проявления естества. А что кому не понятно – от лукавого.

Штейнбрехт и Багрова

С этими замечательными людьми я по собственной
глупости не сошёлся полюсами. В оправдание себе могу
сослаться на расхождение профессиональных интересов. Я
вбил себе в голову страсть к журналистике, а эти двое были
людьми театра, когда они поженились, мне от роду было
меньше года. Потому они казались мне отжившим
анахронизмом.
Теперь приходится восстанавливать справедливость
крохами скудных воспоминаний и по скупым заметкам
интернета. Евгений Александрович не раз пытался сблизить
наши полюса. Для какого-то спектакля
детской студии, которая была создана им
и его женой при детской редакции,
Штейнбрехт потребовал у начальства меня
в помощники. Я не помню его наставлений,
в памяти осталась только совместная
работа с их штатной помощницей Гулей
Жакуповой. Она умело управляла
событиями постановки по рангу своей
ответственности, и актёры её слушались. А
я ни черта не смыслил в непонятной мне

колготне юных персонажей спектакля. После этого Евгений
Александрович будто и не замечал меня и моих ровесников -
любителей кино, телевидения, литературы, но не театра.
Всю жизнь висит на мне горькая оценка, когда, слегка
картавя, старик сказал про нас: «Пги пгиличной ойганизации
этих босяков не пгиняли бы в искусство даже полотёгами!»
Он ошибся, но в нём говорил театрал, а мы созревали в
другом ремесле.
Поздно и безнадёжно казниться. Когда началась война с
Германией, Штейнбрехты были изгнаны в ссылку за то, что
«Шпрехт» был немец, а его жена, Клавдия Владимировна
Багрова, не отказалась от мужа лишь из-за его национальной
принадлежности к немцам. Культура Карлага прорастала на
законах тюрем и лагерей. Караганда многие годы была
«закрытым городом», затянутым в тиски колючей проволоки
и беспощадной военизированной охраны.
Вскоре детская редакция полным составом приняла
приглашение на телевидение Целинограда. От всего
коллектива «Шпрехтов» в Караганде осталась только Гуля
Жакупова. Уехать вместе со всеми она не могла. На её
попечении смолоду оставались дети умершей сестры. Многие
годы спустя Гуля перешла в мою редакцию новостей. Лучшего
режиссёра за все мои годы в новостях редакция не имела.
Гуля была ученицей «Шпрехтов»!
Отпустить Штейнбрехтов не имел никакого права Кали
Аманбаев. Но ему сильно досаждал союз энтузиастов театра.
Центр живого творчества переместился с ними из нашей в
соседнюю область. Словом, в Караганде забот начальству
резко убавилось. Начальники оказались в этой потере ничем
не умнее меня.

Где-то всё хорошо

Муж моей тёти Хаюни был малограмотный романтик
Валентин Иванович Иванов. Непростую жизнь кумира нашего
детства я уже описывал в прежней книжке. Он был так полон
талантами, что всего за один раз не перескажешь. Два слова:
– хронический выпивоха, даже, честно сказать, конченный
алкоголик – эти два слова исключали право на
дополнительные штрихи к его портрету. Но в том-то и дело,
что это не так. В любом состоянии он сыпал остротами. Вот,
примерно: «Если здесь всем плохо, значит, где-то всем
хорошо!» И, накопив денег трудом и бесчисленными
халтурками, почти каждый год собирал свою жену Хаюню в
отпуск по стране. Словно искал, где же именно всё хорошо.
Валентину и дома было не так уж плохо. Выпив, он бил
чечётку, показывал фокусы, шил на продажу тапочки,
ремонтировал любую технику – от часов любой марки и
фотоаппаратов до велосипедов; сам фотографировал людей
за деньги, балагурил и не сидел без дела. Из отпусков
привозил впечатления. Все поездки были такими, будто он
специально копил в поездках багаж восторгов. Так было
особенно заметно в середине пятидесятых годов, когда в
Москве открыли доступ на территорию Кремля. Валентин
взахлёб рассказывал, как он обошёл там всё, даже посидел
на каждой лавочке. На вопрос про лавочки, так ли он сильно
уставал в столице, Валентин отвечал просто: «Я верю, что на
какой-то из них обязательно хоть раз сидел Сталин!»
Скажешь, простота хуже воровства? Не совсем так! С
лавочек он успел разглядеть и многие
достопримечательности, которые были доступны пытливому
уму. Многое он воспринимал глазом художника. Помню,
Хаюня жаловалась своей сестре, моей маме:
- А мой-то повадился пить вино с художниками! И когда
это кончится!
Долго в их квартире висела копия с картины Крамского,
которую Валентин увидел в Третьяковке. «Портрет
неизвестной». Копия кисти нашего Валентина Иванова.
Думаю, Валентин, чтобы не кривить душой против автора,
свою копию поименовал «Прекрасная незнакомка».

Он отыскал в журнале «Огонёк»
цветную фоторепродукцию и во всех
деталях перенёс копию произведения
на холст. Маслом! Оказывается, не
только пить вино ходил к художникам
открытый мечтаниям Валентин
Иванович. Я стоял в Третьяковке у
подлинника Крамского и, не сочти за
кощунство, восхищался оригиналом, вспоминая копию - дело
кисти нашего выпивохи.
Мне жаль, что в полумраке прихожки его квартиры по
улице Гоголя, 24 на перекрестии с Бульваром Мира, 36, в
Караганде мало кому довелось видеть копию с картины
Крамского. Наш дядька был самородок, который сам себе не
знал цены! С тем и покинул мир далеко за девяносто, будучи
в совершенном блаженстве от постоянного перепоя.
В состоянии подпития он прошёл с боями всю войну,
получая перед каждым боем «наркомовские» сто граммов. И
после победы это вошло в привычку навсегда: скользнув
глазами по небольшому иконостасу из боевых наград, где
главной была медаль «За отвагу», высшая солдатская
награда, уходил помянуть однополчан. И только потом
окунался в свои дела, имея в сознании стержень жизни –
право решать «где кому плохо, а где кому хорошо» ...
И это не всё, чем был и остался в моей памяти
бесшабашный наш дядька. В забегаловке, куда ежедневно
хаживали ветераны, Валентин Иванович организовал
«Девятую студию». По образцу и содержанию, как у
Валентина Зорина на Центральном ТВ. Но это уже из области
политики. Крамской с его «Портретом неизвестной» были из
другого мира. Но как осмысливали события в мире коллеги
моего дядьки, не могу передать. В той забегаловке сам не
бывал, а выдумывать даже за алкаша – не мой дар.

Вначале был Балхаш

Мой первый документальный фильм начинался словами
«Города вырастают там, где это необходимо людям». Это
смелое утверждение выросло в подсознании из более чем
решительного – «Нет высот, которых не брали бы
большевики!» Или
«Нам нет преград
ни в море, ни на
суше...»
По правде,
вначале города
вырастали у рек и
озёр. А уж потом – у
подземных богатств, которые необходимы людям. Вот – озеро
Балхаш, колоссальные запасы воды и рыбы в самой что ни на
есть полупустыне. А неподалеку открылись богатые
месторождения медной руды. Караганда была ещё в зачатии,
а про Медеплавильный завод на берегу Балхаша уже
говорили, что «каждые девять пуль из десяти, выпущенных
во время войны против Гитлера, были из казахстанской
меди!» Там зарождался город и трудовые традиции, разные
базовые основы, которые перекинулись на угольные
месторождения Караганды и на будущий металлургический
комбинат. Многое у нас оттуда, из города Балхаша.
К чему всё это вспоминать? Ради исторической
справедливости. Как же без того, чтобы не помянуть тихим
словом кадры Прибалхашья! Всех, с кем довелось
столкнуться, вспоминать не буду. А вот один политработник
из Балхаша капризами переменчивых времён многие годы
был главным редактором областного телевидения. Самые
зрелые годы он провёл в отделе пропаганды-агитации обкома
партии. К журналистике примкнул попутно – выпускал
пособие «Блокнот агитатора». Пособие для пропагандистов
исправно проводило в массы политработников установки ЦК
партии. Никакой отсебятины!
Да, пора представить нашего главного редактора –
Семёна Борисовича Брандорфа. В злоязычном коллективе он
шёл под кличкой «ребе». Партийная выучка определяла
пределы его компетентности: знать, чего нельзя и ждать
указаний, чего можно. Редактура главного состояла в правке
текстов для телевизионного эфира. В основном, взамен слова
«более» вписывалось слово «свыше». И наоборот.
Собственное авторство Семёна Борисовича
ограничивалось подборкой интересных сведений из
солидных изданий страны. Раз в месяц на экранах появлялась
его передача «Понемногу о многом», со временем название
подправили - «Обо всём понемногу». Или наоборот. Не могу
утверждать, что это было пределом творческих способностей,
но подниматься за скромные рамки главному не позволяла
партийная выучка. Однажды в нашем ребе взыграло ретивое.
В строго личной беседе он доверился, что имеет давние виды
на меня: я должен подготовить такой материал, чтобы по его
следам бюро обкома партии приняло постановление!
Трудно себе представить, как бы мне удалось в
информационных сообщениях редакции новостей побудить
бюро обкома партии на целое постановление. На основе моих
однодневок! Правда, за всю историю Карагандинского ТВ
подняться на такую высоту, кажется, никому не удавалось.
Помню только один случай, когда бюро обкома партии
полным составом трижды просматривало репортаж Миши
Хурина и Жени Пармета о крупных хищениях на
мясокомбинате. В итоге Мише пришлось, сберегая партбилет,
искать работу в соседней республике. Ассистент
кинооператора Женя Пармет до отъезда из Караганды не мог
подняться в должности на ступеньку выше. А мясокомбинат
вскоре был удостоен высокой государственной награды.
Репортаж Хурина и Пармета до эфира не допустили.
Был ещё один всплеск творческой мысли Брандорфа. Он
потребовал от журналистов студии выпускать регулярную
стенгазету! Были созданы творческие объединения в числе
трёх или даже четырёх штук. Главный взял под контроль
процесс, но усилия застряли на двух неодолимых
препятствиях: какое название дать стенгазете, и – о чём
писать. Аргумент критиков идеи был коварный. Ведь в нашем
холле, где должна была висеть стенгазета, ежедневно бывает
множество посторонних людей. Зачем посторонним знать
откровения одних журналистов о «проколах» в работе других
журналистов! Но был и другой аргумент: всю жизнь пишем, а
тут ещё стенная печать!
С возрастом Семёна Борисовича, ценя его богатый опыт
партийно-политической работы, пересадили на
стратегическое планирование и на подготовку отчётных
справок для высоких инстанций. А на роль главного
редактора пригласили даму, имевшую богатую практику в
секретариате газеты города Балхаша. Чувствуете, где
карагандинские корни?! Тут был пример другого порядка.
Вера Андреевна Колобаева, Верочка заслуживает особого
места в моей книжке. Не ищите похвального слова нашему
«ребе».

Геволт !

Это панический вопль – то ли прошение о помощи, то
ли последний шанс на спасение по воле Всевышнего - так я
умудрился перевести слово из моего непонятного родного
языка. После нешуточной школы преодоления «всех тягот и
лишений армейской службы», имея за натруженными
плечами и ногами высокие достижения в боевой и
политической подготовке, мне выпало быть участником
грандиозных учений, когда «воевали» две танковые армии.
Седьмая танковая - наша, в обороне, а Восьмая танковая - в
нападении. Диапазон охвата действий двух армий был не в
моём представлении обо всём масштабе той «войны». Так
что схема событий предлагается с точки зрения сержанта в
должности временного командира взвода.
Вводная установка для учений гласила, что наш командир
полка как будто выпал из управления частью по серьёзному
«ранению», а вся иерархия сдвинулась на одну ступень.
Начальник штаба сменил командира полка, начальник
разведки – начштаба. Когда эта передвижка дошла до меня,
то из заместителей я вступил в должность командира взвода.
Наш взводный «ушёл» на полковую разведку. И влиять на
наш уровень права не имел. Короче, моя задача была
нешуточной: проникнуть в район реки Западная Двина, где
по

установке учений «противнику» предстояло форсирование
реки. Близ речной переправы противник не дремал, ожидали
разведку противника.
Мои действия контролировал посредник, полковник из
штаба Белорусского военного округа. Он оказался
сотрудником газеты «Во славу Родины». С добрым дядечкой
мы быстро нашли общий язык на принципах репортёрского
братства, делили сухари и тушёнку из энзэ экипажа. Попытка
в полумраке пристроиться на деревенской околице чуть не
закончилась провалом. Военный репортёр хрипло вздохнул,
когда мне удалось завести двигатель и на скорости удрать в
темноту.
Не скажу, каким чудом в ночной кутерьме нас отыскал
настоящий командир взвода, который обязан быть в штабе
полка. И это нарушение «посредник» нам простил. В хилой
подсветке луны мы разглядели на берегу реки кучку сосен
деревенского кладбища. Там в сугробе снега отрыли окоп для
танка и тихо зарулили в это укрытие. Он ни слова не сказал
также, когда у меня отказала рация, а я сорвал пломбу, что
запрещено категорически, методом тыка оживил рацию и
смог вести работу в эфире. Командир взвода приказал «не
рыпаться» и сидеть на кладбище в стиле детской игры
«замри». Сам старлей в полумраке рассвета исчез, а в
утреннем полумраке я разглядел, как на ладони, понтонную
переправу «противника». Сотни боевых машин готовились к
броску через водную преграду на оборону наших. Это было
не далее ста метров от нашего убежища! Массы снега
оказались неодолимым препятствием для ленивых
соперников из разведки противника. Кто же поверит, что на
кладбище можно упрятать танк!
В обороне тем временем
события взял на себя майор
Быков, Герой Советского
Союза, как и мой командир
взвода, тайком сменивший
кого-то при штабе армии.
Пожилой дядечка чуть выше
полутора метров роста, в те
ночные часы показал, за что в
войну давали золотую звезду
Героя. Майор Быков в
зарослях опушки леса выстроил танковую оборону из...
бортовых грузовиков марки ЗИЛ-130. На замаскированных
бортах упрятали «пушки» из сосновых стволов при солдатах
«экипажей танков», имевших у себя взрывпакеты.
А у нас на кладбище, на огромной сосне среди
разлапистых ветвей прятался с биноклем рядовой Казимир
Недвецкий, заряжающий моего экипажа. Он диктовал мне
данные о продвижении танковых колонн по понтонному мосту
в трёх направлениях к засаде нашей Седьмой танковой. Я по
рации шифровкой докладывал разведданные в наш штаб.
Легко и просто! Кто бы мог умыслить простоту нашей
конспирации! И никто из посторонних офицеров не мог знать,
что наш танк только накануне прибыл из Сталинграда после
капитального ремонта и в его электрооборудовании была
масса неисправностей – слава советской оборонной
промышленности! Более того, на всю нашу танковую армию
разведку приказали обеспечить силами нашего полка. А у нас
из трёх танков на ходу был только мой – уродец после кривых
рук ремонтников! И если бы не мой порыв устранить
неисправности в электропроводке, наша танковая армия в
засаде оказалась бы безо всякой разведки!
Под наши сообщения майор Быков успел перестроить
оборону и «противник» всей армадой попал в ловушку на
краю лесного массива. «Противник» развернул боевые
порядки против ложной обороны, а наши настоящие танки
внезапно вырвались из лесной чащобы и стрельбой из пушек
холостыми снарядами во фланги танковых колонн «наголову
разбили врага». Посредники зафиксировали: наша, Седьмая
танковая армия победила!..
(Однажды на учениях меня экзаменовали по тактике –
есть такая наука в делах военных. Проверяющий был
пожилой офицер, участник Второй мировой войны. Я должен
был по карте провести свою разведгруппу из одной точки в
другую. Читать карту я толком не умел и повёл по карте
разведпоиск пальцем - как попало. И по вершинам гор, и по
непроходимым болотам, и по буреломам. Единственно, мне
хотелось быстрее прекратить это истязание
необразованности.
Мудрый попался мужик-проверяющий. Он мне сказал:
- Вы всё делали неправильно! Но я вам ставлю
положительную оценку за быстроту принятых решений.
Нельзя тормозить процесс. На минутку застопоришься в
раздумьях – тебя враг и прихлопнет. Выйдешь, сынок, на
дембель – так и в жизни поступай. Решай на ходу! Война план
покажет. А как остановишься – прихлопнут!..)
Итак, на учениях «противник» проиграл «сражение»
мне, дилетанту в самом начале операции. А в разгар
сражения врага добил Герой Союза майор Быков.
После «боя» по команде «отбой» я вышел из укрытия на
кладбище и повёл машину к своим, открывая всем взорам
белые полосы на башне танка. А навстречу возвращалась
восвояси танковая армада «противника», без белых полос по
башням танков. С головной машины мне подали сигнал
остановиться. Я встал. Встала и танковая армия «врага». Все
танкисты в комбинезонах, званий не различишь. Пожилой
офицер представился:
- Генерал-лейтенант такой-то, командующий армией...-
Я в ответ:
- Заместитель командира взвода разведки, сержант
такой-то...
- Где была ваша засада?
- Танк в окопе, вон на том кладбище, в снежном сугробе.
- Что же видели вы из своего гроба в сугробе?!-
- А мой солдат с биноклем вон с той сосны всё видел.
- Один сержант и один рядовой целую армию, ...-
Генерал не договорил горького матерка и махнул рукой, что
можно было понять «двигай с глаз моих...!». Я откозырял
колонне «противника», дал команду, мой танк тронулся. А
встречная колонна стояла на месте, пока мы не прошли почти
триумфально вдоль всей громады «поверженной» Восьмой
танковой армии.
Потом мне рассказали, что по моим донесениям наш
командарм выяснял, сколько разведчиков передают
сведения. Ему докладывали: экипаж танка из взвода
разведки. И звучала команда: в район переправы нанести
массированный авиаудар, к переправе отправить новую
группу разведчиков! Командующий с принятием решения не
мешкал. Условно меня шесть раз «уничтожали» свои же
снаряды.
А после учений меня вознаградили краткосрочным
отпуском на родину, что и привело в результате к рождению
моей дочери Виктории. До конца срочной службы оставалось
всего ничего – меньше года.


ВОТ ИМЯ МАЛИКА ИМАШЕВА

Родился и вырос в селе под Карагандой. В 17 лет обманул военный комиссариат, призвался в школу лётчиков и успел за полгода до окончания войны с гитлеровцами совершить более трёхсот победных вылетов. За несколько послевоенных десятилетий прошёл путь в руководстве областных предприятий и партийных органов до высшего ранга. Малик Имашевич оставил на множестве адресов своё славное имя. Вот последнее из них. Под его руководством старенькая типография вышла на самую современную в Казахстане фирму Книгоиздата, с полностью автоматизированным комплексом производства. Уже из больничной палаты он позвал меня для беседы, рассказал про свои последние победы. И своё девяностолетие отметил, накануне кончины, поправкой в биографию предприятия.
   Меня Малик Имашевич позвал сделать репортаж о заместителе главы областного начальника, который полностью загружал японской электроникой подарками за государственный счёт, они адресовались руководству Академии Наук Казахстана за присвоенное ему звание члена-корреспондента. Далёкий от науки служебный ранг хозяйственной значимости - научное звание член-кора! Полный грузовик с прицепом, японская электроника за государственный счёт, подарок чинушам научного заведения... А Малику впору было похвалиться своим успехом другого ранга. Он доживал свой юбилей последним достижением - выходом учреждения из высокой оплаты за государственный счёт на меньшие потери для содержания за счёт государства...

   РЕВИЗИОНИЗМ БОЛЬШЕВИЗМА

Такое заглавие требует глубоких раздумий. А глубокие раздумья полагают широкий диапазон знаний. Поскольку у меня и с диапазоном есть проблемы, стал я тонуть в глубинах раздумий. Причина в том, что по части марксизма-ленинизма у меня тем более есть серьёзные недоработки. По этой части надо читать и читать, думать и думать. Процессы очень нелёгкие, чего я отродясь не люблю. И если уж на моей памяти имеются сходные случаи, то я обращаюсь к собственному опыту: что я там уже надумывал? Оказывается, ничего особенного по этой части у меня не прослеживается! И ни с того, ни с сего память подсказывает мне случай из моей жизни, когда что-то подобное уже ставило меня в тупик. И вскоре возникло имя - Борис Жеребко. Что же это за тип с таким неблагозвучным именем, рядом со словами «марксизм-ленинизм»? И, надо же, вспомнилось.
По заказу киностудии документальных фильмов я написал сценарий о строительстве доменной печи на Карагандинском металлургическом комбинате. Контора солидная – студия хроники в системе киностудии «Казахфильм». Там у них всё серьёзно: сценарная заявка, договор на сценарий, творческая группа, и так далее. Ночей не сплю – думаю.
  Ладно. Это было со мной – точно помню. Но не так давно в интернете слушаю интервью с Лёвой Кузьминским. Был в нашей группе такой парнишка, ассистент. Подавал мастеру-кинооператору Юрию Литвякову кассеты, сменную оптику и прочие важные для киносъемки детали. И вот этот парнишка вырос до большого специалиста, преподаёт на операторском факультете и прочее. Радуюсь я, ведь в начале его карьеры выпало мне принять Лёву в свою редакцию на телевидении. Даже в каких-то мелочах профессии передавал азы ремесла.
   А на фильме про домну он уже вырос до ассистента кинооператора. И вот годы спустя в интервью для какого-то телеканала Лёва откровенничает, как «ночей не спал, обдумывал каждый фрагмент сценария, шлифовал слова будущего дикторского текста». Может, ночей не спал, слова шлифовал, но не помню, чтобы парнишка «принеси-подай» истязал себя в работе, которая возлагалась на автора сценария, извините, на меня!
     К тому же, автору сценария придаётся редактор. Это особо подготовленный в вузе специалист! Вот с кем мне будет легко одолевать препятствия в созидании, мыслилось в те давние времена. Лёва исправно подавал что-то нужное режиссёру-кинооператору Юре Литвякову. Но я для Лёвы Кузьминского не был уровнем его творческого руководства! Для меня был таковым Боря Жеребко, редактор. Ладно, там – Лёва, для меня он никто. А вот – Жеребко!
  От людей знающих навожу справки про редактора Борю. Тут, оказывается, такая история. Жеребко имел счастье пройти конкурс на режиссёрский факультет ВГИКа у самого Герасимова. Сергей Аполлинарьевич чутьём великого мастера советского киноискусства обнаружил среди абитуриентов в Боре Жеребко зачатки дарования и приступил к пестованию в Боре будущего большого мастера. Но как изредка бывает, Боря Жеребко попал в число «изредка бывает» и был переведён из режиссёрской мастерской на обучение в редакторскую группу будущих мастеров большого кино. Там у него тоже случился некий афронт, в результате новых капризов судьбы Жеребко докатился до встречи со мной в его нынешней высокой должности – редактора моего будущего документального фильма в две части про доменную печь.
Жеребко при нашей первой же встрече задрал уровень требований на высоты ВГИКа. Вот где я услышал глубокую мысль о требованиях ко мне при работе Лёвы Кузьминского (!) над моим сценарием. Хотя худсоветом студии сценарий был уже принят, редактор Жеребко поставил передо мной требование «добиться движения мысли» в моём сценарии. Чуете, как всё сложно в большом кино!
    Повторяя исторический опыт общения с редактором Жеребко, я решил добиться «движения мысли» и в книжке «Полюса». Клянусь, и в этой кропотливой работе Лёва Кузьминский участия не принимал. Поэтому я беру три новеллы из книги «Болтун», переношу их в новую книгу!  Это же было со мной? Значит, это я имею право, для углубления мысли при её движении по пути ревизионизма большевизма. Пусть Лев попробует!
    Я был членом КПСС ровно 30 лет. В кандидаты и в члены партии вступал в армии. Мало ребят так поступало. По разным соображениям. Вот, например, механик-водитель танка Миша Бурдыко однажды стал агитировать меня вступать в партию. Я ему объяснил, что уже вступил, даже имею партийный билет. Он сильно расстроился. Жаль, говорит, так бы у меня был хоть один, кому я дал рекомендацию в КПСС. Стал я расспрашивать: а как бы он меня агитировал, если бы я не признался, что в этом нужда отпала. Миша сразу загорелся огнём пропагандиста, агитатора и организатора:
  - Вот, смотри. Вернёшься ты из армии домой. Пока тебя не было, крыша в хате прохудилась, а председатель колхоза не даёт материалов на ремонт. Ты ему – бах партбилет на стол: мне положено! Куда он денется? Наша партия - великая сила!..
Так вот, когда я получил две рекомендации от хорошо знавших меня однополчан-офицеров, третью я попросил от папы, из Караганды. Аргументы мои папа принял, рекомендацию написал и пошёл в райком партии заверять её. Там эту идею встретили в штыки. Мои аргументы их ещё больше распалили. «Да это - путь к ревизионизму» - шили мне и папе партийное «дело». Пока папа не пошёл выше райкома, где моё светлое желание одобрили.
Что же это за аргументы? Во-первых, я хочу стать товарищем по партии великого теоретика и автора Коммунистического манифеста Карла Маркса. Во-вторых, я хочу, чтобы один из рекомендующих меня был всегда рядом со мной, а не оставался на удалении в три тыщи километров, в Полоцке. Главное, ответственность за меня перед партией несёт тот, кто давал рекомендацию и гарантирует мои права быть членом КПСС. Какую ответственность понесут в случае необходимости коммунисты в таком удалении от Караганды? Я всё это глубоко продумал. Искренне именно так рассуждал. Хоть «Капитал» Маркса ещё не читал, но убеждения и порывы были.
Получив нужные мне три рекомендации, я предстал перед партийной комиссией политотдела дивизии. Там мои аргументы встретили понимание и поддержку начальника политотдела полковника Николаева. Умный был мужик. Идейный. Меня приняли кандидатом в члены партии. Через год кандидатского стажа я имел право вступать в члены партии. Куда я успешно вступил. И снова – с третьей рекомендацией из Караганды!
Из партии я вышел 30 лет спустя. Тут уже совсем не до смеха. По той причине, что ни первичная партийная организация, ни один партийный комитет от райкома до ЦК партии не подняли коммунистов против ГКЧП! Куда же они все подевались, почти двадцать миллионов товарищей по партии? Куда они подевались в те три дня, пока Ельцин морду ГКЧП чистил? По сберкассам разбежались, сбережения спасали! У меня сберкнижки не было, ничего не имелось в неё откладывать. При коммунизме обещали вообще деньги ликвидировать. Так я по этой части уже почти в коммунизме жил, без денег. Почти. Сознательности у меня было – хоть с кем поделюсь. Хоть с тем, который нам с папой дело пытался «шить», за ревизионизм. Где ж его теперь достанешь! Я был исключительно непримиримым в борьбе за чистоту рядов. Только мало кто со мной соглашался. Будто мы в противоположных партиях живём. Я в КПСС, а они в партии Миши Бурдыко: бац партбилет на стол - чини мне крышу!
   Но вот что интересно. На третий день после возвращения из армии домой, меня вызвали в райком партии к секретарю райкома по идеологии товарищу Демьянчуку. Накануне мы сидели с ним в праздничном застолье, пили по-мужски горькую и я отвечал на его вопросы про армию. Александр Филимонович жил этажом выше моих родителей и часто по-свойски заходил вместе с женой к ним поболтать и заодно поужинать. Папу эти визиты раздражали, но добрососедство - дело от нас порой не зависящее. Прихожу в райком, а в кабинете секретаря вижу того самого Демьянчука, который, как выяснилось, стоял стеной против папиной рекомендации мне, с которым вчера мы выпили по рюмочке-второй и вели приятельскую беседу.
        -Вы сколько дней назад прибыли в Караганду? - сурово спросил главный Суслов районного масштаба Демьянчук.
- Сегодня третий день. – отвечаю.
- Вы отдаёте себе отчёт, что совершаете проступок, недостойный члена партии? Вы три дня оставались вне рядов партии!
- Нет, такого отчёта я себе не отдаю. Потому что два дня были выходными, а сегодня – понедельник, как только Вы меня отпустите, я пройду в соответствующий кабинет и оформлю свой приезд в Караганду.
Я его пощадил, замял, что ещё несколько суток провёл в поезде. Демьянчук бы и без того язык проглотил. Но при прочих встречах у папы вёл себя так, будто мы свойские парни. Значит, в кабинете он человек партии, а в гостях у папы он остаётся вне рядов?   
   Однажды мой беспартийный коллега оператор Витя Холодков спросил:
- Сколько в КПСС членов? Я ответил, что около 20 миллионов.    - А всего народу в стране сколько?      Отвечаю, что раз в десять больше. Тогда Виктор припечатал тему: 
- А по какому праву не всегда образцовое меньшинство имеет наглость командовать подавляющим большинством честных
тружеников?!
    Когда в ноябре 1973 года всё руководство
комитета обрушилось на меня в жёстком судилище моей неспособности руководить редакцией новостей, ни один партиец не нашёл слова в мою защиту. А беспартийный Виктор Николаевич Холодков при первой возможности встал перед всем коллективом сослуживцев и потребовал объяснить:
- Как же вам хватило совести поносить человека, которого вы же все в один голос много лет восхваляли, ставили нам в пример! -
Ни у кого не нашлось аргумента против беспартийного Холодкова и поддержавших его сослуживцев. На целых восемь лет я был фактически лишён права на профессию. А когда те же, кто решал мою судьбу со всей суровостью партийной беспощадности, теперь не встали против возвращения меня в журналистику, только Виктор сказал им от всего сердца:
- Эх вы, сраное меньшинство большевиков! -
Я думаю, он был прав, пропустив в слове «странное» звук «Т» …
 

   Коварна животная сущность людская:
Хоть прямо иди, хоть по жизни плутай,
Но ручками-вёслами всяк подгребает
К себе, под себя. - Мне положено! Дай!- 
Причина всех войн, всех побоищ
основа властвует "Дай!" как эпиграф веков.
"Дай!" - необоримая сила бесова,
"Дай!" - превращает людей в пауков.
Радость победы, восторг обретенья
- Пиррова хворь, как сигнал катастрофы.
"На!" же сказавших, от дней сотворенья
Всех и всегда волокут на Голгофу.


ПРО ЛЮБОВЬ И... ДЕНЬГИ

  Я обычно прибегал в редакцию телестудии раньше всех. Но в тот день раньше меня в кабинете уже сидела помощник режиссёра Макен Жанагулова. Увидела меня и - в слезы. Причину своего состояния она изложила вкратце, за тем и пришла пораньше, чтобы никто разговора нашего не слышал: её и других девочек загнала в денежное рабство недавно принятая на работу к нам дама, у нас она получила не бог весть какую должность – инспектора по кадрам. По фамилии Ульбауова. Макен рассказала, что эта самая Ульбауова на кучу молодых казашек оформляла кредиты и приобретала недешёвые вещи в свою собственность. При низких зарплатах девочек им дорогие вещи – мебель, стиральную машину, телевизор, пианино, дублёнку – никогда бы в кредит не оформить. Но ловкачка выдавала фальшивые справки: к зарплате 80 рублей она приписывала единичку. На 180 рублей кредитный бизнес шёл как по конвейеру. Дорогая вещь – в собственность Ульбауовой, а удержание в покрытие кредита – с девчонок. Жить этим девочкам не на что! К тому Макен сообщила, что в этих авантюрах участвуют все руководители подневольных казашек! В том числе и… я! Негодяйка Ульбауова пугала, что дружит с Розенбергом семьями. А если Макен кому пожалуется, то я, будто бы, обещал выгнать её с работы.
   Вон оно что, вон почему Ульбауова периодически заводила со мной праздные беседы вполголоса в присутствии несчастной Макен. И на мои просьбы не мешать работать, горячо жала руки и с улыбочками удалялась. Всё проще валенка. Макен рассказала ещё о некоторых проделках негодяйки. Она принуждала молодых невольниц делить постель со своими пожилыми дружками. Гоняла девчонок в загс - по фиктивным справкам о смерти родственника получать пособия на похороны…
Я немедленно усадил Макен за бумагу, продиктовал заявление в партийное бюро, велел собрать подписи подруг по несчастью. И лично передал бумагу секретарю партбюро. Он от девчонок мог, припугнув, отбиться. А от меня – никак.
   Партийное бюро поручило одной коммунистке подготовить вопрос для разбирательства в рамках закрытого собрания единомышленников. И дело закрутилось. Закрытое партсобрание устами проверяющей было проинформировано: факты подтвердились! К трибуне вызвали ответчицу. Не дожидаясь вопросов, Ульбауова открыла общую тетрадь и стала зачитывать сведения об аморальных поступках… докладчицы по её «персональному делу». Зазвучали имена, даты, авиарейсы, номера в иногородних гостиницах, где Светлана Т., якобы, тайно встречается …
Первыми преодолели немоту собрания оба Розенберга. В один голос мы прокричали «прекратить!» А я вырвал из рук мерзавки тетрадь с компроматом, и в унисон с папой внёс предложение: наглую тётку из партии исключить. Негодующие коммунисты поддержали идею гнать негодяйку метлой из партии.
На следующий день, в обед ко мне за столик в соседнем кафе подсел муж опороченной накануне Светланы. С вопросом:
- Если ты такой умный, скажи, как мне теперь быть? Публичный позор и так далее... –
В результате нашей мозговой атаки пришли к решению: супругов давно приглашают на работу в столицу республики. Так и порешили: многократные приглашения принять. Караганда потеряла двух незаменимых специалистов. На карагандинском ТВ вот уже лет 50 таких и близко нет! А телевидение и киностудия столицы получили в их лице желанный подарок. Тут вам и любовь, и дружба, и кредит, и кадры, и талант - в общем помойном ведре.
Вы, конечно, будете смеяться. Читая книжки памяти моей жизни, можете даже обхохотаться от количества поводов для смеха.


 СЕНОКОС - ВРЕМЯ ЛЕТНЕЕ

  Как-то приспичило мне в график важных событий, что висел у меня в редакции за спиной, вписать строчку «август, 31, 35 лет Стах. движ.».  Никто из коллег на эту строчку не соблазнился, а кинооператор Исаев почуял запах банкета. Оставшись наедине со мной, Валерий стал развивать тему. Я ему, чтобы отвязаться, ляпнул: - хочешь к Стаханову на большую пьянку?». Тут Исаев и того больше загорелся; - Давай командировку – поеду! – И… нажал на все возможные рычаги – от местного профсоюза угольщиков до Минуглепрома СССР: совсем в запустении Стахановское движение! Канул в небытие сам инициатор. А ведь было, лично Иосиф Виссарионович Сталин опекал Алексея, в Промышленную Академию на учёбу определил…
Не знаю, какой аргумент сработал более, потекла наша с Валерием «инициатива» снизу вверх. Того и гляди, нас утопит в потоках энтузиазма. Тиснул некто телеграмму в Минуглепром: идея возродить движение родилась в редакции телевидения, не забыли б Вы и коллег из Караганды!
Самое невозможное оставалось за начальством нашей телестудии. Но когда из Москвы пришло официальное приглашение на событие в Украину, наши сдались. Исаев вылетел по месту зарождения Стахановского движения.
Как выяснилось, сам Стаханов после совершения рекорда добычи угля – 102 дневных нормы за одну смену – больше в шахту не спускался. Его, было, прибрал под личную опеку сам Сталин! Инициатор-рекордсмен подружился с сыном Сталина и вдвоём они постоянно… громили московские рестораны. Но вот с годами, а теперь уже - к юбилею своего трудового подвига А.Стаханов был навсегда возвращён восвояси. Гости Стахановского юбилея выясняли исподволь, чьих рук эта интрига – никто не отзывался.
Как-то спьяну Валерка Исаев, которому сподручно было подобное вытворять, сказанул Стаханову о своей, якобы, роли в организации юбилейных торжеств. Тут Герой Стаханов сам почётного гостя из своих благодарных рук не выпускал. В смысле – банкетов.
   Когда Валерий вернулся в Караганду, я потребовал немедленного отчёта о празднике в Украине. Валерка для начала вынул из внутреннего кармана пиджака серебряную ложку, украденную с большого банкета. Только потом предъявил кино, сделанное во всём блеске шахтёрских застолий. Благо, что я следил за юбилейным событием по прессе и сумел написать комментарии к плёнкам Исаева, который ни одного слова для обозрения предложить не мог. В память о «своей» авантюре он пытался спьяну перекусить пополам сувенир со стахановского стола, признавая долю моей заслуги в организации командировки самого Исаева за серебряной ложкой, которая была подарена автору Стахановского движения якобы самим Сталиным. В этом я мало верил Валерке. Но своей роли отрицать не мог: ведь на листке с графиком работы нашей редакции была моей рукой указана дата проведения Всесоюзного события! Оно и верно: Шеф редакции «косит» темы. Исаев тырит серебро с банкетов!


ВОТ ЕЩЁ О СМЕШНОМ
   Приспичило мне исключительно по творческим позывам побывать у коллег в других телестудиях, чей опыт расписывали «Журналист», «Телевидение и радиовещание».  Выбрал три адреса – Пермь, Челябинск и Казань. Начальство долго сдерживало мои порывы, пока главный редактор Колобаева не придумала спасительный выход: поедем вдвоём! Значит, как наивно догадывался я, моим хилым возможностям Вера Андреевна не доверяла. А в себя она верила. Тут возник с возражениями директор нашей студии Пелещук: нечего вдвоём вояжировать. Поезжайте врозь, а потом свои наблюдения нашему творческому коллективу доложите – все вместе и разберёмся. В разговоре один на один Евгений Лукич изложил свой аргумент против нашей совместной вылазки за творческим опытом вдали от родных и близких. Поначалу мне было не понять, причём тут мои родные и близкие, пока Евгений Лукич по-мужски, в лоб не объяснил свою позицию. Тогда и я принял предложение   вояжировать врозь! И навсегда стал личным врагом Верочки. Но не об этом речь.
Первым для визита выбрали город Пермь, столицу Прикамья. Моя начальница укатила в командировку раньше меня и позвонила мне из… Перми, когда ей надлежало быть уже в Казани. Требует немедленно прибыть в Пермь, мол, я без неё в местных сложностях не разберусь. А уж после разъедемся по остальным адресам. Не будь дураком, иду за советом к директору.
- Бери билет на поезд и ко дню отъезда Колобаевой будешь на месте.  Я так и поступил: «У нас погоды нелётные, поэтому пришлось поездом» … Словом, из двух соседних номеров в гостинице Перми свой номер я занял с опозданием на трое суток, в день отъезда Верочки в Казань. Свой гнев моя пожилая начальница не сумела скрыть со всей страстью обманутых надежд.

   Главный редактор ежедневной программы «Прикамье вечернее» Павел Эпштейн при знакомстве для наведения понимания со мной сразу высказал соболезнование – «Как ты с такой начальницей переносишь тяготы и лишения!». С этого момента между нами сложилось полное понимание…  Я предложил, чтобы не отвлекать коллегу лишней болтовнёй, он даёт мне конкретное задание на каждый день, а вечером я смотрю программу в полном объёме накопленного пермяками опыта, а тот покажет опыт редактирования - по моим репортажам.

Интересная тема ждала меня в первый же день на краевом конкурсе проектов какого-то местного новшества. По выставке проектов ко мне, из уважения к Паше, как мне показалось, сразу примкнул провожатый. Я понял, что это сотрудник организации, проводящей конкурс. Настолько глубоко и всесторонне знал тему мой гид. По окончании съёмок этот человек стал приглашать меня на должность главного редактора. Вместо Павла Матвеевича! И объяснил своё предложение двумя аргументами. Этого человека привлекла моя метода организации оперативной съёмки по сложной теме – раз. И партия учитывает горячее желание Павла перейти из редакции новостей на должность начальника телецентра - два. За большие заслуги в творчестве?
Я спросил, а кто по должности мой провожатый. Секретарь горкома партии по идеологии. У нас такими вопросами не каждый инструктор партийных органов станет заниматься. А тут – сам секретарь! С такой постановкой дела грех не соблазниться, о чём я пообещал подумать. Но вечером, когда мы сели с Пашей за «разбор полётов», Паша со всей прямотой высказал мне полное неудовольствие моим поведением: из горкома с радостью сообщили, что нашли ему замену. Меня! И творческая группа, что работала со мной на выставке, разнесла по студии мнение – вот с кем бы всегда так работать. Жгучая ревность перебила оскомину Павла - перейти на прибыльную работу в начальники телецентра. Эта идефикс отложилась до времени моего отъезда в Караганду.
Не меньше на меня могли подействовать ежедневные беседы с директором телестудии Гринбергом. Старейшина в истории создания СМИ Прикамья Гринберг все наши беседы сводил… к теме переезда из Караганды в Пермь. Но мне свой голос издалека подала родная «угольная столица Казахстана», «третья кочегарка страны»:
- Не соглашайся! Ревность Павла Эпштейна сильнее всех соблазнов и посулов начальства. От интриг Верочки в интриги Пини Эпштейна – невелика выгода. Так что – от добра добра не ищут.
Кстати, чуть не забыл главное. Пермяки так привыкли к программам новостей Эпштейна, что тут бытовало шутливое, но любовью земляков рождённое название – «Пиня вещание». Что заменяло казённое название программы «ПВ» - «Прикамье вечернее». Мне такой трудовой подвиг Паши перебивать было не по совести и не по возможностям. Ловкий Эпштейн держал весь регион мёртвой хваткой. От маленького авторитета дома к полной безвестности на чужбине? Увольте! За давностью лет не будет большим грехом признать, что
«Пиня вещание» имело вес былыми заслугами. Что
 называлось тогда просто: полжизни работаешь на авторитет, а потом авторитет работает на тебя.
И остался я на долгие годы в Караганде. До самого последнего изгнания из профессии решением дочери президента Назарбаева. Эта печальная новелла созреет для книжки позднее. Она едва заметной каплей переполнит чашу терпения самого Провидения лет через тридцать, когда возмездие за вред Казахстану настигнет клан Назарбаевых. Жаль, что оно настигнет палачей с опозданием.
Улита едет – когда-то будет!


КАК НА РОДУ НАПИСАНО

Папа не дожил до 70-ти. Ушёл из жизни буквально за рабочим столом корреспондента Казахского радио. На это место после его смерти пригласили меня. Наши заслуги – почти 80 лет служения казахстанской журналистике - никак не учтены.
Я свою старческую бессонницу заполняю написанием книжек. Ни того, ни другого папа не делал. А если бы делал, ещё не известно, кому бы это лучше удалось. Правда, я ещё занимался документальным и учебным кино, к чему папа никогда не пробовал приложить свои способности.  Зато он в отличие от меня несколько десятилетий отдавался общественной работе – очень
удачно руководил областной федерацией футбола, значительно меньше моего терял времени на хмельные застолья. А вот курили мы сигареты вровень, запойно.  Тут за десятилетия журналистики всего и не перечислить.
Область наша была сложная, не уступала во многом столичному региону, алма-атинскому. Собкор обязан был соразмерять интерес к положительным событиям с явлениями отрицательными. Вот парочка примеров совершенно, казалось бы, безобидных.   
  С выходом нашего «Шахтёра» на высокий советский уровень телевидение наладило прямые трансляции репортажей со стадиона. Речи, кто может вести эти передачи, не возникало. Лучший знаток футбола был, конечно, судья республиканской категории, бессменный председатель областной федерации футбола и признанный виртуоз в работе с микрофоном Яков Розенберг. Его и уломали руководители телевидения на репортажи со стадиона. От чего другого Розенберг бы отбился. Но футбол был его слабостью. Так и повелось, что каждый «домашний» матч «Шахтёра» в комментаторской кабине - он. Но такое постоянство сильно раздражало некоторых деятелей от спорта, что находило негласную поддержку в молодёжной редакции, через которую проходила спортивная тематика. Тут рулила редактор Лариса Казанцева. Ничего не понимая в футболе, она никак не могла найти весомый повод для придирок к комментатору.
Однажды добрые люди подсказали, что комментатор Розенберг допускает грубые ошибки исключительно по теме футбола. Лариса Ивановна в беседе с комментатором так ему и заявила: грешите ошибочками, надо бы лучше готовиться и так далее. Яков Розенберг замечание принял к сведению и больше в комментаторскую будку на стадионе никогда на заходил!
Что же это за грубые ошибки? Действительно, в скороговорке репортажа комментатор однажды вместо названия футбольной страны Уругвай произнёс УрАгвай. По созвучию с названием ПарАгвай! Оговорка! И – не более.  К слову, когда щедрый на оценки коллег «варяг» из Барнаула Литвинов, издал свой фолиант на тысячу страниц, корреспонденту Якову Розенбергу уделил несколько скупых строчек. Был, мол, такой футбольный комментатор… А про многие годы работы Розенберга собственным корреспондентом на республиканский радиоэфир у Литвинова пороху не хватило. Он так мечтал потеснить старика в должности своей персоной, что понизил того в книжке до футбольного разговорника. Другой случай был не менее серьёзным. Облом случился в редакции литературно-драматических программ. Здесь завели цикл передач, посвящённых ярким творческим личностям Караганды. Так попал в поле зрения редакции известный в области и республике журналист Яков Розенберг. Тот не стал манерничать в отказах и дал согласие выступить в программе редакции. После переговоров с журналистами гость попал в руки режиссёра Киры Шиловой. Режиссёр редакции Шилова ничем Розенберга на обидела. Она всего лишь пару минут наставляла коллегу, что на передачу следует одеться прилично: в свежую рубашку с галстуком… Дальше гость её слушать не стал. Как объяснял потом лично мне шутник Яков Розенберг, он ответил Шиловой, что сам-то хотел явиться к эфиру в домашней пижаме. Пришлось от участия в передаче отказаться. Режиссёр Шилова так и не поняла, в чём причина внезапного отказа моего отца.
  Режиссёр Кира Шилова, в недавнем прошлом отставная актриса областного театра, видимо действительно опасалась, что гость может являться перед камеры телевидения в домашней пижаме. А некоторое время спустя мне удалось освоить довольно прилично радио, телевидение и даже документальное кино. Просто, это разные профессии под одинаковым названием – журналистика. Не зная специфики телевидения, папа не взял на себя смелость выступить перед телекамерой. К тому же он был мастер брать интервью, а не давать его в непривычных для себя обстоятельствах; умел рассказывать о людях и совершенно не умел говорить о себе. Это понимает даже не каждый профессионал.
  Для интереса могу привести разные примеры подобной несовместимости полюсов.
Однажды я помог писателю Юрию Герту провести встречу со старшеклассниками одной из карагандинских школ для обсуждения очень сложной новой книги Юрия Михайловича. Долго слушал Герт членов литературного кружка, а в заключение заявил коротко:
- Я благодарен всем, кто высказывал своё мнение о моей книжке, особенно тем, кто обнаружил в ней многое из того, что я сам в свою книжку не закладывал.
Я полагаю, умница Герт нисколько не лукавил, и что ему предстояло серьёзно осмыслить именно те позиции, за которыми стоит феномен читательского восприятия глубин произведения, превосходящих авторский замысел.
Впрочем, это мысли из моих заготовок для кандидатской диссертации, которую я мог, по мнению педагогов университета, написать.  Формально причина в том, что мой начальник Аманбаев не затвердил своей подписью и печатью согласие на совмещение мною научного исследования с текущей работой в редакции информации. Лично он стал кандидатом исторических наук примерно по такой теме "Роль, значение и помощь областного телевидения Карагандинской областной партийной организации в период 1958-1968 годов». Конечно, где уж мне было до таких глубин научного исследования опускаться?! Недаром на заседании кафедры журналистики педагоги советовали мне «не идти в науку по стопам председателя» нашего комитета. И, наконец, педагоги университета имели интерес сугубо личный: к работе над докторскими монографиями старались привлечь в аспиранты думающих исследователей из лучших студентов-дипломников своего курса. У меня были все основания опасаться, что личный вклад в науку уступит место соавторству в монографии научного руководителя.


ЗЕМЛЕКОП

  Сердечная смута охватила моё существо после провала в школе на выпускном экзамене по физике.
Словом, мои одноклассники готовятся к поступлению в институты, а мне предстоит осенняя переэкзаменовка. В результате вся моя неудалая жизнь свалилась в полную неопределённость – как дальше жить? Обнаружился выход из положения – надо найти работу до призыва в армию. Работа нашлась сравнительно легко. По протекции (!) меня приняли в геологическую экспедицию землекопом.
От политехнического института группа из трёх преподавателей заключила хозяйственный договор с геологической партией, мне неизвестно какого направления и какой научной значимости. Моя сверхзадача в науке состояла из двух слов – копать шурфы. Приблизительно я понимал, что геологическим «экспедиторам» во главе с кандидатом наук под значительной фамилией Мудров нужно проникнуть в недра Земли с помощью вырытых мною ям. Для этого наша экспедиция выехала вглубь безлюдной и бесплодной степи Сары-Арка на берег пересыхающей речки Нуры. Чем занимались целый день три институтских педагога, два стажёра и два студента при них, мне узнать так и не пришлось. Я догадывался только о функциях поварихи – готовить еду. А функции её мужа, завхоза экспедиции, сводились к тому, что после завтрака он вывозил меня в кузове грузовичка подальше от всего коллектива в степь и, как я быстро понял, охватив
невооружённым
пристрелом глаз степное пространство, абсолютно произвольно пальцем указывал мне точку – копать здесь.
До самого ужина, под очень открытым июльским солнцем я ковырялся ломом, лопатой, киркой, руками в твердях непробиваемой сопки.  Даром, что места те поныне называются Казахский мелкосопочник, монолитность которого, надеюсь, мне
нарушить не очень удавалось. Вечером завхоз приезжал за мной, критично оглядывал свидетельства моей полной бездарности, на глазок определял глубину шурфа, занося в грязный блокнот, где были прочие записи по хозяйственной части, многократно преувеличенные данные о моём скудном вкладе в науку. Два-три сантиметра превращались в пару метров порушенного монолита. Небрежение завхоза глубиной моих шурфов унижало мои и без того жалкие старания.
Однажды этот научный куратор после завтрака никуда меня не повёз, а велел вырыть колодец для хранения продуктов питания в прохладе глубин. Такой колодец имелся во дворе нашего городского дома. Наблюдения моей жизни показывали, что колодец есть сооружение, стены которого укрепляются древесиной, и я попросил соответствующие материалы и инструменты, на что завхоз ответил коротко: «Копай!»
К вечеру на берегу реки появилась яма с осыпающимися краями, заполняемая водой из-за близости к реке. Завхоз приказал засыпать эту противотанковую воронку. В дальнейшем свой вклад в науку я снова продолжил ковырянием в каменной тверди на прокладке шурфов, в которые никто, кроме завхоза, ни разу не заглядывал, местоположение моих усилий ни на каких картах никто не отмечал. У меня скоро появилось подозрение, что на карту наносят вымышленные сведения для подтверждения как будто сделанных научных выводов, возможно, важных для страны открытий! Не став сколько-нибудь заметно квалифицированным землекопом, я обнаружил в себе глубоко сформированное чувство рабочей совести: а где же производственные отношения, в ходе которых «мой труд вливается в труд моей республики»?
   Набравшись храбрости, я решился выяснить наши отношения с начальником экспедиции Мудровым. До того между нами не было сказано ни слова о значении моих раскопок для грядущих научных выкладок всей экспедиции. Разговора и теперь не получилось. Так как учёные мужи вели между собой глубоко научную беседу, им было не до меня. Мудров при молчаливом согласии коллег, стажёров и студентов доложил за ужином коллективу гипотезу о причинах появления мелкосопочника. Оказалось, что Караганда и обозримые пространства возникли в доисторические времена… в жерле вулкана! А видимые сопки в диаметре на многие километры по кругу есть немые свидетели тектонического смещения пластов земли при извержении через жерло вулкана расплавленной лавы.
Как я понимал, такому глубокомыслию начальника способствовали и шурфы, которые я наковырял своими примитивными стараниями, которые, как я догадывался, вообще ничем не могут оставить своих следов в отчётах экспедиции. Моя трудовая совесть отважилась на одну фразу протеста:
- Завтра я ухожу из вашего шарлатанства!
Наутро, нагруженный тяжестью учёных упрёков в безответственности, я поплёлся в том направлении, где по моим предположениям пролегала степная дорога к маме. Случайный грузовик подхватил меня до самой Караганды, и первый порыв стать полноценным участником строительства светлого будущего на этом во мне угас.
   Полгода спустя бывший завхоз экспедиции отыскал меня и под ведомость вручил мне 600 рублей, заработанных за две недели нечеловеческих трудов на ниве геологоразведки. Этот случай заложил в сознание основы глубокого уважения к физическому труду рабочего человека. Сами посудите, если даже мои потуги оценивались в стоимость зимнего полупальто под названием «москвичка», то как следует оценивать в миллионы рук полезный труд гегемона страны – рабочего класса! Однако, как с годами выяснилось, где-то недооценили. Государство рабочих и крестьян рухнуло под бравурные марши энтузиазма.
  Первые опыты трудовых порывов моей юности будто просквозили дымком паровозным, оставив лишь в душе не смытую копоть стыда. С этим опытом я ринулся на штурм житейских бастионов. Дальнейшая эволюция отношений к труду происходила в рядах Красной армии.

   
В КИЛЬВАТЕРНОЙ КОЛОННЕ

Земля - простой корвет, Корабль, породнённый С армадою планет.
В форватере за Солнцем С маршрута не сойти, В бессмертие несётся По Млечному пути.

Парсеки отмеряют
Стремительность узлов, И Вечность поглощает Обрывки парусов.

Несметностью Галактик Безмерно мироздание.
Межзвёздные контакты - В космическом сознании.
 
А для сошедших с курса  Законное возмездие:
Затягивает мусор  Бермудское созвездие.
   Как признают ума столпы,
Готово массой всей упрочиться
Единодушие толпы
Над беззащитным одиночеством.

   Кряхтя и стеная накатится старость,
Надгробья влача монолит -
Молите, чтоб времени впору осталось Земные грехи замолить.

В рассужденьи, что первично, Слово или Мысль, Люди, силою привычки, в шорах заперлись. Круг традиций разрывая, обозрев искусы,
Торжествует мысль шальная: первым было чувство.

Людишек, в горестях радея,
Господь хранит под небесами. Но лишь затюканным евреям
Был глас небес: -Пробьётесь сами!

   Мы с собой унесём недопетые песни,
В недопитых бокалах усохнет вино,
А по нашим тропинкам пойдёт куролесить
Молодая лоза забродившей виной...

 На запросы бессонницы нечего выставить в строй, кроме пары чужими слезами просоленных строчек. Перелистанных дней распиваю прогорклый настой, а по чистой пороше листа расплывается прочерк …

На кронах примостилась осень, Цыганским золотом горя, ... А на висках густеет проседь - тревожный призрак декабря.

На патефонные иголки
Простёртых к небесам колючек
Снимают сосенки и ёлки
Мелодии летящих тучек.
   Народ вы подняли с колен,
Чтоб не почил он в бозе. Но гнётся ветром перемен он в Г-образной позе.


 
КОГДА НАРОД ВЕДЁТ СЕБЯ КАК СТОДО, ЕГО С КОЛЕН И ПОДНИМАТЬ НЕ НАДО!

   Под бельма простыней упрячут зеркала,
И лица притемнят гримасами печали, Над телом отлетят неловкие слова, Просолятся глаза от влаги ритуальной...
И скажут с облегченьем (как устанут пить):
-Ну, что же, дорогие, надо жить...

   Приют несбывшихся желаний,
Венок скукоженных страстей, Набор нелепых назиданий, Тупик запретных скоростей...

 Радея внучек и внучат,
Деды неудержимы в страсти: Талантам надо помогать, Когда бездарности у власти!
   Сошлось двух истин постоянство:
Навечно мир наш погружён В жуть бесконечности пространства, В мрак беспредельности времен.
   Считай, что прожил жизнь зазря,
Когда перед её порогом Не понял: истины заря Восходит только перед Богом. Твои упрёки слил в стакан,
Зажмурился и выпил залпом.
И рухнул, будто в стельку пьян.
Но... не проснулся завтра. Уносят, уносят, уносят года Родные и верные души. Наносят, как шалая в ливень вода, Иных - ни сказать, ни послушать. Я из прошлой эпохи рванул наугад
За толпой, что неслась без оглядки,
На себе унося и раздрай, и разлад, Высеваясь на новые грядки.

 Стекает ртутью боль утрат, Стихает.
И уплотняется стократ Стихами...



Напрасно тужился пройдоха Любовью освятить стишок.
Но дело продвигалось плохо –
Мешал заплечный грехмешок.

Я зимою пережил
Свою болдинскую осень: Я стишков насочинил целых пять, а мог бы восемь. Вновь русская Фемида правит суд - Неправедный басманный маскарад: Овечек волки в мантиях пасут, А уши кагебешные торчат.
Русак – трудяга и рубака, Он страшен в праведности гнева:
Пропьет нательную рубаху, прибьёт еврея для сугрева.

К полету из последних сил
Душа рвалась – святое дело.
С надеждой душу отпустил.
Она же – к Богу отлетела.

На просторах Родины чудесной, Обретя свободу, пали ниц:
Жить свободно оказалось тесно В путах государственных границ.

От чистоплюя нет спасенья:
Тебя он выскоблит, помоет,
И словом вызовет томленье, И в душу выплеснет помои.

Существует ли бессмертье, Я толмачить не берусь. Но в одном вы мне поверьте,
Что неистребима гнусь.
Я в драку лез за идеалы
И светлым будущим дерзал – Не нажил этим капиталы.
Меня и предал идеал.

Кто силы черпал в коллективе
И без оглядки в драку лез,
Того толпой поколотили За светлый общий интерес.
Нет изъяна в живописи Бога, Всё логично, строго и подряд. Только человечество убого –
Клякса, как Малевича квадрат.
Весьма преуспевши в житейских науках,
Никто не постигнет вовек,
Какою неведомой смертною мукой Российский силен человек.

Разгоряченного коня нельзя вести на водопой.
А перетруженных трудяг нельзя поить – уйдут в запой.
Такая страшная беда – не впрок ни водка, ни вода

Я всем нутром готов поверить, Что Бог творил и созидал,
Когда б он честно мог поверить:
А кто Создателя создал?

 Опять в Кремле сидит оракул – Знаток на всё готовых  истин. Наследник всех кровавых дракул времен царей и коммунистов.
Зачем природе вопреки Себя вздымаешь на носки? Смешон не тот, кто ростом мал, А кто «на  цыпочки» привстал.

Как только слышу я призыв
К объединенью слабых сил, Тревожит памяти маяк про свору блока коммуняк

Русь лучше не нашла для трона, Чем вороватого шпиона.
Там вечно с выбором запор:
Народ – в молчанку, к власти – вор..

Одну лелея страсть и прыть,
Умел, преградам вопреки,
В чужую стирку подложить Свои нечистые  портки.

Не по душе мне зековский курсив:
Не жалуйся, не бойся, не проси.
Моё богатство – вольницы флюиды: Не подличай, не ври и не завидуй.
В иносказаньях много ль толку, Когда они неясны люду!
Я описал трудягу-пчелку, А эти прут под мёд посуду.

Россией правит, как всегда, Своекорыстная орда.
И провокатор катаклизмов –
Бессмертный призрак коммунизма.

Когда стоит у власти плут, В тупик пути его ведут.
Бесперспективен и беспутен Смешной и страшный шкода – Путин.

Опять Россия тужится найти Во всем свои особые резоны.
Загадочность российского пути Разгадки прячет в уголовных зонах.

Русь идеи разных  «измов»
Посрывала по фасадам.
Обернулась к правде жизни,
Только жаль, что снова задом.

Толпа, восторгами балдея,
Признала гением еврея.
О нём помыслила не узко
И нарекла «великим русским».


Кадры решают. И всё! В обозримом пространстве
области не просматривался кандидат в создатели творческого
коллектива будущей студии телевидения. С трудом его
обнаружили в лице Кали Аманбаева, замполита СГТУ
(специальное горнотехническое училище). Кали Алибекович
имел ранение времён прошлой войны – снарядным ящиком ему
отдавило мизинец на одной руке, даже пришлось ампутировать
крайнюю фалангу пальца.
При маленьком физическом росте он имел внушительных
размеров голову, демонстрировал зрелость политического
мышления и навыки воспитательной работы среди будущих
рабочих угольного бассейна. Его и назначили директором студии
телевидения. 
Поиск кадров Аманбаев организовал по широкому
фронту местных возможностей. В журналисты приглашались
действующие газетчики. Желающих обнаружилось трое. Дина
Слободская, Лев Дикельбойм, Костя Ким. Вакансии будущих
редакторов также заполняли учителя литературы окрестных
школ. Режиссёрами шли актёры местных драматических театров – русского и казахского. Вещание планировалось на двух
языках. Группу кинооператоров основали бывшие сотрудники
киногруппы Академии наук Казахстана – Виктор Воробьёв и
оператор-самоучка Володя Лукашевский. В телеоператоры
согласился перейти механик из кинотеатра «Октябрь» Витя
Холодков и водитель грузовика, брат Вити – Володя. Некоторым
кандидатам на ведущие творческие должности выпали
стажировки в действующих студиях страны. Категория
второстепенных сотрудников набиралась из всех желающих.
Худо-бедно, осенью 1958 года засветились телеэкраны в
нескольких квартирах карагандинцев, которые отважились
купить телевизоры марки КВН с линзой. 
Настоящий телевизор я увидел полугодом позднее, когда
пришёл наниматься на работу после позорного изгнания из
заводской многотиражки. Принимать меня на любую должность
Аманбаев категорически не желал. На просьбу моего папы Кали
Алибекович ответил грубо:  -  Я не люблю ходатаев!
Папа отступился сразу:  - Жди призыва в армию, а там – жизнь покажет. Армию
отслужил. Ремесло телевизионщика осваивал успешно. И даже
сам Аманбаев двинул меня на должность режиссёра (!) в
редакцию пропаганды. Вопреки моим отказам от такой чести,
поскольку цель мне виделась в журналистике, а не в режиссуре,
но приказ был и я поплёлся в редакцию пропаганды, от работы
в которой отбивались все. Кому светит сухомятина пропаганды!
Первая передача выпала мне 
к
стопятидесятилетию
Сценарий
написал
Карла
Маркса.
преподаватель
пединститута по фамилии Портнов. Этот
научный
коммунист
академических
изданий
переписал
из
развёрнутую
биографию Маркса. И ждал выхода в эфир,
когда сам прочитает с листа плагиат, а потом ещё получит свой
законный гонорар. Расценки на идеологию были неплохие.
Едва осилив первую страницу сценария, я понял, что эта
белиберда пройдёт в эфир только через мой труп. Сел за
машинку и написал новый сценарий, полностью похерив труд
Портнова. Свой замысел я построил из трёх частей. Вначале
Портнов должен был сообщить телезрителям, что он, такой-то
рядовой коммунист есть товарищ по партии с Карлом Марксом, а
также со всеми марксистами всех времён и народов - по
бессмертной теории. Перед этим самозванцем в товарищи стоял
портрет Маркса небольшого размера.
Вторая часть рассказа Портнова касалась этого самого
портрета. Был в истории Карагандинского угольного бассейна
Корней
Горбачёв – первый управляющий трестом
«Карагандастройуголь». В любой ситуации знаменитый
первостроитель
выставлял перед собой именно эту
фоторепродукцию с портрета своего кумира, лишь после
начиная руководящий процесс по созданию третьей угольной
кочегарки страны.
Третий эпизод составляла магнитофонная запись
интервью, которое взял по телефону, якобы сам Портнов.
Фактически интервью по телефону получил я. А Портнов молча
слушал ответы на мои вопросы автору трилогии «Прометей»
писательнице Галине Серебряковой. Галина Иосифовна
рассказывала, как бы Портнову.   
Передача имела успех, особенно торжествовал автор
Портнов, получивший за мой труд свой гонорар. И Портнов
поставил редакции условие, чтобы впредь его передачи готовил
к эфиру я! На это я ответил, что впредь редакция постарается к
услугам Портнова прибегать реже. На том мы с Портновым и
расстались. Я уехал в Алма-Ату на очередную сессию в
университете. А Портнов, как выяснилось, пошёл к
председателю Кали Аманбаеву с требованием поставить меня не
место и принудить исправно переписывать за него его сценарии.
Вернувшись
после сессии в университете, я
обнаруживаю за моим рабочим столом Яшку Леванта, от услуг
которого уже отказывались некоторые капризные редакторы, в
том числе, в этой редакции. И вот, некачественный бывший
актёр 
Барнаульского театра, принятый в Караганде с
распростёртыми объятиями Аманбаевым, делает напряжённую
гримасу лица и важно вопрошает:  -  Вы ко мне?!
На мой вопрос, что произошло? Аманбаев прокартавил мне: -  Вернитесь в редакцию новостей, ассистентом режиссёра!
С должности 140 рублей в месяц к должности на 80! Эта
его сталинская позиция на моём примере читается по
казарменному примитивно: Кадры решают. И ВСЁ!
Когда вновь и вновь возникает вопрос, кто развалил
великий СССР, не верь, что это дело рук таких, как я. Хотя, если
откровенно, я считаю гибель империи закономерным
историческим процессом.  Как сказал замечательный Булат
Окуджава: 
Вселенский опыт говорит, что погибают царства,               
не оттого, что тяжек быт или страшны мытарства.               
А погибают от того (и тем больней, чем дольше),
Что люди царства своего не уважают больше.
Жалел - это не глагол в прошедшем времени, а имя
конкретного деятеля областного масштаба. Отца его звали
Шубай, так что был он Жалел Шубаевич по фамилии
Калмагамбетов. Можно подумать, что я вышучиваю человека
через его ФИО. Нисколько! Не могу же я вспоминать персону, не
назвав по имени-фамилии. Хотя, в моих с ним отношениях он
доброго слова не заслуживает. Смеяться над именем человека –
признак невоспитанности, бескультурья, непри-личия. Но я и не
думаю смеяться. А просто, как корабль назовут, так он и
поплывёт.
Жалел Шубаевич Кал (как называли его между собой
подчинённые), плыл по жизни в строгом соответствии с
опознавательными знаками на борту своей судьбы. Если я сразу
скажу, что он был отъявленный пролаза, меня упрекнут, что я
навязываю своё мнение. Но это мнение подтверждается
доказательствами. Жизнь столкнула нас трижды, и все три раза
давала понять, что ошибок в своих предостережениях
Провидение не допускает!
В Казахстане разных
периодов советской истории
сделать
карьеру
коренному
жителю не составляло особого
труда. Советская власть строго
соблюдала требования Ленинской
национальной политики. То есть,
допущенные при Сталине и
Хрущёве перекосы в подборе и
расстановке
кадров,
при
Брежневе выравнивались в пользу выдвиженцев из числа
казахов. И в этом была закономерная справедливость. На
примере типа Жалела Шубаевича Калмагамбетова.
Я столкнулся с этим выдвиженцем в Джезказгане. 
Работал там машинистом экскаватора настоящий ас своего дела
Андрей Роттермель. Это имя часто и заслуженно звучало в
сообщениях по областному телевидению. Однажды местные
профсоюзы затеяли соревнование между Андреем и его
коллегой Евгением Антошкиным – экскаваторщиком с другого
аналогичного рудника, за сотни километров от Джезказгана.
Событие значимое по всем канонам агитации-пропаганды. Я
вылетел в командировку для сбора материалов, каковые за
дальностью события от областного центра по телевидению не
увидят ни в посёлке Никольском, где живёт и честно пашет
Роттермель, ни в Соколовке, где равно геройствует его
«соперник».
Почему соперник
в кавычках? А просто,
когда
мужики
встретились
на
экскаваторе Роттермеля
для парадной вахты
дружбы, выяснилось, что
гость
работает
на
роторных экскаваторах,
а на ковшовых, как у
Андрея, он не очень
обучен.
Тупость
ситуации породил наш
Кал,
то
есть -
Жалел, председатель профсоюзов
Джезказганского комбината.. 
Сошлись делегации, парадная шумиха охватила сотни
трудового народа, банкеты-речи-обязательства. Роттермель,
одолевая скромность, просит отпустить его с напарником в забой
– какое там?! Ещё не все средства на банкеты потрачены, ещё
не выступили всесоюзно знаменитые и дорогостоящие артисты.
Наконец, пришли два мастера на машину Андрея, а его
соперник… не умеет ни лесенку разблокировать, ни дверки
экскаватора раскрыть, ни, тем более, ковшом манипулировать. 
Скандал, если по уму. Андрей свою сноровку гостю коротко
показал, ненавязчиво – из деликатности, за пару минут. И стали
вместе размышлять, как из позора выпутываться. Порешили,
дотерпеть показуху до завершения программы. Делегацию
гостей отпустить с миром восвояси. А Роттермелю я предложил
полететь со мной в Караганду, где в интервью по областному ТВ
правда, будто случайно, в прямом эфире и раскроется.
Согласовали с администрацией ДГМК (Джезказганский
горно-металлургиче-ский комбинат) командировку  Андрея в
областной центр. Тут и возник Жалел. Грудью встал перед
Роттермелем: я, мол, командировку запре-щаю! 
Мне не стоило труда отбить атаку профсоюзника. Жалел
со своего профсоюзного поста слетел. А через некоторое время
комбинацией перестановок по руководящим должностям всплыл
в Караганде… вторым секретарём областного комитета партии…
Вторая наша встреча. В доменном цехе Карметкомбината
проворовался секретарь парторганизации. Четырежды воровал
часть партийных взносов. Коммунисты-доменщики справедливо
наказали негодника – исключили из партии. 
Тот – в обком с жалобой.
Разбираться
поручили
Калмагамбетову. Наш Жалел на
общем партийном собрании в
доменном производстве приказал
исключённого
в
партии
восстановить. Нашла коса на
камень!
Партийцы-доменщики
направили в Москву своего товарища. В ЦК КПСС всё расставили
на свои места. Отмену Калмагамбетова отменили, вора-пьяницу
из партии окончательно удалили, а бюро Карагандинского
обкома партии вынесло строгое взыскание… тому «ходоку», что
донёс в ЦК правду о пропитых партийных взносах. За что? За
разглашение партийной тайны! Курам на смех. 
В одном из своих материалов для республиканского
радио я лукавые происки Жалела оперативно раскрыл. А тут
случилась переаттестация в нашей корпорации. На подпись
первому секретарю обкома партии легла бумага, заготовка от
Калмагамбетова в Министерство печати: собственного
корреспондента по Карагандинской области не аттестовать за
излишнюю активность в национальных вопросах.
Первый секретарь Валерий Иванович Локотунин донос
подмахивать не стал, а разобрался и «телегу» на меня отправил
в мусорную корзину. Калмагамбетов тем временем на Пленуме
ЦК Компартии Казахстана вылез с облыжной критикой против
Назарбаева. Из обкома партии  Жалел слетел в кресло
председателя облсовпрофа, а оттуда втихую, кажется, по
состоянию здоровья свою трудовую деятельность завершил.
Не был оставлен вниманием верхов и я. Об этом в моих
воспоминаниях найдено достаточно места. Современному
человеку не всё в хитросплетениях прошлого по силам понять.
А и не надо заморачиваться. Новые времена диктуют новые
формы борьбы и интриг!
Дмитрий Зинчук был человек не без достоинств. Но что-то в нём
отторгало. Лёнька Кравцов сразу стал называть Зинчука
Безенчуком. По созвучию с фамилией гробовых дел мастера у
Ильфа и Петрова. Лично у меня это «что-то» отразилось частым
повторением слова-паразита «в обшэм-то». Именно так, через
звук «Э» да с повторами. Это слово предательски обнажало его
неуверенность в том, что он пытался утверждать.
Дмитрий Александрович своё сокровенное раскрывал
передо мной дважды. Ему поручили уломать меня, уговорить
остаться, забрать заявление об уходе по собственному желанию.
Он организовал крутую пьянку, в которой мы оба не пьянели. На
нервах. Так бывает. И когда третий участник попойки отвалил в
сон, Зинчук повёл такой разговор. - Вот ты, - сказал он мне, - пять лет просидел на одной
должности.  -  И восемь дней, - поправил я. -  Пять лет – критический срок. Тебе надо было двигать
себя наверх! Вот я, например, - откровенничал Зинчук. - Я, -
говорит, - регулярно захожу в обком партии. То в одном отделе,
то в другом обнаруживается нужда во мне. Кому справочку
отредактировать, кому – доклад. А на каждого рядового из
перспективных в обкоме есть такая карточка. Резерв партии. И
я примелькался людям своей готовностью услужить. Раз мою
карточку отложили, другой. А в очередной раз откладывать не
стали. И меня двинули! А ты этот механизм кадровой политики
игнорируешь. Вот ты в армии честь офицерам отдавал в
уборной? Не отдавал. По Уставу не положено! А я отдавал.
Офицеры говорили промеж себя, мол, дураковатый солдат, этот
Зинчук, но надёжный! И мне служилось легче.
Я, например, как у нас в газете затевается очередная пьянка,
сам вызываюсь сбегать в магазин. Мне, - откровенничает, - не
зазорно. А в мужской компании ценится. Только есть у меня и
скрытая задача. У нашего редактора печень побаливает. А для
печени что вредно, острая закуска к водке. Вот я и покупаю
чебуреки – там всегда перцу много. Для конспирации всегда
беру плавленые сырки. Их даже прозвали в редакции
зинчучками. Непонятно? Так просто всё! Шеф собственное
здоровье не щадит, а кто на его место первый кандидат? Я – его
первый заместитель. И в обкоме моя карточка всё время на глаза
нужным людям попадается. На этот раз меня к вам сунули –
повышение. Другой раз ещё двинут! 
Вот ты в военкомате часто бываешь? Только если
вызовут. А я забегаю и без вызова. Тебе звание не повышают. А
я уже капитан запаса. Это на случай войны важно! Ты в
лейтенантах, а мне скоро майора дадут! Не понимаешь, или
гордыня зазорное дело отвергает. А мне не зазорно, сидя над
дыркой офицеру честь отдать, фигурально выражаясь.
И всё время он своё «в обшЭм-то» добавляет. Иногда
несколько раз подряд. Не впрок мне эти откровения Зинчука
пошли. А когда случилось нам с ним попасть на целый месяц в
штаб дивизии на переподготовку, за водкой бегал не самый
молодой из нас, Зинчук. Вскоре его двинули из ТВ. На ту же
должность первого заместителя в редакцию газеты. Редактор там - молодой карьерист, без проблем в печени. Так до конца жизни
и
просидел Дмитрий Александрович первым замом. И
вспоминают его с сожалением, когда некому за водкой сбегать.
А в чём закавыка, можешь спросить. Да вот это его «в обшэм-то,
в обшЭм-то», я думаю, не только меня смущало. Такая вот
закавыка! Правильная тактика была у мужика. Но неуверенность
в себе мелочью выдавал. Словом-паразитом, закорючкой.
А я слов-паразитов избегаю. Зато мне вредило слово в лоб
сказанное. И за водкой никогда не вызывался сбегать, справок
докладов писать не умею.   Вот такая закавыка.
Шутка ли - беспартийному служащему продвинуться в партию!
Был такой момент, когда обнаружилось, что партию трудового
народа
составляет
недопустимо
высокой
процент
интеллигенции. Им-то доступ в КПСС и перекрыли. Приходилось
искать лазейки, своего рода контрамарки в Компартию. Вот о том
как факты говорят.
Работал у нас по техобслуживанию телевышки отличный
парень Аркадий. Его старший брат Гена был редактором по
сельским делам, но сделал головокружительную карьеру - из
сельхоз. редакции областного телевидения - в ведущие
репортёры центральной печати страны! Даровитый да с
партбилетом в кармане, весь мир объехал за сенсациями
вселенского масштаба. А младший - на телебашне, на семи
ветрах, без перспективы роста. Придумали мы обучить Аркадия
операторскому ремеслу. Но вот с кинокамерой да не члену
партии - могут возникнуть проблемы с допуском на некоторые
события. Надо вступать!   
Кинооператор - не рабочий, значит, не резерв партии.
Сочинили мы Аркадию характеристику на вступление в
кандидаты: из шахтёров, отдал долг Родине службой в армии,
работяга на верхотуре - приняли. Я сам рекомендацию сочинял.
На год испытательного срока рекомендовали парня в комсорги –
первое партийное поручение. Всё идёт складно.
Всё катилось как по смазке к окончанию испытательного
срока и приёму в члены. И вдруг, почти созревший в коммунисты
заявляет, что вступать в КПСС раздумал! Бились мы с ренегатом
сами, приобщили брата Геннадия: Аркадий твой вон какую
каверзу уготовил. Но ничто Аркадия не сбивает с позиции: «Чо
хошь, хоть убей - не вступлю». Дознался до этих дел секретарь
партбюро, виду не подавая, включил в повестку дня очередного
партсобрания пункт "о приёме из кандидатов в члены партии
имярек". Мол, срок испытательный истёк , добро пожаловать в
коммунисты. Катит собрание по колее партийной рутины - то да
сё, а вот и последний вопрос повестки дня. Беспартийных
просим быть свободными – закрытая часть собрания. - Далее, - говорит секретарь бюро, -  предъявите, Аркадий
Николаевич свою кандидатскую карточку. - Тот полез в карман,
в другой и побледнел: карточка исчезла. С утра была в кармане,
взносы секретарю бюро сегодня в последний раз платил, а
теперь нету! Пытался предполагать, что пиджак висел в
монтажной комнате на спинке стула, может кто-нибудь... Эти
грязные домыслы гневно оборвали. И вот, в завершение
собрания предлагается неизбежный вердикт: за утерю
партийного документа - поганой метлой!  - Стоп! – говорю!  - Я рекомендацию давал. - И седлаю трибуну. -Готов нести партийную ответственность за мою недоработку с
моим протеже. Но пропажу кандидатской карточки надо
расследовать. Это вопрос специальных органов. 
Вставшие было расходиться члены расселись по местам. Слова
об органах вогнали в бледность руководство комитета, всё
партбюро и причастных к пропаже документа карманников из
числа присутствующих. А я продолжил: - Но изгнанием из рядов партии Аркадия Бочарова мы не
можем ограничиться. Давайте честно изучим вопрос: почему этот
нехороший человек, целый год бывший хорошим, не желает
быть в одной партии с нами?!
Что тут началось! Со всего зала в мой адрес - выкрики
осуждения. Как смеешь пятнать нашу партию?!! И так далее.
Когда зал выдохся в гневе, я напомнил каждому крикуну, почему
именно с ним не желает быть в одной партии мой протеже. Вот
моё мнение о тех, кто громче всех тут возмущается: один из
достойных, находясь в командировке, по пьяному делу погрузил
в студийный автомобиль чужой велосипед, хозяин со товарищи
вора догнал - две недели коллега залечивал физиономию
бодягой; другой правоверный коммунист шарлатанит с
редакционными гонорарами; третий имеет развод - седьмой по
счёту. И так по каждому крикуну и борцу за чистоту рядов. 
На закуску оставался недавно принятый одним махом в
кандидаты и в члены партии без нашего участия (!) прежде
изгнанный из партии за попытку изнасилования соседской
девочки товарищ, ведущий сегодня наше собрание в качестве
председателя президиума.  - И, секретарь собрания, ведите протокол тщательно,
особенно когда услышите своё имя...
Вопрос с Аркадием спустили на тормозах: протокол
собрания отредактировали, исключили из кандидатов как не
прошедшего испытательный срок и за утерю документа. В
остроте ситуации оставили без наказания Таубаева, Татенко и
Розенберга, давших рекомендацию Бочарову. Мне же со
временем припомнилось всё. Тогда уж выступили с ответным
словом и гонорарный шарлатан, и угонщик велика, и педофил,
и негодяй-много-раз-женатый, и плагиатор. Люди, достойно
носящие на сердце контрамарку в компартию.
Аркадий ушёл горнорабочим на шахту. Потом я забрал
его кинооператором в шахтёрскую киногруппу. Так и остался без
контрамарки в КПСС. А меня? Совместные усилия сложились в
очередное выдворение из профессии. Достославный 1973 год.
До крушения СССР ещё 18 лет...
Есть профессии, в которых всё предопределено
навсегда и никакие поиски в раскрученном процессе
немыслимы. То есть, когда пришёл ты на рабочую
смену – впрягайся и не мудри! Есть отработанные
технологии, по ним и гони свои действия. А если в тебе
творческое начало начинает зудеть, пожалуйста, после смены у
станка или у прокатного стана черти, выдумывай, пиши в БРИЗ – бюро рационализации и изобретательства. Но в процессе не
вздумай своё новаторство пробовать. Или прокатный стан
поломаешь, или станок с ЧПУ, с числовым программным
управлением с ума сведёшь! Я себя в рутинном ремесле никак
не представляю. 
В начале пятидесятых годов у нас в Караганде работала
группа московских радиожурналистов. Папа пригласил коллег к
нам домой. Константин Лордкипанидзе пытался научить меня
есть лимон целиком, не морщась! Юрий Летунов рассказывал
про свой проект радиостанции «Маяк». Константин Ретинский
хвалился портативным магнитофоном МЭЗ-17 весом всего (!) 14
кг. Однажды на нефтепромыслах Баку у него МЭЗ соскользнул с
плеча и полетел с нефтяной вышки на землю! Репортёр решил,
что командировка сорвана. Но проверил магнитофон – тот
исправно работал.
И бесконечное множество репортёрских
откровений: где бывали, с кем знакомы,
как
«пробивали» через дуболомов
различные новинки. И всё окутано
дыханием вольницы. Тут же рассказы
моего папы, где, кто и что интересного по
огромной и богатой области проявил. Но
самый ценный разговор был о первом
опыте без визы ЛитО, (лит. отдел КГБ),
текста радиорепортажа с Кремлёвской
новогодней
ёлки.
звукотехником
на
Ретинский
этом
был
событии.
Журналист по какой-то причине до Кремля не добрался…
Скандал! Константин, не имея текста со штампом ЛитО,
взял микрофон и повёл репортаж о том, что видел перед собой
на Главной ёлке страны. Живой отчёт из Кремля кому-то в
правительстве понравился, и эпоха репортажей по заверенному
в КГБ тексту заканчивалась.
Мой папа был одним из первых в Казахстане, кто осмелился
выйти в эфир без штампа КГБ на заранее согласованном тексте.
Более того, он вёл репортажи без шпаргалок! 
Что мне реплики председателя комитета Степана Путиева,
бывшего тракториста, про мои «вольности», если я живьём
слушал откровения Ретинского, Летунова, Лордкипанидзе, один
день общения с которыми, если не дороже, то равноценен всем
университетским лекциям по специальности. И жил я в
профессии по своим правилам, наживая себе недругов среди
чинуш, и даже - неоднократные изгнания из журналистики. Мне
есть что вспомнить и есть чем похвастать! О чём мы ещё
поговорим, про то, куда заводит творческий поиск и как
формируется собственный почерк         
Я обычно прибегал в редакцию раньше всех. Но в тот день
раньше меня в кабинете уже сидела помощник режиссёра Макен.
Увидела меня и - в слезы. Причину своего состояния она
изложила вкратце, за тем и пришла пораньше, чтобы никто
разговора нашего не слышал. Её и других девочек загнала в
денежное рабство недавно принятая к нам дама, у нас она
получила не бог весть какую должность – инспектора по кадрам.
Здесь работала очень исполнительная женщина, её под
благовидным предлогом с работы турнули, якобы по причине её
беспартийности. А по правде – по пятому пункту, немка. Взяли
эту – партийную. По фамилии Ульбауова. 
Макен рассказала, что эта самая Ульбауова на кучу
молодых казашек оформляла кредиты и приобретала недешёвые
вещи в свою собственность. При низких зарплатах девочек им
дорогие вещи – стиральную машину, телевизор, пианино,
дублёнку – никогда бы в кредит не оформить. Но ловкачка
выдавала фальшивые справки: к зарплате 80 рублей она
приписывала единичку. На 180 рублей кредитный бизнес шёл
как по конвейеру. Дорогая вещь – домой Ульбауовой, а
удержание в покрытие кредита – с девчонок. Жить этим
девочкам не на что! И Макен мне сообщила, что в этих авантюрах
участвуют все руководители подневольных казашек! В том числе
и… я! 
Негодяйка сообщила, что дружит с Розенбергом семьями.
А если Макен кому пожалуется, то я, будто бы, обещал выгнать
её с работы. Вон оно что, вон почему Ульбауова периодически
заводила со мной беседы вполголоса в присутствии несчастной
Макен. И на мои тихие просьбы не мешать работать, горячо жала
руки и с улыбочками удалялась. Всё проще валенка.
Макен рассказала ещё о некоторых проделках
негодяйки. Она принуждала молодых невольниц делить постель
со своими пожилыми дружками. Гоняла девчонок в загс, по
фиктивным справкам о смерти родственника получать пособия
на похороны… Я немедленно усадил Макен за бумагу,
продиктовал заявление в партийное бюро, послал собрать
подписи подруг по несчастью. И лично передал бумагу
секретарю партбюро. Он от девчонок мог, припугнув, отбиться.
А от меня – никак.
Партийное бюро поручило одной коммунистке
подготовить вопрос для разбирательства в рамках закрытого
собрания единомышленников. И дело закрутилось. Закрытое
партсобрание устами проверяющей было проинформировано:
факты подтвердились! К трибуне вызвали ответчицу. Ульбауова
открыла общую тетрадь и стала зачитывать сведения об
аморальных поступках… докладчицы по персональному делу.
Зазвучали имена, даты, номера авиарейсов, номера в
иногородних гостиницах, где С. И., якобы…
Первыми
преодолели
онемение собрания оба
Розенберга. В один голос мы прокричали «прекратить!» А я
вырвал тетрадь с компроматом из рук мерзавки, внёс
предложение: тётку эту из партии исключить. Негодующие
коммунисты поддержали идею гнать негодяйку метлой из
партии. А один из начальников сгоряча проговорился, что с
прежней работы её по тем же проделкам выгнали. Но в партии
оставили.
На следующий день, в обед ко мне за столик в соседнем кафе
подсел муж опороченной негодяйкой дамы. С вопросом:  - Если ты такой умный, скажи, как мне теперь быть? Публичный
позор и так далее... - В результате нашей мозговой атаки пришли
к решению: ответить согласием на давнее приглашение
переехать обоим супругам в столицу республики. Караганда
потеряла двух незаменимых специалистов. На карагандинском
ТВ вот уже лет 50 таких и близко нет! А столица получила в их
лице желанный подарок. Тут вам и любовь, и дружба, и кредит,
и кадры - в общем помойном ведре. 
Зов трибуны. Я готов был назвать этот текст более 
обидными словами – зуд трибуны. Публичная работа 
дикторов и телеведущих эти порывы много снижала. А
те, чей труд оставался за кадром, заболевали этим зудом
напрочь. 
Вот пример трибунного зуда – наш завхоз по фамилии
Неретин. Он мечтал выступить на собрании, записывался в
раздел «прения», но на его фамилии всегда поступало
предложение «подвести черту». И уставшее слушать всякую
тягомотину собрание единодушно принимало предложение
«подвести!» Но однажды Александр Михайлович к трибуне
прорвался. Он дождался исполнения мечты и оглушённый
собственным успехом онемел перед собранием избранных –
творческих работников.
Поощряемый уважаемым собранием, подавив в себе
состояние восторга и страха, Неретин выдохнул: - Так что! Дела
у нас по хозяйственной части состоят исключительно, увы, из
рук вон! - И покинул трибуну. Ему хватило одного раза, чтобы к
трибуне больше не рваться.
Семён Миронович Соколовский был телеоператором.
Крупный мужчина с очень шумным дыханием, хроническим
кашлем и склонностью отвечать на команды режиссёра с пульта
в полный голос. Катая с грохотом телекамеру, меняя оптику
шумным поворотом турели, выкашливая из глубин носоглотки
хриплые скопления, Соколовский как бы проявлял собственное
присутствие в телевизионном вещании. Надо полагать, что
домашние легко угадывали по его шумным звукам за кадром –
наш там!
Но и того Семёну Мироновичу было недостаточно. Как и
Неретин, он регулярно записывался для выступлений в прениях,
в отличие от Неретина он регулярно получал слово.
Вышагивая тяжёлым весом к зовущей его гордыню трибуне,
Соколовский наслаждался своим положением триумфатора.
Некоторое время он молча осматривал дальний от трибуны стык
стенки с потолком – с угла на угол, как бы продумывая первые
слова своей выстраданной речи. Наконец, снизойдя взглядом на
массу коллег в зале, он с громким хрипом вдыхал, а потом
выхрипывал воздух и произносил: - Знаецзе! - всегда одно и то
же слово, которое на взгляд Семёна Мироновича именно этим
звуком «ЦЗЕ» несло в зал флюиды высокой культуры человека
интеллектуального труда. Зал ждал, чего должен он знать по
мнению телеоператора Соколовского, но с каждым разом так и
не узнавал этой тайны. 
Трибунный зуд Семёна Мироновича и трудовой стаж на
ТВ прервала хамская статья в областной газете. Пером
фельетонистки Екатерины Кузнецовой наш коллега был осмеян
за то, что посмел получить «подачку от евреев Израиля» - набор
каких-то круп и полкило пасхальной мацы. Соколовский
уволился, подал документы на эмиграцию, выехал в Израиль и
там скончался.
Александр Михайлович Повзнер до конца своих дней
ублажал трибунный зуд. Он выходил из зала пред очи коллег,
неизменно начиная своё выступление словами: «Я не знаю, но
мне кажется…» Дальше никому не было интересно, что
«кажется» человеку, который и сам «не знает»! Несколь- ко раз
я пытался вслушаться в поток слов Повзнера, но ни разу не
уловил смысла, кроме того, что старенький коллега ублажал
свой трибунный зуд – стоял перед творческим коллективом. Зал
с годами стали заполнять те, кто тоже «сам не знаю», но которым
даже и не кажется.
Лично я с трибунным зудом в себе так и не справился. О
чём свидетельствует книжка «Болтун». 
Неизлечимое нечто. Много примеров, известных мне,
я здесь приводить не буду. Потому что, кто я такой,
чтобы судить и оценивать, когда я сам, возможно, из
числа подобных. Заболевание это имеет название – графомания.
От умного и грамотного журналиста Льва Дикельбойма ко
мне буквально по наследству перешёл некто Смочилин. Он
работал где-то на шахте в экономическом отделе. Свои
малограмотные тексты он приносил в редакцию с видом
дарителя, на которого - только что молиться. Лев Иосифович
Смочилина побаивался. Скандальный тип был этот рабкор. Он
был избалован редакторами, что принимали его заметки и
начисляли гонорар. Заметки с именами отличившихся в труде
шахтёров в редакциях облагораживали набором ходовых
штампов, а то и домыслами «от потолка».
Через некоторое время Смочилин вновь по-хозяйски
открывал дверь редакции. Молча выкладывал пачку своих
рукописей и устраивался в удобном кресле, сквозь прищур глаз
следя, чтобы часть рукописей случайно не полетела в мусорку.
Отвергнутое в одном кабинете он совал в другом, третьем – по
кругу. Так он заявился и ко мне: пачка пожелтевших страничек
из школьной тетрадки, согнутых и потрёпанных на сгибах, легла
на мой стол. Я эти листочки сразу изорвал на мелкие части с
просьбой больше не утруждать себя непосильным трудом
рабкора, проводил до выхода из здания и попросил вахтёров
больше этого товарища ко мне не пропускать.
Смочилин развернулся лицом ко мне всем своим оскорблённым
существом и угрожающе известил: -Я – в обком!
Спустя небольшой промежуток времени раздался звонок и голос
секретаря обкома по идеологии сообщил:  - У меня в кабинете сидит рабочий корреспондент всей
карагандинской прессы Смочилин. Я его внимательно выслушал. 
И в его присутствии передаю вам огромное спасибо, что вы
отвадили этого назойливого гражданина!
Больше я Смочилина ни разу в жизни не встречал.
Столь же продолжительное время не имею никаких
контактов с ветераном войны и труда, орденоносцем Андреем
Андреевичем Казанским. Этот имел обыкновение диктовать по
телефону длиннющие тексты, переписанные из газет города
Темиртау. Я объяснил Андрею Андреевичу, что передо мной
лежат газеты, из которых уважаемый рабочий корреспондент
Казанский переписывает статьи и втюхивает их во все редакции
областного центра. В моей редакции кормушка для подобных
авторов закрыта. С одобрения высокого руководства. На это
Казанский мне гордо сообщил, что сегодня газета «Правда»
тиснула его крупный материал с острой критикой того самого
руководства. Я поздравил Андрея Андреевича с творческим
успехом, согласился с ним, что мы отныне для него не уровень и
пожелал новых публикаций в центральной прессе.
Тем временем, в горкоме партии первый секретарь с
местным военкомом обсуждали дела военно-патриотического
направления. Секретарь обратил внимание на портрет
орденоносца Казанского в свежем номере «Правды». И ещё не
читая статьи про завал работы в городе по вине горкома партии,
предложил военкому включать в различные мероприятия этого
уважаемого гражданина. Разглядывая портрет, военком
озадаченно проговорил, что этого гражданина ни в лицо, ни по
количеству наград на груди-иконостасе никогда не встречал.
Немедленно подняли архивы, запросили Центр, который
ответил, что Казанский к победе над фашизмом отношения
никогда не имел, наград не получал… Закончилась биография
ещё одного графомана.
В «болезни» третьего персонажа виноват лично я.
Однажды я получил из соседнего городка письмо с
предложением услуг рабочего корреспондента под именем Лев
Грингруз. Он был так обаятелен в своей неграмотности с точки
зрения правописания, что я ему напечатал письмо на красивом
бланке областного комитета по телевидению и радио с отказом
от сотрудничества. Вскоре выяснилось, что некто шантажирует
торговые точки Караганды и городов-спутников, используя моё
письмо в качестве удостоверения корреспондента. Мне удалось
лично отловить шарлатана под псевдонимом Грингруз - он
ожидал очередного заказа в крупном гастрономе. Оказалось,
остроумный парень сочинил дурашливое письмо под
дурашливым псевдонимом с единственной целью – получить
отказ на официальном бланке. И этот примитив открывал ему
доступ к торговому дефициту, потому что долгое время
простачки в торговле не удосуживались прочитать содержание
бумаги.
Дружок моей коллеги Лиды, Слава Вихренко был в
немалых чинах областного масштаба. Иногда по просьбе подруги
Слава снимал короткие фоторепортажи для новостей. Лида даже
выправила
дружку удостоверение внештатника. Этот
бескорыстный друг редакции многие годы, бывая по делам
службы в совхозах области, «доил» маленький бизнес. Имея на
плече фотокамеру, Вихренко не отказывал сельским труженикам
в просьбе сделать снимки на память. Брал авансом плату и с тем
отбывал восвояси. Сельские труженики фото не получали.
Когда я прознал о похождениях шарлатана, Славик легко вернул
удостоверение нашего корреспондента и рассказал, что
сельских дурачков он щёлкал на пустой аппарат, без плёнки. А
полученные деньги составили солидную долю в покупке
автомобиля «Волга». И добродушно сообщил своё мнение обо
мне: - Ты, Валера, не еврей. Ты – дурак! Сидишь на золотой
жиле, а живёшь от получки до получки…
О, времена! Какие страны, такие и нравы… 
Сцепились Время и Пространство -
Кто есть важнее и дороже...
Но Время потонуло в пьянстве,
А бесконечность - в бездорожье.
Напрасны были все усилья,
Ведь спор затеялся в России.
Большая наука осталась за пределами моего разума. Двойка по
физике на выпускном экзамене в
десятом
классе
сверлит
моё
существо и поныне. Лично для себя
придумал
почти
жизненное
правило, вот оно: я злопамятный,
но не мстительный. Однако всей
своей практикой встреч с учёными я
мстил школьному физику за
подлость.
Первое интервью для телевидения
мне выпало с Евнеем Арстановичем
Букетовым. По случаю защиты
докторской диссертации Букетов
согласился принять меня и ответить
на вопросы. Случилось так, что я
начал беседу с признания - физика для меня предмет за
пределами разумения. И рассказал о провале на выпускном.
Умница Букетов (впоследствии Академик АН Казахстана),
предложил, а давай-ка мы сейчас проверим. И стал рассказывать
не про свою докторскую, а про перспективы научных
исследований, которые он заложил в основы недавно созданного
его стараниями Химико-металлургического института Академии
наук Казахстана. Представь, я всё понял настолько, что и беседа
с учёным прошла в эфир, и впоследствии часть моей практики
сложилась в постоянном общении с учёными ХМИ.
После Букетова - встреча с молодым учёным Борисом
Соломоновичем Фиалковым. Он сам нашёл способ
познакомиться. Ему нужна была киноплёнка для скоростной
съёмки лабораторных опытов в рапиде. Объяснения Фиалкова о
сути открытия, на пороге которого он оказался, я понял и даже
сделал репортаж для новостей телевидения. Борис Соломонович
выяснил, что сыпучие материалы, падая в доменную печь, имеют
тенденцию засыпаться порциями. Даже вода в кухонном кране
стекает порциями, незаметно для глаза. А в скоростной съёмке
это чётко прослеживается. Открытие Фиалкова имело большое
значение для регулирования процессов подачи агломерата в
домну.
Ещё несколько находок учёного я популярно
представлял в своих материалах по телевидению и по радио. О
ценном
изобретении
Фиалкова,
ставшего
Членом
корреспондентом АН Казахстана, я представил в программе
молодёжной редакции Казрадио. Но беда состояла в том, что к
устройству, предотвращающему пожары, министерства СССР
интереса не проявили. Даже в Минуглепроме, шахты которого
приносили большие беды людям пожарами и взрывами,
несложное, но высокоэффективное изобретение во внимание не
приняли. После моего рассказа по радио, в редакцию поступило
больше
ста
предложений
о
сотрудничестве с Фиалковым.   
Особо ценными были интервью с
уникальным
учёным,
заместителем
директора по науке этого института
Виталием Павловичем Малышевым.
Диапазон
его
фундаментальных
исследований касается температур,
которые начинаются от жарищи на
Солнце, её Малышев принимает за ноль
градусов. 
Я
«мстил»
учителю
физики
многочисленными публикациями на
научные темы, популярно раскрывая таинства исследований,
изобретений и открытий учёных высокого ранга настолько
понятно, что на мои материалы реагировали в разных
инстанциях. Однажды правительство СССР в ответ на мою
пятиминутную корреспонденцию решением Председателя
Совмина Н.И. Рыжкова выделило 5 миллиардов рублей на
внедрение в производство изобретения Карагандинского ХМИ -
уникального метода переработки руд цветных металлов. От меди
до золота и платины. 
О нынешней судьбе этой разработки я узнал в интернете, если
интересно – читай дальше о скороварке на пять миллиардов
рублей.
Есть приём в репортёрском деле безотказный, хотя и
небезопасный. Когда очень важен материал, а нужный человек
от интервью отмахивается – то ли в силу занятости, то ли по
недоверию нашему брату, - ставлю вопрос: какая проблема у вас
самая узкая, самая неразрешимая по вине корыстных
бюрократов высших инстанций?! Я, мол, берусь решить. Многие
на эту уловку попадались и не прогадывали.
Джанторе Нурланович Абишев,
директор
Карагандинского
химико
металлургического института, прямо так и
сказал: «С вашим отцом я охотно
сотрудничал, а о ваших способностях я
представления не имею». Тут я свой
приёмчик и выкатил, а он на него пошёл.
Назвал три законченных разработки,
которым не дают ходу в столичных
кабинетах. Вот одна из них. 
Классическая
переработки
медных
технология
руд -
достояние цветной металлургии
мира и никто на её основы не
замахивается. Добывается руда,
дробится, плавится в конвертерах
при температуре почти полторы
тысячи градусов, шлаки сливаются
в отвал, добытая медь идёт в
производство.
Есть
и
электролитический способ, полу
чение так называемой вайербар
совой меди. Но объёмы производ-ства несравнимы с
конвертерным способом. 
Карагандинский ХМИ разработал, проверил в лаборато
риях, провёл опытные и опытно-промышленные испытания, и...
застрял на пороге министерских хапуг: возьмите в соавторы,
дадим ход! Секрет в том, что значительные потери металла в
шлаках сокращаются стараниями столичных учёных на малые
доли процента. А Карагандинская технология безотходная.
Потери меди новый метод исключает полностью. Это так
называемый автоклавный способ переработки руды в растворе
щелочей. Безотходный!
Автоклав – своего рода промышленная скороварка. 
Сравни, 1400 градусов конвертерной плавки и потери в шла-ках.
И 170 градусов в скороварке, в автоклаве. Потерь – НОЛЬ! Более
того, фильтруя раствор щёлочи, шлак отделяют от жид-кости,
щелочной раствор возвращается в процесс, а шлак без единого
грамма меди… Нет, не в отвалы. Шлак решили пропу-стить через
обжиговые печи местного цементного завода. Получили цемент
марки тысяча. Революция в цветмете! Прибы-ли стране
громадные. Ещё – более того: новая технология при-менима для
переработки руд всех! цветных металлов – до золо-та и платины!
Но столица приняла охотничью стойку: а премии, а звания, а
диссертации, а слава - кому-то в провинцию? Не бывать такому
при советской власти развитого социализма! И не пущают.
Я смонтировал для республиканского радио рассказ в 5 минут
продолжительности, получил на публикацию ожидаемый
отрицательный отзыв Министерства цветной металлургии. Фор
мальная отписка, что-то про дороговизну и несвоевременность
научной разработки. Понятно, если авторы впишут нужные
имена столичных боссов, своевременность сразу появится.
Копию
материала
я
распечатал на бланке респуб
ликанского радио и разослал по
адресам – ЦК КПСС, СОВМИН
СССР, ГОСПЛАН, ГОССНАБ, АН
СССР. Отовсюду – молчок. Лишь в
Академии Наук академик Абел
Гезевич Аганбегян кинулся с
двумя листочками моего текста к
Председателю
Совмина
Н.И.
Рыжкову - революция в цветной
металлургии,
вставим
пыжа
мировой практике нашим приоритетом! Николай Иванович
академика понял и запустил механизм - машина сорвала
искусственные тормоза. Срочно вызвали авторов в Москву,
надавали высоких должностей, выделили на внедрение 5
миллиардов рублей. 
Я теперь вправе шутить: 5 минут моего радиоэфира
оценивается в 5 миллиардов рублей по курсу 1985 года!
Особая ценность разработки ещё и в том, что новая
технология применима, повторяю, для переработки руд ВСЕХ
цветных металлов – до золота и платины включительно. Так
сказать, сопутствующий эффект. А крупнейшему меднорудному
месторождению в Сибири, Удоканскому, которое не дозрело для
промышленной отработки, надлежало пролежать в недрах ещё
лет триста. В карагандинском автоклаве эти природные
процессы протекают за… 17 минут. 
Но это не вся история. Один из авторов этой разработки,
Нуралы Бектурганов пересел в кресло заместителя главы
области - наука дело ненадёжное, а тут - реальные возможности
в материальных просторах презренного быта. И меня вроде бы
«отблагодарил»: с готовностью исполнил указание своего
начальника Нефёдова – доставил в столицу республики донос на
меня с требованием убрать такого-то Розенберга с должности
корреспондента. 
И на этом ещё не вся история. Мало, что меня, выждав
время, выжили из Казахстана. Недавно я запросил интернет: чем
продолжилась тема ценнейшей разработки? А вот чем. Россия
передала Удоканское месторождение Казахстану, Назарбаев
передал его Китаю. Теперь Китай добывает русскую медь по
карагандинской технологии. Россия технологически чистую медь
Удокана и прочих месторождений покупает у китайцев за
доллары. 
Это пишем, а что в уме? В уме - неисчислимые выгоды от новой
технологии переработки всех видов руд цветных металлов
перетекли в Китай. ТРИЛЛИОНЫ ДОЛЛАРОВ! И «мои» пять
миллиардов рублей за пять минут радиоэфира выпали осадком в
уме.
У страны в кармане – вошь на аркане. Бизнес! 
Шалый ветер внезапно мои паруса накачал,
Посрывал якоря от стоянки-прикола заветного,
Курс без карты назначил - вернуться к началу начал,
Освежил такелаж и застойные трюмы проветрил.
От кормы отвалил мой спокойный в рутине причал,
Омывало борта первозданной волной на стремнине.
Плавным галсом несло меня, ветер попутный крепчал,
От грехов очищая моё посвежевшее имя.
Мне доверено, мне одному повезло -
Воротиться к истокам давно перехоженных рейсов!
Весь маршрут свой повторно пройти набело,
От начала начал - моего непорочного детства...
Найти человека - тема эта в
журналистике не новая. В годы войны
судьба разъединила тысячи и тысячи
родственников. Вскоре после Победы
помощь
людям
предложило
Московское радио, стараниями Агнии
Львовны Барто открыв программу
«Найти человека». На детских стихах
поэтессы выросло не одно поколение
наших
детей,
её
пьесы
и
киносценарии также были заметным
явлением в отечественной культуре. Во время войны на деньги
за произведения для детей она построила танк. Но не менее
ценно - личное участие поэтессы в судьбах множества людей. А.
Барто девять лет вела на «Маяке» эту программу. Около тысячи
семей соединила Агния Львовна. Одна такая семья – дочь и мама
жили в Караганде. Барто была в нашем городе в творческой
командировке. И нашла время встретиться со своими
«крестниками». Интервью брал мой папа, а я снял небольшой
репортаж для редакции теленовостей. 
Агния Львовна не хотела шумихи, какую создаёт
репортёрская братия на таких событиях. Но перед моим папой у
неё образовался должок: он помог ей встретиться с человеком,
который провёл несколько лет заключения в «Карлаге» с
родственником Агнии Барто… 
А со временем программа радио переросла в телевизионный
цикл «Жди меня».
Немного нарушу последовательность событий, чтобы
коротко рассказать трогательный эпизод из жизни немецкого
психотерапевта Ренаты. На одном из вечеров немецко-славян-
ского культурного центра в городе Брауншвейге к нам с Машей
обратилась женщина с просьбой помочь ей изучить русский
язык. Рената рассказала такой факт биографии: мама родила её
в конце войны, когда законный муж не мог быть отцом девочки.
Незадолго до смерти мать рассказала дочери, что отец её
офицер Красной армии – случилась такая дружба-любовь с
воином-победителем. Мечтой Ренаты было поехать в Россию и
найти родного отца. Осталось только выучить русский язык!
Я
решил попробовать свои возможности и стал
заниматься с Ренатой, которая в русском была абсолютно
беспомощна. Почти как я – в немецком. Мы нашли уникальную
форму обучения. Рената рассказывала мне, с какими
проблемами приходят к ней клиенты. И мы по этим фактам из
практики Ренаты беседовали. Со временем я понял, что мои
пространные рассуждения по предложенным Ренатой эпизодам
она
успешно вплетает в развитие своего психоте-
рапевтического воздействия на пациентов. Ну, да ладно!
Однажды я осмелился сказать Ренате, что она в
состоянии без переводчика объясниться по своей проблеме на
российской телепрограмме «Жди меня». И вот, уже живя в
Штутгарте, мы увидели по русскому телевидению в передаче
«Жди меня» Ренату. Она довольно сносно изложила ведущим
программы свою проблему. Редакция к приезду Ренаты провела
поисковые работы, но, к сожалению, на те скудные сведения,
которые имела Рената про русского офицера, никто не
откликнулся. Зато факт: за полтора-два года не очень
регулярных бесед на русском языке моя ученица «развязала»
язык до самой Москвы! По секрету: каждое занятие со мной
Ренате влетало в 10 евро. Ученица она была не прилежная,
прогуливала по два занятия из трёх… 
А вот случай из начала семидесятых годов прошлого
века. С необычной просьбой в редакцию последних известий
Карагандинского телевидения обратилась милиция. Просили
оперативно сообщить: «Сегодня у молодой мамаши украден
новорожденный ребёночек».
Незадачливая мама привела своего старшего мальчика в
детскую консультацию, а за новорожденным ребёнком
попросила приглядеть двух молодых женщин, которые
прогуливались у входа в консультацию. Те с готовностью
согласились покатать коляску с младенцем. Когда через
несколько минут мама вышла на улицу, ни ребёнка, ни коляски,
ни добросердечных подружек она не обнаружила.
Милиция явилась немедленно. Коляску без ребёночка
обнаружили невдалеке, свидетели дали первые показания,
город обложили как положено в таких ситуациях. Даже
остановили на линии пассажирский поезд Караганда-Киев.
Никаких следов. Одна надежда на сообщение по ТВ. Не может
быть, чтобы соседи не заметили появления младенца, где его не
ждали. Я на такой риск пошёл. Но уж если я дал в новостях
сообщение о похищении младенца, то в считанные часы я
должен сообщить, что ребёнок найден! И назавтра такое
сообщение было в эфире. С показом счастливых родителей, с
предъявлением похитительницы.
Случилось несуразное. Молодая женщина вышла замуж, и
молодой супруг поделился своей мечтой иметь в семье детей! А
молодая супруга иметь детей не могла! Первый брак распался по
причине её бесплодия. Молодая супруга в этой своей беде не
призналась. Но вскоре молодожён узнал от жены, что зачатие
произошло и в надлежащее время он станет отцом. По
прошествии надлежащего срока муж вернулся домой и не застал
там своей «беременной» жены. Где его глаза были на
протяжении всех этих месяцев, вопрос не ко мне. Видимо,
тяжкий труд бульдозериста не способствовал развитию
житейского ума.
Тут прибегает подруга его жены и просит собрать все вещи,
которые будущая мама приготовила для своего первенца. Жена
его в роддоме, просит вещи передать. Счастливый папа с
готовностью указания выполнил. Подружка быстро исчезла. (Вот
именно с ней «беременная» жена бульдозериста совершила
хищение ребёночка у входа в детскую консультацию!) Сел
ротозей-папаша на телефон и обзвонил все родильные дома в
своём городке, потом – все родильные дома Караганды. Таковая
нигде не числилась. Тем временем, недавняя «роженица»
заявилась с младенцем на руках к своей матери. Вот, мол, в
Караганде ей вручили «отказного» ребёнка. А документы на
него будут чуть позже. Мать не была дурой, заподозрила
недоброе. А тут – сообщение по телевидению о похищении
младенца. Женщина вышла на минуточку к соседям, набрала
телефон местного отделения милиции… Операцию провели
блестяще! В очередном выпуске новостей, когда вся Караганда
ждала сообщений по теме пропажи, я с таким сообщением вышел
в эфир. Ребёночку, тогда найденному, теперь лет под пятьдесят!
Непростое это дело – найти человека.
Трудяги и бездельники. У бездельника время тянется нудно в
рутине однообразия – обломовщина. Целое десятилетие я
наблюдал за коллегой, который своими трудами поднялся над
себе подобными – главным в группе теле- и кинооператоров
областной студии ТВ. Он создал универсальную систему –
жёсткий график занятости на студийном вещании и для выездов
с кинокамерой на события. Кто, с кем и для чего.
Система была проста в своей гениальности. Каждый
оператор знал своё место и функцию. Вечный двигатель,
перпетуум мобиле! Владимир Николаевич сидел на своём кресле
и у него был всегда ответ на любой вопрос о продвижении
подчинённых по работе - он молча показывал рукой на график.
Там всё расписано навсегда, на все случаи жизни. Слава богу,
смертей в тот период не случалось.
Ноги он обувал в сменные тапочки, туфли или сапоги –
по времени года – стояли под столом. И так протекала его жизнь
до… До ежегодного отпуска. Этим он жил – ожиданием. Каждые
пять минут всматривался в циферблат электронных часов на
стене, ждал окончания дня. Дома у него забот невпроворот: он
готовит рыболовные снасти к отпуску.
Когда я забегал к нему в поисках нужного мне оператора,
Володя заученно поднимал руку к графику на стене. Однажды
он пожаловался сам на себя. Вот, разработал безотказную схему
и остался не у дел. Даже выработался нервный тик – каждые
пять минут смотреть на часы, в ожидании блаженного
показателя – 18.00. И каждый божий день смотрел в календарь
дат и событий. Для него событием было – окончание рабочего
дня, окончание рабочей недели, окончание трудового года.
У трудяги дни летят стремительно, времени ката
строфически не хватает! Ничего не успеваю сделать за день, на
завтра не отложишь, захватывают дела допоздна. Семья – жена,
дети есть, но… семьи нет. Есть потогонка за минутами. Раз – год
пролетел, два – жизнь закончилась. На пенсии хоть помирай от
безделья. И помирали. А где мораль? Да вот - посуди сам.
На одной из шахт была знаменитая бригада проходчиков Ивана
Фабера. Годами гремел замечательный коллектив трудяг.
Весёлый был человек бригадир Иван Иванович! Много раз
встречались с ним – очередной трудовой успех надо показать по
телевизору, рассказать народу по
радио. В такие дни Иван Иванович
весело предлагал:  - Похулиганим!- В смысле –
обмыть трудовое достижение.
Имел право.
Последняя встреча случилась у
нас в райсобесе. В районном
отделе социального обеспечения.
Я хлопотал о выплате моей маме
полугодовой задолженности по её
нищенской пенсии, также – положенного ей пособия по случаю…
смерти. До отчаяния безнадёжный ответ: - Денег нет! 
В эту минуту безысходности ко мне буквально кинулся
замечательный Иван Иванович Фабер: - Корреспондент,
помогай! Концов не могу найти.
Где-то, кто-то напутал или специально недосчитал – пенсия у
него оказалась ниже низшего предела. Жить не на что. Шахту
ликвидировали, бухгалтерию разогнали, собес гонит – не мешай
работать, социально обеспечивать пенсионеров! И заплакал
покоритель подземных глубин и горизонтов. Повис на моём
плече состарившийся трудяга. А мне самому хоть плачь! С
работы выгнали, заработков нет, маму не на что похоронить. 
На том и расстались – два бывших. Никакому собесу
ненужные отбросы общества. Общества лицемерия, цинизма и
потребления человеческих жизней.
Ну, где тут мораль!
Самое непростое – про деньги. Без денег очень  трудно, а с
деньгами получалось… никак. Я принял редакцию с месячным
оборотом гонорара в 420 рублей. К тому же за три месяца
главред. изъяла из моего фонда три сотни в свою пользу. А мне
надлежало расплачиваться с авторами, с редакторами, с
операторами… Я так прямо и спросил свою начальницу, когда
она вернёт редакции похищенные деньги, триста рублей!
Главная онемела. Она из каждого кармана подчинённых
редакций брала, сколько хотела. И мне денег она не вернула. Но
с того момента ни разу не посмела повторить такого со мной.
Директор студии, которому я обязан был многим, не
считал, что ему вход в мой фонд закрыт. И он однажды попросил
меня оказывать ежемесячное материальное содействие его
персональному водителю. Пусть принесёт адрес, куда
переводить гонорар, попросил я. Через некоторое время зашёл
шофёр и бросил мне на стол бумажку, молча пошёл к выходу. Я
остановил его: что это за бумажка. Адрес, коротко бросил тот.
Почему тут не ваша фамилия, может, и адрес не ваш? Напишите
правильно свой домашний адрес. В конце месяца я разметил
тощие рубли своего гонорарного фонда, на долю водителя
выпала сумма в 80 рублей. 
Бухгалтерские документы утверждает председатель
комитета. Вызывает меня: - Кто этот автор? - указывает
начальник на фамилию директорского шофёра. Я так и
объяснил: это водитель вашего заместителя. Председатель
спросил, нельзя ли это делать не так грубо? Я ответил, что
выложил из своего кармана 80 рублей, а передавать деньги в
руки водителя было бы грубо. Не деликатно. Так же он получит
помощь по почте. Всё-таки, тоньше. Эти деньги причитались
лично мне, за мои авторские материалы по итогам прошлого
месяца. Себе я начислил ровно на эту сумму меньше. Против
моей фамилии в сводной ведомости стояла сумма гонорара - 40
рублей, вместо лимита в 120. Председатель всё понял –
нагляднее дать урок начальству было невозможно. Больше никто
в мой фонд не влезал. За годы моей работы гонорарный фонд
редакции от 420-ти вырос до 960-ти рублей ежемесячно! Деньги
— это политика, рычаг управления. Разве признанием
достоинств нашей работы не должен быть такой рост фонда?!
P.S. Спустя несколько лет я познакомился в Москве с
бывшим журналистом программы «Время» Лёней Тернорудером.
Узнав, что я из Караганды, он со смехом рассказал, как они
дурачили местного автора репортажей для Москвы. По фамилии
Розенберг. Его они представляли в платёжных документах как
автора сценарного плана, а свои фамилии - как авторов
репортажей. Например, за репортажи о приземлении
космонавтов они получали по столичным расценкам – 900
рублей. Половина уходила руководству областного ТВ. А
фактическому автору шёл перевод на 10 рэ. Когда я назвал
Тернорудеру свою фамилию, он онемел. Но ненадолго. Москве
краснеть не пристало.
Город нашего довоенного счастья - моя малая родина,
украинский Кременчуг. С малых лет так много и часто слышал
рассказы о нём, что в моём сознании превратился он в
легендарный город нашего довоенного счастья. Месяцев восьми
от рождения мама вытащила меня и двухлетнего Мишу под
немецкими бомбами к последнему эвакоэшелону. А уже в
Казахстане из ностальгических рассказов сложилась легенда. 
С годами у младшей маминой сестры появилась идея
фикс свозить меня туда, где сама бывала почти ежегодно. И чем
настойчивей она агитировала, тем меньше звучал во мне зов
родины. Но ты не знал мою тётку Хаюню! Она умела дожать свою
идею до исполнения. Словом, полетели мы в Кременчуг - я с
женой и детьми, тётка с мужем Валентином. Вот ради него, ради
Валентина я затеял этот рассказ. Город нашего довоенного
счастья имеет меньше прав на отдельный рассказ, чем Валентин
Иванович Иванов - муж моей тётки Хаюни, по отцу – Хаи
Ароновны, по мужу – Ивановой.
Я опасаюсь, что моих не шибко развитых
способностей
к
художественному
воспроизведению портретов будет достаточно
для создания объёмного образа дядьки.
Дедушка
Арон
своё
отношение
к
ненавистному зятю выражал то резким
взмахом руки, отрицающей право этого типа
быть его зятем, то короткой фразой "Этот
бандит умеет влезть в душу!". Для нас
Валентин бандитом не был, да простит меня
покойный дед Арон! В ранние детские годы
Валентин к нам "влез в душу" умением
показывать фокусы. Во все глаза старались
мы поймать ловкость его рук. Бесполезно –
«чем больше будешь смотреть, тем меньше
увидишь» дразнился он. Но ценность
фокусника возросла, когда он сам раскрыл
несколько секретов, чем влезал в душу всё глубже.
Валентин был пластичен в танцах, исключительно
мастерски имитировал походку и жесты гения немого кино Чарли
Чаплина. Бил чечётку. Движением одного пальца намазывал
себе сажей усики, второй рукой сбрасывал на лоб чёлку -
пародия на Гитлера.  Умело тачал, шил и продавал тапочки -
ходовой товар послевоенной нехватки всего. Он ремонтировал
часы любой марки, велосипеды, фотоаппараты - на всём "имел
лишнюю копеечку". Приработок уходил на выпивку. Отсюда и
начинались противоречия с тестем, поскольку выпивку не
приветствовала Хаюня, за что получала от Валентина хороших
тумаков, а дед кидался в драку за свою дочь. Жили-то в одной
квартирке - всё на виду.
Но даже этот порок, выпивон не снижал авторитета,
Валентин в ранней нашей юности мог предложить втихаря мне и
старшему брату капельку портвейна. Приговаривал хитро: -"Я
вам по рюмашке, а вы мне с получки по бутылочке".  Он освоил
фотографирование, наладил производство карточек в общей
ванной комнате, опять же, зарабатывал неплохо. Но высшее
достижение Валентина в ремёслах и искусстве было писание
картин маслом. Много десятилетий квартиру украшал шедевр
Крамского "Незнакомка" кисти Валентина Иванова. Да-да,
именно так - его кисти, тем более, своё художественное изделие
автор называл "Прекрасная незнакомка", а отличие в названии
давало Валентину определённое право авторства, как минимум - соавторства. При том, что шедевр Крамского был репродукцией
в журнале «Огонёк» меньше размером, чем холст на раме у
Валентина.
Валентин организовал в ближайшей забегаловке клуб
собутыльников под названием … "Девятая студия", как у
Валентина Зорина по Московскому ТВ. Наш стареющий дядька
жил в ногу со временем. В "студии" бывшие фронтовики не
только выпивали, но и горячо обсуждали сложности мировой
политики. И всё бы у Валентина было ничего, если бы не
досадная обязанность по будням ходить на рабочую смену в
шахту, а по старости - мести дворником площадь вокруг
многоэтажки. Разудалая его натура не терпела принудиловки!
Ну, так вот. Этими обширными знаниями о моём дядьке
я бы с лихвой ограничился, не поехав вместе с ним в город
"нашего довоенного счастья" Кременчуг. Там неожиданно
открыл мне дядька трагическую часть своей биографии,
трагическую в полном смысле этого определения.
Лёжа на раскалённом песке днепровского пляжа,
Валентин повёл рукой влево-вправо и перед собой, говоря тихим
голосом: «У войну тут был немецкий лесной склад, и никакого
песка от щепы и стружки с дерева видно не было. Я целый месяц
пахал на них, под автоматами. А потом сбежал, перебрался через
линию фронта и уже наши определили меня у штрафбат за
службу в оккупации на немцев. Так до конца войны и прошёл у
том батальоне пулемётчиком, первым номером. Несколько
вторых номеров потерял, а мне - хоть бы царапина. У
штрафбатах держали до первой крови или до погибели.»
Засиделся он в Кременчуге до самой оккупации потому,
что «немец рвал стремительно», а Валентин остался с
немощными от старости предками своей еврейской тёщи.
Срочную он отслужил до войны, призыв его года ещё не
объявили, а там уже такая неразбериха! Вот и выпало ему горе
наблюдать, как враг стариков-евреев казнил. Тогда и рванул к
своим через линию фронта.
Я, имевший опыт трёхлетней солдатчины, хитрыми
вопросами проверил, не соврал ли чего про свою фронтовую
жизнь пулемётчик первый номер. Не соврал. В таких
подробностях описал многие бытовые детали солдатского
лихолетья, что никакими книжками и кинофильмами не освоишь. 
И про наркомовские сто граммов рассказал. И про
пьянство своё, благоприобретённое с привычки к этим ста
граммам. И ещё про много чего, о чём не имею права - никому!
Принёс Валентин с войны боевые медали, самую ценную – «За
отвагу». Кабы не штрафник, то всё не так бы пошло…
Дожил больше чем до 90-ста лет, и сгорел в бесшабашном
пьянстве рядовой штрафного батальона рабоче-крестьянской
Красной армии Валентин Иванович Иванов. Талантливый.
Бедолага. Победитель германского фашизма.    
P.S. Перечитал написанное до последнего знака и
спохватился: а как же "наше довоенное счастье" город
Кременчуг? А вот как: Будь благословенно место, которое
сохранили в своих душах как город-легенду мои предки. Стань
таким, каким выдумывали тебя твои неприкаянные дети в мало
приютной полупустыне Казахстана, где упокоились их родные
останки...
Под перекрестным артогнем,
А с флангов косят пулеметы, -
Мальчишек, вросших в чернозём,
Поднять не может наш комроты.
Все перепробовал слова
Призывов пламенных и святых,
Но каждый землю целовал,
Пока не гаркнул ротный матом.
Не жажда славы и наград
Бойцов в атаку поднимала,
А был приказ: - Нельзя назад
Перед угрозой трибунала! –               
Двойной огонь сечёт ребят:
           По фронту немец наседает,
           А с тыла бъёт заградотряд
           Энкаведешных вертухаев...
На старой кинопленке прёт
Среди разрывов наша рота.
И каждый перекошен рот,
И не понять – кричали что там.
           Потом артистов тыловых
           Кино озвучивать заставили:
         - Вперёд! Не выдайте, орлы!
           За Родину! За Сталина!
 
 Валентин, муж моей тёти Хаюни на этих страницах
отметился. Я его знал много десятилетий, потому его и
выделил. 
    Родного дядю Мишу, младшего брата моей мамы я не
помню. Его призвали на фронт из Казахстана, когда мне было
года три. Он пропал без вести. В архиве Минобороны я нашёл
сообщение, в какой пехотной части воевал Миша Уманский, в
каком госпитале залечивал боевые раны. Далее сведений нет.
Дядю Муню я не мог знать. Он был мужем бабушкиной сестры
Лизы. Погиб на фронте. Дядя Гриша Фридланд, родной дядя
моей жены, тоже погиб. Его сына Сашу я знаю очень хорошо и
сейчас изредка встречаемся. Саша родился после ухода отца на
войну. Отец прислал с фронта письмо жене с поздравлением и
благодарностью за сына. Вскоре погиб.   
 А вот - дядя Шурик Иосипов. Его мне довелось узнать и
зауважать всей силой моего влюбчивого характера. После войны
он был большой чин в НИИ шинной промышленности в Москве.
В боях за Москву, когда враг уже был отброшен подоспевшими
сибирскими дивизиями, наступила необходимая обеим сторонам
противостояния передышка. Шура Иосипов получил увольнение
в город за отличие в прошедших боях. Подходя к дому, уже
видел в окне своей квартиры жену и дочек, видели его и они.
Именно в этот момент прорвавшийся через противовоздушную
оборону города бомбардировшик сбросил свой груз прямёхонько
на дом, где видел своих любимых Шура. Когда вытащили из-под
обломков и привели в чувство, голова его была покрыта снежно
белыми волосами. После того стал он сильно заикаться, а чтобы
протолкнуть сквозь связки ком застрявших звуков, делал
мучительное усилие мышцами лица и глаз. Контузия – не повод,
чтобы уходить в тыл. Да и горе потери семьи прямо на глазах не
отпускало дядю Шурика в тыл. Так и довоевал до победы. Но про
фронт на мои робкие вопросы не отвечал – мало чего
интересного было в том нечеловеческом деле…
Далее следуют дядья-ленинградцы. С дядей Моней
Халифманом я познакомился до вступления с ним в родственные
отношения. Мы только ещё встречались с его племянницей. А он
приехал из Питера в Караганду с лекциями по линии ВТО -
Всероссийского театрального общества. Человек он был очень
прост в общении. Много шутил, подшучивал над собой. Вот и про
свою военную биографию рассказывал с лёгким недоумением –
как это могло именно с ним случиться.
Бригада московских артистов под руководством
знаменитого Николая Черкасова выступала с концертами перед
участниками самых жарких боёв первого периода войны.
Однажды среди солдат, только что выведенных с передовой
после боя, Николай Константинович Черкасов — народный
артист СССР, лауреат пяти Сталинских премий, Ленинской
премии, премий на фестивалях, кавалер пяти орденов и
нескольких медалей – среди ополченцев на лесной полянке
заметил знакомую физиономию: -Моня, ты как здесь? Мы тебя
разыскиваем, а ты в герои подался! - шумел знаменитый артист.
Моня объяснил, что от брони ушёл добровольцем в народное
ополчение… В общем, затребовали Халифмана в руководители
концертной бригады. И прошёл он по прифронтовым местам до
конца войны. С так нужной солдату после боёв программой
концертной расслабухи. 
В квартире дяди Мони и тёти Розы, младшей сестры моей тёщи,
висели на стене два огромных портрета – Владимира Ленина и
Фёдора Шаляпина. - Это мои кормильцы! - шутил дядя, - Читаю
по стране лекции «Шаляпин и Большой театр» и «Ленин об
искусстве».
Его сыновья, двоюродные братья моей жены, вышли в люди.
Леонид многие годы был главным режиссёром в музыкальных
театрах Барнаула и Омска. Дважды ставил спектакли в
Караганде, с местной труппой. Тут интересный эпизод,
заслуживающий ненадолго отклониться от темы. Для постановки
спектакля в Караганде Лёне выделили второй состав актёров. С
первой же репетиции артисты первого состава подняли бунт: в
таком спектакле, с таким постановщиком сами желаем играть. И
уже дальше Лёня работал с лучшим составом. 
Второй сын дяди Мони не стал ни работником искусства, как
папа и старший брат, ни врачом, как мама. Пошёл по
инженерной линии. С женой Машенькой вырастили сына Сашу и
дочку Катю. Саша смолоду проявил уникальные способности,
быстро стал шахматным гроссмейстером. Однажды, когда
конфликт амбиций двух «К» завёл шахматное дело в тупик, был
проведен турнир на звание чемпиона мира без Карпова и
Каспарова. Турнир на звание чемпиона мира выиграл Александр
Халифман – наша великая семейная гордость.
А совсем недавно была разработана компьютерная
программа для расчёта интеллектуального уровня выдающихся
гроссмейстеров всех времён и народов. Сашу - на шестом месте - опередил из наших гроссмейстеров только Гарри Каспаров –
пятое место.
Дядя Зяма Мадорский – младший брат моей тёщи. Его
воинская биография может вместиться всего в одну героическую
строчку: он всю блокаду Ленинграда выстоял в обороне родного
города! Остряк и балагур, весельчак и во всём обстоятельный
человек панически боялся авиации. Он ни разу не летал
самолётами. Даже в гости к сестре в Караганду и обратно в Питер
он добирался поездом! Это ещё что -- в мирное-то время. А на
войне да по приказу командиров – лететь, как останешься на
земле? Шалишь! Дядя Зяма и пошалил. Получив осколок мины в
ногу - серьёзное ранение, он в самолёт затащить себя не
позволил. И когда начальство в сердцах пригрозило трибуналом
по статье за членовредительство, мол, хочешь ценой потери ноги
от фронта уклониться, рядовой Мадорский вдруг сообразил: мне
религия не позволяет летать.  - Когда это ты стал религиозным? 
Отвечает быстрее полёта пули:  - В момент проникновения осколка в ногу мне был голос оттуда,
с неба. Он сказал, не вздумай лететь! 
На Зяму махнули рукой. А санитарный самолёт, в который Зяма
не попал, сгорел в воздухе. Судьба! 
Когда однажды, уже в старости, приятель за рулём своей
машины крутанул на повороте, открылась дверца и пассажир
Зяма Мадорский вылетел на мостовую. Мгновенно вскочил,
опираясь на трость влетел в машину с криком, гони, пока ГАИ не
нагрянула! И только потом обнаружил повторную травму той же
ноги.
Зиновий Яковлевич Мадорский. Всеобщий любимец
семейства…
Каждый из дядек – неповторимая личность. Как и Боря
Кудашев. К нам он присоединялся, когда мы с женой прилетали
в гости и всё семейство требовало: звоните Боре! Преподаватель
одного из технических вузов Ленинграда Кудашев был знаменит
исчерпывающими знаниями истории Ленинграда, состоянием
самых интересных объектов города для посещения. Он собрал
колоссальную коллекцию материалов о городе. И был Боря
самодеятельным, но гениальным проводником экскурсий. К
нашей небольшой группе родственников обычно примыкали
чужие люди, отстав от платного экскурсовода, едва услышав
пару фраз Бориса Кудашева!
Однажды Боря предложил нам пройти к Петергофу по
песчаному берегу Невы до Финского залива. В одном месте он
остановился. Долго молчал. Потом тихо сказал:  - Здесь проходил рубеж, который держал наш полк. 
Он показал своей тросточкой на песок: - Тут лишь тронь берег и
увидишь свидетельства боёв.
И на самом деле, шевельнув песок сухой веткой, мы подняли
почти съеденные ржой куски колючей проволоки, следующая
попытка подняла стрелянные гильзы.  - Довольно, попросил Боря. – Тут каждая песчинка
пропитана кровью! - И, переждав спазмы в горле, рассказал
страшное.
«Сюда регулярно прибывали инспекции от высшего
командования. Проверки, накачки, организация прорыва
блокады. Да-да!  Каждый обладатель чина и мало-мальски
крупных погон на плечах на скорую руку разрабатывал план
операции,
комплектовал
десант
и
бросал
нас
в
несанкционированные никем из вышестоящего руководства
атаки на врага. Без предварительной подготовки, без
организации поддержки соседей и разных родов войск. Без ума
и без душ. Норовили прославиться победным мероприятием
против блокады. Только кидали людей на убой, под огнём
привыкших к этим наскокам немцев. Те с готовностью косили
очередной десант смертельным огнём. Люди гибли почём зря!
Вот и лежат здесь немые свидетели тех преступлений.» 
И если кто-нибудь при тебе скажет, что евреи били врага
под Ташкентом, плюнь ему в глаза. От имени наших семерых -
Муни, Гриши, Бори. Миши, Шурика, Зямы, Мони. 
Не фанфароньте бравурные марши 
Над упокоем безвременно павших.
Не окупить боевым песнопением
Несостоявшиеся поколения.
И не вещайте от имени павших,
Что это значит – остаться вчерашним
И не продлиться в пространстве и времени
Лучшим из лучших военного племени.
Высокопарных словес не ищите.
Вправе от сердца сказать лишь:
Простите!
И – помолчите, молчите, молчите…
Жизнями павших оплачено счастье
Тех, кто к смертельным боям не причастен
Известно, что все 900 дней блокады не прекращалась  работа
Ленинградского радио. Стараниями двух человек – поэтессы
Ольги Фёдоровны Берггольц и радиожурналиста Лазаря
Ефимовича Маграчёва. Набери эти имена в Сети, чтобы узнать
подробности гонений и признаний, арестов и освобождения из
застенков поэтессы, о нелёгкой творческой судьбе её соавтора.
Это интересно не только молодым журналистам, но каждому, кто
ценит преданность делу, профессиональное мужество и даже
настоящий героизм людей моей профессии.
В голодном и холодном городе,
под обстрелами и бомбёжками
радио дарило ленинградцам
новые
стихи
поэтессы,
рассказы репортёра с боевых
позиций. И оба по праву стали
настоящими легендами города
борца, города-героя. 
Первым
из
Лазарем
нас
с
Ефимовичем
познакомился мой папа. Он получил стажировку в редакции
Маграчёва и несколько недель провёл в общении с этим
мастером эфира. Когда много лет спустя, будучи в Ленинграде,
я назвал своё имя по телефону, Лазарь Ефимович без труда
вспомнил моего папу и пригласил меня для знакомство и на
беседу. Несколько часов мэтр пожертвовал мне. Рассказывал о
блокадном периоде, о послевоенных годах, расспрашивал обо
мне. В заключение посетовал, что за всю свою жизнь на радио
не воспитал ни одного ученика, которым мог бы гордиться. И
неожиданно спросил, не могу ли я оставить свою редакцию на
ТВ Караганды и переехать к нему, в штат Ленинградского радио.
Не случилось.   
Имя Л. Е. Маграчёва высечено на
гранитной мемориальной доске у входа в
здание Ленинградского радио . А на
гранитной
стеле
Пискаревского
мемориального кладбища, где покоятся
470 000 ленинградцев, умерших во время
блокады и в боях при защите города,
высечены проникающие в сердце слова
Ольги Берггольц: 
«Их имён благородных мы здесь перечислить не сможем, 
Так их много под вечной охраной гранита. 
Но знай, внимающий этим камням: 
Никто не забыт и ничто не забыто.»
Проклятие. Если какое проклятие над тобой нависло, а
ты от него уже раз отмахнулся, знай, оно не упустит случая
вернуться со второй попытки, с третьей…
Проверяем. В школе я отмахивался от точных наук из-за
лени, неусидчивости, вообще, как казалось, полной ненужности
этих наук лично мне по жизни. С горем пополам школа от меня
отвалила по принципу отторжения инородных тканей. И что ты
думаешь? Точные науки стали приходить ко мне самыми жуткими
кошмарами во сне. Вот, значит, сплю я после изнурительных
нагрузок гуманитарных забот моих будней. Слава богу, живу без
всяких интегралов-синусов-котангенсов! А ночью? А ночью меня
терзают видения: если я не пересдам алгебру за восьмой класс,
у меня отберут аттестат зрелости, диплом университета и
выгонят из журналистики. Добро бы, раз привиделось и отстало.
Нет! Повторяется регулярно. Вроде бы, наконец эта жуть
оставила меня в покое. По ночам.
Прихожу на службу в Советскую армию, а оно меня там
встречает: - Как доехали, то да сё, пожалуйте в дивизионную
многотиражку! Боже, спаси! Спасает. Многотиражки по всей
армии ликвидировали. Никак, для спасения меня? Пошла
нормальная жизнь. Так вычитали в личном деле про
«Машиностроитель» - мастери боевые листки, стенгазеты!
Вычитали про телевидение – давай в самодеятельность,
режиссёром.
Сбагрил армию. Работаю, делаю карьеру, вернее,
карьера делает меня по своим ступеням вверх. Жизнь
наладилась,
кошмары отступили. Так нет. Целый
Среднеазиатский военный округ передислоцируют в Караганду.
Спросишь, и что тебе? А то, что в нашей дивизии начальник
политотдела полковник Диденко мечтает переподготовить
меня… в дивизионной многотиражной газете.
Объявляют призыв на переподготовку для многих сотен
военнообязанных гражданских лиц. И меня выдёргивают на
целый месяц в многотиражку, как я есть по вус – военно-учётной
специальности - корреспондент дивизионной газеты в
офицерском звании лейтенанта запаса. Здесь же Боря Глотов,
ответ. секретарь областной газеты, Дима Зинчук, зам. главного
редактора там же.
Каждое утро начальник политотдела строит нас в одну
шеренгу, и вышагивая с важным видом перед нами, втирает нам
про то, как он тут всех обкомовских гоняет, до секретарей
включительно. И грозно приговаривает:    - Я и вас от А до Б учить буду!
Сидим втроём, всем составом редакции в казарме, пьём водку
ежедневно, никакой газетой и близко не отдаёт с её
типографскими запахами. Решил я от безделья расширить
диапазон полковника Диденко на «В, Г, Д... Ж, Ч, Щ,.. Э, Ю, Я».
То есть, угораздило предложить полковнику Диденко выпустить
пробный номер газеты. Рядовые солдаты-наборщики тоже
призваны, тоже ничего не делают.
Как есть я корреспондент, отправляюсь в танковую часть
на сбор материала. Служит у вас старший сержант Никитин,
командир экипажа, ударник воинской службы? Беседуем: что
освоил за годы службы, старший сержант?  Один раз стрелял из
автомата, перед принятием присяги.   
А танк водил, на
классность сдавал?  -  Не-а!  - А из пушки-пулемёта по мишеням 18 упражнений
выполнял?  - Не-а! Всё время – на хозработах по месту жительства
офицеров.  -  Я, - говорит,- не в претензии. Скоро дембель.  -  А как, если, не дай бог, война?! - Да войны не будет, - говорит, - командир взвода
обещал. Он и сам после училища танк не водил, из пушки не
стрелял. Он пехотное училище заканчивал…
Я - к полковнику Диденко. Надо бы нашу типографию
на базе специального автомобиля проверить. Есть ли запас
топлива в баках, не подсохла ли краска типографская и прочее.
Получаем согласие, едем в часть, где в автопарке наша
типография на колёсах содержится.
Приезжаем, а там тот же старший сержант Никитин
двор метёт. Что за шум, - спрашиваю, - из штаба слышен? Звон
стекла, ножей-вилок перестук? - Офицеры полка, - отвечает, - зампотеха на службу в
Германию провожают. - И шепотом: - Купил в Минобороны
должность, половину техники на распыл пустил!  -  А нашу типографию на колёсах показать можешь? - Могу. Только там под капотом пусто, все агрегаты проданы. Вам
ещё повезло!  От некоторых машин только рамы на кирпичах
повисли. Всё продано. Вот банкеты регулярно и затевают.   
Тихо вернулись мы в политотдел дивизии всем составом
редакции. Послали Диму в гастроном через дорогу… А что!
Командир взвода обещал ведь старшему сержанту Никитину, что
войны не будет. Всё в порядке!
Со временем узнал, что полковник Диденко в генералах
уже, на повышение по политической линии в Центр забрали. И
моё проклятие опять своего зла надо мной не сотворило. Но я
бдительности не теряю…
P.S. Призваны были в политотдел не только мы, редакция
газеты и наборщики в типографию. Переодели в солдатские
шинели главного архитектора города, секретаря партийной
организации мединститута, ещё каких-то ответственных
мужиков, которые числятся на военном учёте, кто
шифровальщиком, кто секретным писарем. Всю нашу команду я
прозвал «политическими», иногда устраивал совместные
посиделки. Вдруг что случится по глупости политического
руководства страны, а между нами какой-никакой контакт уже
налажен.
Дружим за бутылочкой, ближе знакомимся. Вот,
например, один оказался очень в возрасте. Таких даже из
генералов в отставку переводят. - А вы что за уникум, или доброволец возможного ополчения?
Отвечает, что он единственный на подвластной военному
округу территории переводчик с китайского языка. Изучил за
годы службы перед окончанием войны с Японией и в мирное
время задержали его в Китае за успехи в изучении китайского.
Вот как интересно! А до того на Западном фронте не воевал? И
там случилось, воевал в рядах СМЕРШа – смерть шпионам. А тут,
как раз книжка Богомолова «Момент истины» вышла. Классная
литература! - Классная. Но – литература. То есть, фантазия на заданную
тему, по-солдатски говоря, враки. Если радиоперехват засёк
подозрительные радиосигналы в конкретном районе нашей
подотчётности, немедленно организуется войсковая операция.
Район плотным кольцом охватывают войска и каждый взрослый,
кто оказался в зоне оцепления, уничтожается. - Как это? И наши граждане тоже? - А там всегда только наши и оказываются. Но могут же
быть среди них агенты врага? Могут. Не станет командование
держать кольцо долгое время. Дорого. А когда постреляли всех
быстренько - и вся недолга!- - И часто случалось? - Да бес его маму! Счастье, что в оккупации враг тоже
мало кого в живых оставлял. С партизанами боролись жестоко.  -  А что в Китае? - Там что самое интересное – среди них нет воров.
Вообще! Вот личный опыт. Получаю увольнительную, иду в
город. По пути понадобилось мне на минутку укрыться от
постороннего глаза. Захожу в развалины дома после бомбёжки.
Вышел. А там прохожий китаец ко мне с вопросом. Показывает
на кирпичи – продаётся? Я и сморозил – продаётся. Сговорились
о цене. Он сбегал за тележкой, привёл с собой ещё желающих
кирпич прикупить. Грузят, платят, увозят, ещё народ
подтягивается. Так я там и торговал до конца увольнительной. - Всё, торговля на сегодня заканчивается! - А завтра придёшь? - Нет, мой друг придёт.
Торговали, пока все побитые строения на этом участке
не распродали. Ни разу никто самовольно там ничего не грузил.
Дисциплина и порядок идеальные. Очень опасный народ, эти
китайцы!
На том и сошлись в наших настороженностях против
потенциального противника.   
А вот тебе ещё случай с той нашей переподготовкой.
Один рядовой воин запаса прихватил с собой по тревоге
трёхлитровый бутыль какой-то дряни. Пахнет спиртным, а пить
боязно. Кто чуть попробовал – повторять не желал. А этот,
который хозяин ёмкости, хлещет и посмеивается. К утру и остыл.
Является к нам в казарму полковник Диденко, пошептался с
парторгом из мединститута, вместе и ушли. После медик
рассказал. Поехали в морг, договорились о мягком заключении
причин смерти. Потом – по месту прописки. Жена как увидела
погоны, спрашивает с надеждой в голосе:   - Неужто помер? Слава тебе, Господи. Отмучалась я и дети…
Вот почти вся моя военная биография – от срочной
службы до времени в запасе.
Да, в связи с выездом в Германию снимать меня с учёта в
военкомате наотрез отказались. Так я уже с пятидесятилетия от
роду был в отставке, уже восемь лет как! А они мне ставят в
вину, что я не оформил это должным образом. Только через
военкома удалось доказать, что это – обязанность офицеров
военкомата. Понятное дело, взятку пытались на дурочку
слупить. Может, с кем и получалось. А мне нужную печать
бесплатно шлёпнули. Но я ни за что и ни на кого в тех краях зла
не держу.
Я человек злопамятный, но не мстительный!
О памяти и памятниках. Марк Фельд был мастером
затевать интригу, извлекая свой дивиденд. Работая в Караганде
корреспондентом
КАЗТАГ,
республиканского
агентства
информации, Марк Владимирович первым сопоставил два имени – Абдиров и Якимов. Первый был летчиком-штурмовиком, по
официальной версии повторившим подвиг Гастелло. А
автомобильный начальник Якимов в годы перед войной служил
в лётной школе, где начинал свой путь в небо будущий Герой
Советского Союза (посмертно) Абдиров Нуркен.
Марк Владимирович подбил Якимова поднапрячь память,
осветить её «лёгким сиянием вымысла». Так в совместном
творческом поиске они сочинили «штрихи к портрету». Короче,
Фельд написал, а Якимов согласился поставить своё имя в
качестве автора документальной книжки под названием «Пике в
бессмертие». Марк получил от «автора» из рук в руки гонорар,
а Якимов обрёл славу первоучителя будущего Героя.
Авантюрный импульс Марка получил развитие – затронул
тайные струны творчески настороженных людей. Местный
композитор Рудянский сочинил музыку, а руководительница
народного театра балета Ипатова написала либретто и
поставила двухактный балет под тем же названием – «Пике в
бессмертие». Затем стараниями скульпторов Билыка и Гуммеля
появился памятник Герою на улице его
же имени.
Рано или поздно, фальшь находит
лазейку, а правда выходит наружу. Не
стану повторять запоздалые сведения
об имевших место несоответствиях про
экипаж и место падения подбитого
врагами штурмовика в последнем
воздушном сражении. Достоверность
восстановить не в моих возможностях. А
вот местный краевед Новиков даже
сумел «прочитать» мысли Нуркена в
момент его смертельного пике... 
Много легенд про персональные и
коллективные
подвиги
сочиняли
газетчики и писатели по горячим следам
войны. «Лёгкое сияние вымысла» из
редакционных кабинетов «Правды»,
«Красной звезды» и других изданий миллионными тиражами
доносило до фронтовых окопов и тыловых предприятий легенды
о мужестве, о подвигах, о славе. Про лжесвидетелей боевых
подвигов острословы окопной правды придумали формулу –
«врут, как очевидцы!» В головах «очевидцев» родился подвиг
28-ми
героев-панфиловцев,
повсеместно
создавались
последователи героизма Талалихина, Гастелло, Матросова...
Пётр Васильевич Жуков был сокурсником Александра
Матросова в скоротечном офицерском училище времён войны.
Спустя годы после победы в интервью лично мне бывший
офицер-фронтовик рассказал о Матросове. 
«Помню эпизод тыловых учений - форсирование реки в полной
боевой выкладке. Всем курсом после выхода на
противоположный берег речки мы ныряли в поисках утопленной
Матросовым винтовки. Нерадивый был курсант, во всём
прославился неумехой. И после выпуска из училища мы ушли на
фронт в офицерских званиях. А Матросов был отчислен
рядовым. Так и вошёл в историю как гвардии рядовой Александр
Матросов. По всем своим способностям – ниже среднего –
сомневаюсь, что такой тюхтя мог первым добежать в атаке до
вражеской огневой точки. Он ни плавать, ни бегать толком не
умел...» Вот так.
Рассказываю, чему я лично был свидетель.  Когда
полетел в космос советский космонавт-13, стало известно из
центральной прессы, что волею судеб Владимир Александрович
Шаталов заканчивал лётную школу в Караганде. Марк Фельд, с
которым я работал в одной редакции новостей на
Карагандинском телевидении, втихую, чтобы нас никто не
опередил, пригласил меня на интервью с «первоучителем
Шаталова», а также Нуркена Абдирова - Якимовым, к этому
времени работавшим начальником одной из автобаз города. 
Едва увидев нас на пороге своего кабинета, Якимов, без
усилий выбирая самые верные слова из шофёрского лексикона,
попёр нас вон, не дав даже звука произнести о цели нашего
появления. Смысл его пламенной тирады сводился к тому, что
теперь, уже во второй раз, врать он ни в какую не станет! О
причастности его, Якимова, к воспитанию ещё одного героя. Тем
более, что Нуркен Абдиров погиб и не мог уличить соавторов
книжки во лжи. А Шаталов Владимир Александрович, слава Богу,
живёхонек и вполне может вспомнить, что Якимова в качестве
своего наставника не припоминает. По крайней мере, сам
Якимов ни Нуркена Абдирова, ни Владимира Шаталова не
помнил и, вернее говоря, не мог помнить. Потому что время его
службы в карагандинском лётном заведении не совпадает со
временем пребывания там обоих Героев.
Ещё одна крупная лажа проявилась в самом памятнике
Нуркену Абдирову. На постаменте установили монумент Героя.
Соблюдая полное портретное сходство с оригиналом – об этом
свидетельствовала мама Нуркена, давшая скульпторам для
работы фотографию сына. А вот единственная деталь
штурмовика, на котором Нуркен был устремлён в пике против
колонны фашистской техники, - штурвал самолёта – был
скульпторами ошибочно взять из конструкции... танка. То есть,
вместо самолётного штурвала рука пилота сжимала рычаг
бортового фрикциона Т-34. 
Спустя долгое время после
торжественного открытия памятника Нуркену, танковый рычаг
весьма искусно заменили полукольцом самолётного штурвала...
Про память и памятники - ещё одна занимательная
история. В Караганде затеяли гранитный памятник Ленину.
Гипсовые и цементные изваяния вождя со временем приходили
в негодность. На скорую руку слепленные из недолговечного
материала изображения были далеки от созданного пропагандой
образа Ильича. Осуществление идеи гранитного монумента по
результатам конкурса ваятелей выпало местному скульптору
Юрию (Гюнтеру) Вильгельмовичу Гуммелю. В его активе уже
было немало произведений монументальной пропаганды на
площадях и улицах Караганды и прилегающих поселений.
Сдавать проект памятника Гуммель должен был в Москве.
По его рассказам, сдавал он московской комиссии не весь
памятник, а только... голову Ильича. Юрий Вильгельмович
долгие месяцы жил в столице, арендовал помещение под
мастерскую, где раз за разом получал отлуп столичных коллег
за недостаточную выразительность головы вождя. В узком кругу
Гуммель доверительно, вполголоса признавался: «Комиссия
уходит, а я беру топор и срубаю Ленину голову, леплю новую,
более одухотворённую идеями, более выразительно повёрнутую
в будущее». 
После долгих переделок, голову Ленина комиссия
одобрила, проект в целом приняли и будущий монумент пошёл в
работу.
Исполнителем была назначена Ленинградская
«Монумент-скульптура». По замыслу памятник был самым
крупным из себе подобных в стране. Весил он 202 тонны! На
каком-то этапе производства монументалисты лажанули в
технологии – одёжка на вожде оказалась застёгнута на левую
сторону. Пиджак и жилетка – всё налево! Горожане быстро
заметили лажу и пустили злую шутку: карагандинский Ленин
одолжил жилетку у Крупской.
Выход нашли простой. На уже установленном на
постамент монументе срезали левую полу пиджака и левую полу
жилетки, а на вопросы дотошных зевак отвечали, что Ильич эти
части своего одеяния сдвинул под полу пальто, которую он
придерживал левой рукой. Тогда как правая рука была для
равновесия всей конструкции  упёрта  в наше прекрасное
сегодня!
Опускаю мелочи про перерасход драгоценного розового
гранита и мрамора, предназначенных для постамента и площади
перед памятником. Опять же злые языки выдвинули версию, что
многие тонны материала, поступившего под Ленина, ушли
налево, точнее, на местные кладбища для памятников
покойникам рангом пониже, чем вождь мирового пролетариата...
А какими светлыми были годы Ленина в Караганде! Стоял
на центральной площади. В дни революционных праздников
мимо него проходили многотысячные колонны карагандинцев,
которые рапортовали местному руководству на трибуне и самому
гранитному Ильичу о своих трудовых победах. Одно время даже
было и такое – в ноябрьские праздники перед гранитным
Лениным останавливался броневичок, на котором Ленин вживую
выступал перед гранитным Лениным с речью Ленина на каком
то съезде. 
Местное руководство с высоты трибуны
взирало на стоящий под ним броневичок с
посиневшим от ноябрьского холода лицом и
онемевшими от мороза губами актёра Сергея
Иванова – доморощенного Владимира Ильича.
А тот как бы докладывал что-то местному
обкому партии...
Очень
удавалось
Сергею
Михайловичу
грассирование и жест правой рукой в светлое
будущее, а для равновесия – втискивание
левой руки под отворот пиджака, под жилетку
на место отсутствующего рукава. Точь-в точь
как у памятника на площади.
Много раз выступал он в образе вождя и
по местному телевидению, где в паузах
ленинских спектаклей исполнял должность
главного режиссёра телестудии. Можете
представить себе трепет коллектива телевизионщиков, когда
они каждый понедельник на творческих летучках выслушивали
в интонациях Ленина главного режиссёра Иванова с
малосодержательными оценками телепередач прошедшей
недели…!
Печальна судьба карагандинского Ленина в розовом
граните. С центральной площади, где монумент простоял
несколько долгих лет, решили громадину упрятать в сквер за
кинотеатром... имени Ленина. Приобрели специальные режущие
тросы с алмазными резцами, порезали фигуру Ильича в
нескольких местах и памятник стал... заметно для глаза ниже
ростом.
Сегодня Юрий Вильгельмович без слёз не может
вспоминать о поруганном нынешними властями его лучшем
детище. Живя в Германии, Гуммель хотел выкупить Ленина за
свой счёт и перевезти его в ФРГ. Скульптору отказали.
У казённой бумаги казённый маршрут.
Как известно, бумага всё стерпит.
Вам казённое слово с бумагой пришлют
В немудрённом казённом конверте.   
Вот осьмушку листка подписал военком -
Жизнь повисла на ниточке тонкой,
Потому что война уготовит тайком,
Про запас на солдат "похоронки".
А в казённом загашнике есть у войны
Пострашнее известий о павших.
Эти строки зловещим укором полны -
О солдатах, без вести пропавших.
Но больнее всего, что доносят до нас,
Когда шрамы давнишнего горя
Рвёт неведомо где залежалый Указ
Про награду, что ищет Героя!
Как бы в пору ему подоспел тот Указ,
Когда мыкался бедами вживе!
Но держали казённый листок про запас,
Запоздалым признанием. Лживым.
          Да, маршруты казённых бумаг непросты,
          Несравнимы с полётами пули.
          Неказённая Совесть обходит посты,
          Где казнённые души уснули.               
 
 Кавалеру трёх орденов Славы, – полному кавалеру, -
обязаны были при встрече первыми отдавать честь все
военнослужащие до высших чинов включительно, даже,
кажется, Герои Советского Союза. Участник войны, поэт
Константин Симонов посвятил славным героям целую серию
телевизионных передач. А мне выпало встретиться и рассказать
только об одном таком человеке – Константине Алексеевиче
Мамедове. 
 По наивности малоопытного репортёра я факт его
военной биографии пропустил мимо внимания. А пригласил на
прямой эфир директора шахты № 14 Мамедова в связи с
проходным событием из серии
"выполнили-перевыполнили», за что и
отмечены были государством. И грызть в
отчаянии локоть стал по прошествии
времени, когда увидел в программе
Симонова моего Мамедова! А ведь
Константин Алексеевич ненавязчиво
подводил меня к теме войны. Увы мне –
зевнул!
 Перед Симоновым сидел ещё не
старый, но тяжело больной человек. У меня
же в эфире он был полон сил и планов по
развитию передовой шахты угольного бассейна. В моей
программе Мамедов коротко осветил некое текущее достижение
коллектива. Теперь не это важно. Важно, что после эфира мы
сошлись в обсуждении темы крамольной. Об искусственном
создании передовиков и даже героев производства из числа
рабочих коренной национальности. Такого выдвиженца по
фамилии Канапиев требованием партийных органов создал и
директор Мамедов. Константин Алексеевич говорил, что молодой
инженер сразу возомнил себя на высоте положения – того и жди
от него неприятностей. И как в воду глядел!
Некоторое время спустя солидная комиссия по
безопасности труда расследовала смертный случай и на месте
установила в этом вину начальника участка. В момент
обсуждения несчастного случая на заседание комиссии
вальяжно внедрился молодой человек в подпитом состоянии.  - Это кто такой? - возмутился председатель комиссии!
Директор Мамедов пояснил, что это и есть виновник трагедии,
начальник участка Канапиев. - Немедленно убрать с должности!
Ситуация, что называется, под горячую руку. Какую-то
формальность впопыхах не соблюли при подготовке документов,
и пониженный в должности недавний передовик затаскал
Мамедова по судам. Укатал до инсульта, до потери
трудоспособности. Боевой разведчик, кавалер трёх высших
боевых наград за подвиги на войне, в мирной жизни не вынес
бюрократического натиска. Скончался, не дожив до
шестидесяти. А стоит за этим частным случаем система. 
Я затрагиваю тему, неприятную во всей порочности её развития.
Это– лицемерная ленинская национальная политика. 
Так называемые бывшие окраины царской России насильственно
перетаскивались из феодализма, минуя промежуточные этапы
исторического процесса, в социализм. Оставим сложные
теоретические исследования учёным. Вот как это выглядело на
практике.
В
республиках пестовались национальные кадры.
Существовала практика предоставления льгот при поступлении
в вузы, при распределении должностей, даже существовала
разнарядка выдвижения в авторы открытий и изобретений
кандидатур из местных кадров. 
Был в Химико-металлургическом институте молодой
завлаб Нуралы Бектурганов. Звёзд с неба не хватал, но под
патронажем директора института Абишева и заместителя
директора по науке Малышева Нуралы защитил кандидатскую и
капризом партийных бонз выдвинулся в крупные учёные.
Показуха вынудила истинных учёных – директора и зама
собственное изобретение приписать Бектурганову. В рассказе
про скороварку за пять миллиардов рублей фигурирует это имя
в качестве автора, тогда как в авторство национальный кадр
Бектурганов был притянут за уши.
  Сложилась порочная практика искусственного создания
знаменитостей – депутатов, орденоносцев и даже Героев Труда. 
В целом по республике родился особый клан выдвиженцев в
авангард из представителей коренной народности. И сюда
попадали не всегда самые достойные. На практике массовое
продвижение национальных кадров подрывало основы самой
справедливости. Выскочки, искусственно созданные передовики
зачастую пользовались правами и льготами сверх допустимого.
А поскольку клан национальных выдвиженцев рос, между ними
создался мощный актив взаимовыручки. Совместными
стараниями такого актива Канапиев буквально умучил своего
директора. Инсульт, пенсия, кончина. 
 
Наградные бумаги не пишут в бою
И в герои там рвутся едва ли.
Грохот боя позднее в салюты сольют,
В перезвон орденов и медалей.
            
  Есть негласный закон, он не вписан в Устав:
             Смерть солдата выводит из боя;
             Если кланяться пулям в боях ты устал,
             Можешь враз распрощаться с судьбою.
Только что с того толку, что сдуру пропал,
Что рванулся вперёд без оглядки?
Что момент для броска не вполне просчитал,
И - подрезан, как овощ на грядке?
              Пусть тебя не отметит приказом нарком,
              Пусть комбат не помянет негромко,
              Ты своим не последним, неглупым рывком
              Обманул и теперь "похоронку".
А награды - про них маракуют в штабах:
Кто заметен, того и отметят...
Ты не звёзды - Победу пронёс на плечах.
Выжил сам. И продолжился в детях.
               Не бывает войны без тяжёлых потерь,
               Но бои без награды - бывают.
               Поимённо погибших помянем теперь.
               Им наградой - бессмертная память!
 
          На бога надейся, а сам не плошай! И ещё одна фраза
из мудрых, только я её переверну – «из князи в грязи». В таком
унизительном состоянии был и я, когда из редакции телевидения
меня вынудили уволиться, а пристроился я в автомобильный
трест грузовых перевозок. Это и есть мудрость житейская – из
князи в грязи! Обязанность моя была по профессии. Но числился
я диспетчером. За мои тексты для печати, радио и ТВ гонорары
получал начальник, чью подпись приходилось ставить под
материалами. Гонорары он принимал с присказкой: - А тебе я
премию плачу! 
Кроме статей в печать, кроме кинорепортажей для телевидения,
на мне ещё одна лакейская обязанность – редактировать
совершенно безграмотный текст кандидатской диссертации
начальника. 
Когда однажды секретарь партбюро робко посетовала,
что она уже много месяцев за Хозяина взносы партийные из
своего кармана платит, присказка была та же. Начальник
воровал крупно, и по мелочам не брезговал. На его карман
повседневно работало 15-20 грузовиков. Кому землицы на дачу,
кому асфальт к особняку и прочее, водитель получал наличными
и эти деньги шли Хозяину. Словом, в грязи я оказался по уши. И
так длилось 13 месяцев, пока я не вырвался из этого унижения.
Но один поучительный случай жаль оставить в забытьи.
Хозяин решил пристроить актовый зал и капитально
отремонтировать всё здание. Когда ремонт был закончен и
актовый зал почти готов, мне выделили кабинет… в кинобудке.
Я ещё и кино должен был крутить. Важно уточнить, зал
пристроили в тупике, так что выход из него был только в один
конец – по длинному коридору, на лестницу к первому этажу, а
там - немного до выхода на волю. У самого выхода на улицу была
комнатушка для машинистки и телетайпа. Стены комнатушки
обили рейками и задрапировали тканью, чтобы шум машинки
тонул в складках материи. Последний штрих - поставить
электрическую розетку. Электрик оголил концы скрытого
провода и вышел на минутку вон. Концы произвольно
соединились, дали искру, вмиг сухая ткань без противопожарной
пропитки загорелась, электрик в панике сбежал. Пожар! 
Тем временем в кабинете Хозяина на втором этаже шло
крупное совещание всех руководителей подчинённых тресту
автобаз города и области. Огонь быстро блокировал выход из
кабинета и там началась паника. Кто-то из патриотов родного
треста бросил кличь – спасать документацию из огромного
хозяйского кабинета. В окна второго этажа полетели папки с
бумагами. Пузатые дядечки норовили под шумок вылезть от огня
подальше через те же окна. Кто-то с улицы подставил лестницы
и руководящие тела спасли. От паники осталась только дрожь по
телу и растерянность – что делать? Прибывшие пожарные
взялись за своё – забивать огонь, спасать людей. Тогда-то
вспомнили о сотрудниках из кабинетов второго этажа. Выход у
них был только через окна. Туда тоже подтянули лестницы и
люди были спасены!
Кроме меня и двух коллег, которые почему-то не
воспользовались окнами, а влетели в мою кинобудку, где окон
не имелось. От меня можно было пробраться только в актовый
зал, в самый дальний тупик здания. Огня ещё не было, но дым
стоял стеной. Пять-шесть шагов и мы в зале… в полной
безнадёге! 
Гусев, организатор всей диспетчерской службы треста и
Гиенко, бывший капитан областной ГАИ - оба в жуткой панике.
И все мы трое в безвыходном положении. Огонь двигается к нам
быстрее, чем подоспеет помощь. Но! Никто не догадывается о
нашем безнадёжном положении! 
У меня состояние аховое: два здоровых мужика только сеют
страх, заражают паникой. Гена платком перекрыл нос и без
конца бубнит, сколько долей процента СО-2 убивают всё живое,
а капитан молча шевелит губами, наверно, молит бога о
спасении.
Тут меня и осенило: на бога надейся, а сам не плошай!
Одна из стен актового зала состоит от угла до угла и от пола до
потолка из блоков стеклопрофилита. Один блок посередине
имеет сквозную трещину и на ветру слегка покачивает своими
половинками. Хватаю длинную жердь, которая валяется среди
строительного мусора, и одним ударом выбиваю нижнюю часть.
Наблюдаю, как верхняя ползёт, набирая скорость под
собственным весом на … голову отставного капитана, который
первым рванул к свежему воздуху.
Ударом того же дрына успеваю отшвырнуть отставного
офицера от пролома, а на место его головы тут же втыкается
острым краем верхняя половина стеклоблока. Дальше было не
интересно. Разве что под защитой стеклянного стенда остались
совершенно без повреждений Красные знамёна и вымпелы за
трудовые достижения – свидетельства мудрого управления
транспортными процессами.
Кстати, о переходящих вымпелах. Управляющий трестом
Дацюк осенью 1974 года решил совершить вылазку к местам
уборки урожая. В свою служебную «Волгу» чёрного цвета он
взял инженера по организации соцсоревнования и меня с
кинокамерой. В багажник загрузили всё необходимое для
дальней поездки. Выпивку, закуску, спелые арбузы и 50
красных вымпелов для передовиков хлебоперевозок.
Путь был неблизкий. Каждые полсотни километров
устраивался привал «с подогревом» и закусками. Едва заметив
в поле грузовик родного автотреста, управляющий велел
водителю достать из багажника вымпел, давал сигнал грузовику
подрулить к нам, перекидывался парой слов обо всём и ни о чём,
вручал вымпел, жал руку и мы оставляли трудягу совершать
свой подвиг в том же духе.
 В моей кинокамере быстро накопилось материалов под
завязку: управляющий Дацюк вручает красный вымпел
очередному водителю. И так 50 раз! Пока запас вымпелов из
багажника не иссяк. Я объяснил шефу, что мне необходимо
проехать на попутных грузовиках по хлебным просторам,
заполнить кинокамеру эпизодами страды. Это с трудом удалось,
начальство меня отпустило.
 По возвращении в Караганду я имел достаточно
материалов для телевидения, радио, газет. Но управляющий
устроил мне жестокую взбучку. Оказывается, я обязан был
записывать данные тех водителей, кому навручали 50
переходящих вымпелов, получить в документе о награждениях
подписи передовиков и так далее. Когда я напомнил, что с нами
был инженер по соцсоревнованию, шеф оборвал мои
возражения, обвинил в бестактности и приказал бухгалтерии
вдвое снизить мне месячные премиальные. За нерадивость на
хлебоуборке.
 К счастью, вскорости меня пригласили режиссёром
сценаристом в киногруппу Министерства угля, и я оставил
автомобилистов навсегда. Но и в угольной отрасли за мной
тянулась врождённая привычка попадать в «забавные»
ситуации.   
 
Под грузом глупостей моих
Горбы натруживает Совесть.
То новый забракует стих,
То на корню загубит повесть.
             Гоненьем за грехи гнобит,
             Мой духовник грозит расплатой.
             Чем тоньше выношен гамбит,
             Тем горше загибает матом.
На сговор гонор не горазд -
Он совестливостью загружен...
Глядит с прищуром грозный глаз,
Решает: нужен стих - не нужен.
             Пусть в огненной сгорит геенне
             Мой гонорар за тяжкий труд,
              Давно я понял, что - не гений,
              А имя времена сотрут,
Но знаю точно: цензор строгий,
Ведя меня тропинкой зыбкой,
Одну строку из тысяч многих
Однажды наградит... улыбкой. 
Олжас Сулейменов изобрёл поэтическую метафору
на многие случаи жизни. И сейчас уместно её при-
менить: «Наше кредо – возвысить степь, не унижая
горы». В Центральном Казахстане богатства недр 
предопределили приоритетные направление развития –
добывающая угольная и горнорудная промышленность, мощная
индустрия переработки – чёрная и цветная металлургия. И за
этим потенциалом земледелие оставалось в положении бедняка
при раздобревшем и заносчивом родственнике. 
В работе собственного корреспондента центрального
СМИ имеет значение баланс внимания. Сядешь на темы
индустрии, сиротинкой захнычет сельская тематика, возникают
претензии от геологии, до искусства и спорта. Я вспоминаю годы
своей репортёрской жизни: как удавалось вертеться в
постоянных запросах внимания с различных сторон жизни?
Редакции требуют «давай!». И чем больше даёшь, тем чаще
звучит это «давай-давай!» И никому нет дела, что машина
старенькая, что лимит бензина на один квартал сжигаешь за
одну неделю, что то-другое-стопятидесятое. Тяни жилы, собкор!
Гордыня душит – «тяни через не могу!». Пока не рухнешь в
гонках. И мало кто заметит. Разве что новая метла смахнёт аки
пыльной тряпкой - в угоду веяниям времени.
Хотел одной-двумя фразами предварить рассказы о
людях земли, а получилось соло измученной души и тела
бывшего собственного корреспондента Казахского радио по
благословенной Карагандинской области. 
Мой папа крутился в этой мясорубке почти сорок лет –
четыре года редактор районной газеты, пять лет главный
редактор областного радио, почти тридцать лет собкорил на
Казахское радио. Мои метания в профессии – от многотиражки
до республиканского радио включают и телевидение, и кино, и,
будь она неладна, - редактура чужих диссертаций.
 Некоторые коллеги и не выкладывались так уж, а на
личных автомобилях лихачили, и семьи содержали достойно. А
из каких источников? Иной раз слышал вслед, что другие без
подарка с птицефабрики или с кондитерской, из совхоза без 
свежего мяса-молока-чёрта-дьявола никогда не уедут. Да ещё
застольем на месте насытятся. Нам с папой только задору
добавляло – два идиота, два вредителя собственным семьям, два
вампира на крови близких – гордо без мзды отваливали, с
пустыми руками.
               
 Владимир Фердинандович
Вольф за всю свою жизнь отпахал –
будь здоров! Собрался я про него
отдельный рассказ сочинить. Набрал
имя в интернете – всё там расписано
скупо, но с перечнем орденов-медалей.
Скажу коротко: славная жизнь,
достойная благодарной памяти.
 Как-то поговорили мы с
Вольфом о текущих делах, острые темы
при выключенном магнитофоне затронули.   
Скажем, Карагандинский мясокомбинат награждён орденом
Трудового Красного Знамени. Какой обком партии позволит это
доблестное предприятие чернить критикой в местных СМИ! Ну,
например, каждый рабочий в штанах и под юбкой каждодневно
тащит домой – семье и соседям на продажу – добрый кусман
мяса, колбас-сосисок, уворованное с орденоносного комбината.
Или особый цех втихую такие деликатесы для областной
номенклатуры коптит! А на каких резервах производства такое
воровство возможно? Вот на обмане таких, как достославный
трудяга Владимир Фердинандович Вольф и его совхозные
пахари, что натруженными руками жратву производят.
 Везут, допустим, по графику поставок скот на мясо.
Комбинат обязан скот накормить-напоить, взвесить, документы
подписать – кто следующий по графику! Так нет же. График
сбит, сдача-приём разладилась навсегда. Скот не кормлен, не
поен, ревёт - сена и воды требует. Говорят, скот воет – убой
чует. Враньё! С голодухи и с жажды. А приёмка через несколько
дней случается, когда животина всё из организма перед
мясокомбинатом свалит-сольёт. Скот взвесили, документы
подписали – гуляйте, трудяги, растите новое мясное поколение.
А от каждой животины 6 % живого веса минусуется. На то, что
должно в желудке содержаться.
 Много было переговорено при отключенном микрофоне.
Однажды упрекает меня Владимир Фердинандович: 
        - Что же вы с отцом такие - не как все! Ну, стесняетесь мясо
в багажник загрузить, так мёду бутыль возьмите.
        -  Какой мёд, товарищ Вольф?
        -  А вот пасеку завели.
        -  И в какой торговой точке принимают ваш медок?
        -  На базаре в Москве, - мнётся директор.
        - Как так? Говорите, друг мой старинный! Микрофон
отключён.
         - Дочка первого секретаря обкома торгует, ей на жизнь не
хватает. Вот наш первый и попросил пасеку завести. Продукт на
имя дочки в столицу и откачиваем. Ей на год для продажи
достаточно. Флягами отправляем! Возьмите, всего бутыль
трёхлитровый!..   
  А прославился вне парадных сведений о достижениях
высоких урожаев хлеба директор Вольф ещё вот чем. В годы
освоения целины объявился в наших краях доброволец с
Украины Александр Христенко. 23-х лет от роду. Напористый
парень. С амбицией. Кто, спрашивает, тут у вас самый
образцовый хозяин?  Вольф, говорят, а он: — Вот его-то я
переплюну. Повешу у себя в директорском кабинете портрет
Вольфа. Сниму, когда переплюну!
   Ухмыльнулся Вольф: -   Мало каши ел, Сашка!
   В те годы зять Хрущёва, журналист Аджубей, главный
редактор газеты «Известия», затеял издать книгу «День мира.
Второй». Первый «День мира» Горький издавал. Разъехались по
всему белу свету корреспонденты. В определённый день
фиксировали самые важные события на планете. Вот в той книге
и зафиксировали Александра Христенко – был он самый молодой
в СССР директор совхоза. 
 Между Христенко и Вольфом долгие годы негласное
соревнование - кто лучший хозяин. Если меня спросить, я бы
объявил просто: оба сильнее, чем остальные из ста пяти
совхозов области. И вничью это состязание тяжеловесов не
назовёшь. Какая ничья, когда результат имеется налицо: в 1959
году Карагандинская область получила орден Ленина. В те
времена – высшая государственная награда СССР. Не за уголь,
не за медь, а за хлеб! Это в области, где сельское производство
было как бедный родственник среди гигантов индустрии.
 
Христенко Александра Фёдоровича я поставил после Вольфа
только по возрасту. Это в его кабинете директора совхоза
«Киевский» висел портрет Владимира Фердинандовича. Вечная
«дразнилка» молодого целинника.
 Сейчас некоторые важные по тем
временам факты смешными покажутся. А за
этим смешным – труд людей, которые
страну кормили. Центральный Казахстан –
зона рискованного земледелия. В среднем
из каждых пяти лет три года неурожайные.
Это когда при засухе собирали с посевных
площадей едва столько, сколько семян
посеяли. Центнера полтора-два с гектара. В
урожайные годы собирали с гектара по 7-8,
а лучшие давали и по 15-17 центнеров.
Скажешь, Кубань по 60 давала! Верно. Однако, те 60 и более не
стоят центрально-казахстанских семи-восьми. Потому что у нас
твёрдые сорта пшеницы, а без них хлебопекарная
промышленность вместо хлеба, прости господи, будет глину
выпекать. Я всякими тонкостями про клейковину и
стекловидность зерна распространяться не буду. Сам в этом не
шибко разбираюсь.
 А вот какой стишок у меня сочинился:
 
Случайная тучка рассеянно
Дождинки лениво рассеяла –
Лишь пыль посекла придорожную,
Да малость траву припорошила.
             Былинка цеплялась за сушу –
             Ветрами и солнцем иссушена, 
             Качала в объятиях неба
             Пустой колосочек без хлеба
С ней жаркий заигрывал ветер,
Всего повидавший на свете.
Он лихо носился по городу,
Насвистывал что-то о голоде. 
             А люди, увы, не умели
             Тепла накопить до метели,
             Лишь к небу взывали покорно,
             Моля о тепле и прокорме.
 
 Мне Христенко рассказывал про любопытное явление
природы. Называется оно «Борьба вида за продолжение рода».
Или наоборот – род борется за вид. В самую засуху, когда
колоски едва выше щиколотки, в них зёрен почти нет. Весь
скудный запас влаги земля отдаёт, чтобы в каждом колоске
вызревало одно полноценное зёрнышко: природа старается
сохранить его для посева будущей весны.
Христенко был интересен рассказами о таинствах своего
дела на земле. Но это не были байки, чтобы забить уши
журналисту.
Вот
как-то
заехал
я
к
нему
на
Сельскохозяйственную опытную станцию. Он получил это
хозяйство заслуженно, склонностью к сельской науке –
настоящую опытно-промышленную лабораторию области. 
При сталинском режиме здесь отсиживали срока
академики, Герои Социалистического труда. Они занимались
запрещённой наукой, генетикой. В неволе выводили новые
сорта хлебных и кормовых культур – пшеница, рожь, овёс… В те
времена у охранного лагерного начальства было модно
защищать диссертации. Отслужил начальник лагеря своё до
пенсии, выходит в нормальную жизнь кандидатом наук. Двигали
их в большую науку крупные учёные, подневольные
вейсманисты-морганисты. 
Славился при Сталине такой как будто учёный,
малограмотный мерзавец Трофим Денисович Лысенко. Это был
необразованный и без научного потенциала лжеучёный. Он
повсеместно поносил генетику, довёл до ареста и гибели
замечательного учёного-генетика Н.И. Вавилова. 
А согнанные в концлагеря Сталиным академики?
Отсиживал здесь своё, например, дважды Герой Соцтруда
академик Пустовойт. Из десяти лет по приговору он отсидел
четыре, был досрочно освобождён и… возглавил здесь же
опытное хозяйство, которое много лет спустя возглавил
Христенко.
Брал я интервью у селекционера по фамилии Бычек. У него не
было никакой учёной степени. Но по всему Центральному
Казахстану давали богатые урожаи яровые – районированные,
приученные к местным почвенно-климатическим условиям
сорта. И всходили на трудах Бычека учёные в погонах. Он вывел
и пустил в жизнь больше 100 новых сортов зерновых культур. А
сколько кандидатских диссертаций и научных статей написал он
при таких достижениях в застенках! Под своим именем - ни
одной. Так и прожил жизнь на земле учёный без учёной степени.
Вот это хозяйство и возглавлял заматеревший, мудрый
бывший самый молодой в стране директор совхоза Александр
Фёдорович Христенко. Последняя тема, которую он раскручивал
буквально на моих глазах, был меристемный метод
выращивания картофеля. В идеальных условиях лаборатории от
здорового клубня отнимается клетка, помещается в питательную
среду, проращивается, пересаживается в обеззараженную
почву. Никакие болезни не могли проникнуть в растения,
помещённые в специально созданные условия санитарной
гигиены. Сюда допускались только специалисты, проходившие
ежедневную гигиеническую обработку, одежда и обувь в том
числе. Строгости не слабее, чем в хирургии! Клубни из этой
лаборатории давали абсолютно здоровый посадочный материал
для больших площадей по всему региону. 
Могучий был Христенко, человек земли. А свалила его
быстротекущая при той медицине болезнь. Был Александр
Фёдорович полон высоких идей…
Не ведаю, кто ввёл порочное правило на
еженедельных творческих летучках телевидения
определять качество эфирного продукта, присваивая
ярлыки – «лучшая передача недели», а позднее ещё прибавили - «хорошая передача недели». При этом, логично было давать
вымпел – «негодная передача». Но эта логика не нашла
развития!
На каждую неделю назначались дежурные рецензенты из
числа журналистов, режиссёров, операторов. Мои частые
выступления в прениях привели руководство к смелому
эксперименту – мне стали доверять рецензирование. Даром, что
я был всего лишь помощником режиссёра, обязанным «принеси
подай» по команде любого из многочисленных начальников.
Первым поступком невиданной наглости было моё предложение
отменить раздачу ярлыков. Ибо это вылилось в еженедельное
сведение счёта по принципу «ты меня критиковал – получай
ответку!» Высокое творческое сборище признало мой опыт
критического
анализа
недельной
телепродукции
профессионально качественным. Но наглое предложение
отменить ярлыки признали экстремизмом. Сведение счёта
осталось в практике на долгие годы в нашем здоровом
коллективе мастеров эфира.
На седьмом году работы в качестве «принеси-подай» мне
совершенно нежданно доверили должность шефа в редакции
новостей. Служба последних известий была в таком запустении,
что директор студии, напутствуя меня на высокую должность,
поставил условие:  - Через год ровно, в октябре 69-го на очередной летучке о твоей
редакции должны прозвучать слова похвалы!
Мою работу в новостях на все лады расхваливали… через одну
неделю после назначения! 
На пять последующих лет моя редакция стала
бессменным чемпионом среди обладателей звания „лучшая
передача». Неоднократно все пять выпусков новостей за неделю
удостаивались такой оценки. В конце концов, пришли к
заключению, что пять раз лучшие за неделю – перебор. Поэтому
ввели новое правило персонально для моей редакции: отмечать
лучшую работу последних известий за всю неделю скопом. Стало
это необходимым и на период весенних-осенних работ в
земледелии. Потому что на время сева и уборки я готовил пять
обычных выпусков и пять специальных по сельской тематике. А
десять лучших за неделю было с моей стороны верхом наглости!
Будто не я когда-то предлагал вообще отменить эти ярлыки.
В ноябре 1973 года,
решая
вопрос
о
моём
увольнении по собственному
желанию, коллегия област
ного комитета по ТВ и радио
рассказала мне всю правду о
моей
неудовлетворительной
работе: я, как оказалось,
привёл редакцию к полному
развалу. С этим меня и
отпустили на все четыре
стороны,
без
сожаления
коллег и руководства. До того
пять лет хвалили – выше
некуда. 
Поднять редакцию
хотя бы на мой «провальный
уровень» за прошедшие годы
пока никому не удавалось. А
тот, кто незримо дирижировал
заседанием коллегии, стирая в пыль мой опыт и меня
персонально, спустя некоторое время стал зазывать меня на
прежнее место. Он вырос к тому времени в секретари обкома
партии по идеологии. Бог на местном Олимпе!   
Лёнька Кравцов (Дриссен) был нередкий в истории
советской печати пройдоха. Количества географических
точек, где отметился он своим авантюрным присутствием, боюсь,
не смог бы назвать никто, даже сам Лёнька. Набор его способов
проникать в души главных редакторов провинциальных газет и
неизменно оставлять их в скором времени с носом не отличался
разнообразием. Во главе его приёмчиков - почти безотказная
стопочная операция, характерная для мастеров нашей
профессии. 
Фамилию Кравцов он взял себе при женитьбе. А при
разводе не вернул себе отцовского имени – Дриссен. Конечно,
какому редактору нужен сотрудник с такой подписью под
материалами! Острые на язык газетчики тут же скаламбурят, как
это сделал редактор краевой газеты «Молодой целинник»,
который заявил Лёньке о своём нежелании получить
ругательное название газете от фамилии сотрудника. Проныра
Кравцов попадал в нередкие газетные застолья легко, например,
предложив немудрёную заметку в номер, и - посидеть за
бутылочкой в честь знакомства. Кто же откажется?!
В тёплой беседе новый знакомец ненавязчиво выкладывал
подогретым коллегам сведения о себе: где работал, с кем
дружен, на что способен в творчестве. А дальше коротким
спуртом втискивался в отношения с местным истеблишментом и
качал сведения для газеты, вперемешку с недорогими
приплатами за регулярное сотрудничество - провинция тоже
ценит пиар стараниями мастера-профессионала.
Газетные скитальцы кочуют по стране, накапливают
необременительное нечто из опыта коллег, а отстреляв обойму
благоприобретённых приёмов, мягко отбывают по новым
адресам бескрайного отечества.   
В иных случаях, он столбит себе тёплое местечко в
фотолаборатории местного предприятия. Раскручивает кружок
фотолюбителей для деток начальства, монтирует немудрёные
фотовыставки, соблазняет начальство на развёртывание
лаборатории в небольшую киностудию. А когда запас
аппаратуры и материалов вырастает до выгодных объёмов,
исчезает, присвоив эти ценности. 
Кстати, на прокладке канала Иртыш-Караганда Лёнька
умыкнул неплохой набор кинофотоаппаратуры, фотобумагу,
химикалии в немалых объёмах. Там хищения были не в
диковинку. При последнем начальнике строительства
Пожидаеве ворьё было просто в разгуле. 
В Караганде Лёнька в давнем прошлом работал в газете
сельского обкома партии, когда при Хрущёве случилось
раздвоение КПСС на две партии - промышленную и сельхозную.
И надолго исчез, не имея привычки возвращаться туда, где
однажды уже расшифровывался. Но в городе Панфилове, на юге
Казахстана, где промышлял в тот раз мой герой, случилась
катастрофа, требовалось вовремя смыться перед угрозой ареста.
И не по вине Лёньки, а хамской выходкой его жены Наташки.
Два сапога - пара. Работая в городском фотоателье, она выдала
клиенту пачку фотографий другого заказчика. Клиент заявил,
что на снимках не его физиономия, а Наташка отпарировала, что
«узкоглазые все на одну морду уродились». Распалилась в
полемике и надавала дядечке тумаков по его стандартной морде
аборигена. Пострадавший оказался начальником городской
милиции.      
Бежать - иного выхода нет! И семейство Лёнькино из
четырёх сыновей, тёщи и двух супругов помчалось в некогда
обжитую Караганду, прихватив всё ценное из местного
фотоателье. Как он узнал, что у меня редакторская вакансия, не
могу сказать. Поскольку моя начальница была знакома с
Лёнькой по работе в сельской газете, они легко преодолели моё
сопротивление, Лёнька занял у меня вакансию, а его
психованную жену я затолкал в контору к своему брату. Сказано
же, сердобольный я очень.
Брат имел большое горе от Наташки, а я - от Лёньки.
Жаловаться не стану - сам виноват. Но на моё счастье ушёл от
меня Лёнька, пристроился в Жилстрое Караганды, разрабатывал
там новую жилу для поживы. Отсюда тоже пришлось линять, но
уже по вине сексуально озабоченного старшего сына. Кравцовы
всем скопом пропали с моих горизонтов, одарив меня печальным
опытом своей беспардонности.
Юрий Спиридонов, режиссёр карагандинского
телевидения, действовал по принципу: не хочешь быть
идиотом – не будь им! И шагай по собственной судьбе лёгкой
походкой властелина. Но в тех условиях, при тех порядках и
правилах во времена, о которых пишутся эти тексты, вопрос
идиотизма был не праздным. 
Стоило ненадолго задуматься над какой-нибудь
безделицей окружающего мира – всё, ты в паутине ловушек,
ведущих точно туда, в идиоты. Там вдруг созреваешь до
понимания, в каком идиотизме живёшь, или незаметно для
своего незрелого ума становишься носителем малопочётного
ярлыка. Вот тому примеры.
Над зданием Карагандинского обкома компартии
десятилетиями висел лозунг «Слава КПСС!» Город строился,
множилось число жителей, обком переезжал в новые здания, с
обкомом кочевал и лозунг. Его привыкли не замечать. Но
глазастый режиссёр Спиридонов, в очередной раз прочитав эту
надпись, узрел в ней несуразицу: как так, возмутилось его
партийное сознание, «Слава КПСС!» над зданием обкома КПСС -
это значит «Слава нам»!
И написал Юрий Викторович служебную записку в отдел
агитации-пропаганды того самого комитета КПСС. Не анонимку
злопыхателя сочинил, а подписал текст своим именем –
коммунист с такого-то года Спиридонов, и место службы указал - студия областного телевидения. Автора незамедлительно
пригласили в отдел этих самых пропаганд и агитаций. И стали
выяснять, какие возражения против славы КПСС имеет член
партии с таким-то партийным стажем Спиридонов?! Заявитель
объясняет, мол, некорректно вешать лозунг с требованием
«Слава нам!». Распалился в полемике с товарищами по
ленинской коммунистической партии, всё новые аргументы
выдвигает. А ему в ответ:  - Ах, вот как вы трактуете политику организации,
которая, если вам не известно, есть «ум, честь и совесть нашей
эпохи!». И попёр состав демагогических истин по кочкам
воспитательной и просветительской обработки. Но здравицу в
честь себя перенесли. На противоположную сторону площади.
Так тоже хорошо - из окон обкомовских кабинетов даже лучше
смотрится.
Будучи со мной в доверительных отношениях, Юрий
Викторович признался потихоньку, что от бесед в комитете чуть
было не поехал умом и психикой в сторону от нормы. Я же
припомнил ему другую возмутительную выходку. Когда он
обнаружил над зданием Летнего театра письменное
утверждение, что «В.И. Ленин - живее всех живых!».
Утверждение это было сокращённым вариантом поэтической
инверсии «Ленин и теперь живее всех живых – наше знамя, сила
и оружие!». На тот раз свои возражения Спиридонов направил в
Москву, в ЦК партии. Из столицы пришло благодарственное
письмо бдительному члену организации. А местный агитпроп
высказал свою досаду, почему, мол, не нам писали, а сразу в
ЦК? -  Вот теперь и спасай, Юрий Викторович, свою психику, – не жалел я старшего своего приятеля в ходе дружеской
беседы, - А к вам, между прочим, у обкома КПСС есть в запасе
ещё несколько припрятанных против вашей активности
фактиков. Так как являетесь автором двух фельетонов на
местном материале в журнале «Крокодил» и одного фельетона –
в газете «Правда», а также многочисленных выпусков
популярной в народе программы «Крупный план» - остро
обличительного и обидного для некоторых высоких персон
содержания телевизионного цикла!
Короче, участник прошлой войны Юрий Спиридонов
набрал в боях местного значения против себя полное лукошко
штрафных баллов и оставил нас. Без Юрия Викторовича стало
нам в этой тошниловке ещё более душно. А он от греха подальше
переехал в областной центр другой республики. И там преуспел,
заняв должность не рядового, как у нас, а главного режиссёра.
В тех краях с центром в городе Киеве именно сейчас, кстати,
народ стряхивает с себя шелуху совковых идиотизмов.
Редакцию новостей, куда меня ткнули по
безвыходности положения, до меня создавал Лев Дикельбойм. 
С годами Лев Иосифович перерос сам себя. И сжёг
здоровье на этой неблагодарной самоотдаче. В буквальном
смысле – угробил организм и попросился на более лёгкую
работу. Там он быстро вернулся на позиции лучшего среди всех.
С тем и скончался. Принять после него редакцию поочерёдно
сподобились три журналиста, но быстро потеряли все наработки,
кроме часов на заставке и краткого символа редакции – «СиЛ»,
«События и люди». Дух творчества заглушили мерзким образом – погоней за гонорарами.
Принять
печатались
разрушенное
основания
дело
мог
до
только
самоуверенный неуч. Таким был я. От
предложения начальства занять место
шефа я не отказался по глупости. Но
мне удалось вернуть всё, чем жила
редакция
при
замечательном
Дикельбойме, и даже добавить кое
чего от своих поисков и находок. Мои
новации заметили в Останкино, я
получил именное приглашение на
совещание
корреспондентов
Всесоюзного радио и телевидения, не
будучи штатным сотрудником системы. 
По
возвращении
написал
подробный творческий отчёт о свежих
веяниях в столице. Этот документ был
подвергнут жёсткой критике местных
начальников. А я запросился на
поездку за опытом к тем, о ком
восторженные статьи в профессиональных
журналах. Это были телестудии Перми и Челябинска. Областной
масштаб, как у нас, но про них писали, а про нас не писали!
Приехал я в Пермь. За опытом в информационную
программу Павла Эпштейна «Прикамье вечернее», «ПВ». В
народе имевшее прозвище «Пиня вещание». В первый же день
я
уловил местечковый уровень языка и стиля. Школа
Дикельбойма была на порядок выше. И я предложил коллеге
Павлу такую форму обмена опытом. Он мне даёт творческую
группу, и я готовлю репортажи на каждый вечер. А он рукой
мастера доводит мои потуги до кондиций.
Получилось, как нельзя, плохо. После первой же вылазки
за материалом Павел откровенно сказал мне, что ему не по душе
восторги от моего участия в работе редакции. А кинооператор,
его ассистент и данный мне в помощь младший редактор после
совместной работы над репортажем понесли по студии мнение:
вот чего не достаёт нашему «ПВ»! 
Больше на свободу творчества Павел меня не отпускал.
И каждый день со мной подолгу беседовал директор студии:
приглашал на должность шефа в информационную программу
вместо Павла. Эту идею директора с восторгом подхватил… сам
Павел! Он мечтал перейти на должность начальника телецентра,
а замены себе не мог найти. Вот я и подвернулся. Пиня хотел
доступа к материальным ценностям. А я хотел домой.
Про Челябинск рассказывать нечего. Сам главный
редактор информационной программы Погодин в первую же
минуту общения признался, что ему вся эта гонка за событиями
осточертела и никакого ценного опыта тут не имеется. Но
поездка оказалась для меня не бесполезной. Я уловил
тенденцию, которая поразила всю систему общим недугом
идеологического местничества. 
На основе противостояния системе я и разработал проект
преобразования всей структуры телевидения. Моё начальство
встретило в штыки идею сократить до минимума местное
вещание в пользу развития службы новостей. А спустя полгода
мой проект председатель комитета Кали Аманбаев предъявил
коллективу как свою разработку, мне же выделил в новом
штатном расписании место на подхвате. Обвинив начальника в
плагиате публично, я потребовал освободить меня по
собственному желанию.
Позже
выяснилось,
что
новый
председатель
Государственного комитета по телевидению и радиовещанию С.
Лапин постановил для местных студий по всему СССР…
сокращение общего вещания впятеро и перевод их на местную
тематику. Это было решение, один к одному повторяющее мои
разработки. Главный аргумент тоже был очевиден: Центральное
телевидение проникло во все уголки страны и многие былые
функции местных студий оказались лишней тратой средств.
Время во всесоюзном вещании безраздельно захватило ЦТ. И
только информационные службы для отражения местной
тематики получали мощное развитие. И то, что было отвергнуто
в Караганде, вместе с доморощенным автором этой идеи,
пришлось в спешном порядке вводить по приказу из Москвы, не
понимая всей глубины сложнейшего процесса крайне
болезненных преобразований.
А ведь после защиты диплома в университете моя идея
полной реструктуризации областного телевидения получила
оценку: мне предложили место в аспирантуре и защиту
диссертации по теме моего диплома – «Информация на
телевидении». Но я уже перегорел желаниями и перестрадал
обидами. А когда через восемь лет после фактического изгнания
начальство потребовало моего возвращения, я уже был во
власти других идей. Об этом – на других страницах моего
«Болтуна». 
Пора сказать, в чём скрытый смысл названия моей книги.
Хозяйки так называют куриное, утиное, гусиное яйцо, из
которого под квочкой не получается цыплёнок. Бесплодное яйцо
так и называется – болтун. Видимо, когда формировали кладку,
яйцо неосторожно взболтнули, повредив эмбрион, а потому и
сделалось яйцо болтуном. Точно так, как взболтнули меня с моей
идей перестройки. 
Так неумело сотрясли и весь Союз, получив вместо большой
перестройки крах великой страны.
Законы общественного развития, как и законы природы
никому не дано отменять. Безумен тот, кто на такое решается!      
Характер холерический — это мой стиль. Скорпион по
гороскопу. И папа мой был скорпион. Представляете, какая
наследственность? Генный код природой даётся на всю жизнь 
Дворовой клички, достойного пацанского имени у меня
не было. У Миши – Розочка, от фамилии, Красавчик – от
внешности. Приветливо и справедливо. А меня с раздражением – Валера-холера, Валерик-холерик. Грубо и с вызовом. Меня
легко было шпынять – за маленький рост и для само
утверждения. Это в дворовой иерархии было самым важным. 
Я по малолетству не знал, что такова природа моя –
характер такой, холерический. С полуоборота завожусь,
взрывной, колючий. Есть меланхолики – задумчивые,
флегматики - всё нипочём, сангвиники – рассудительные, с
зачатками аналитического ума; есть мы – холерики – взрывные
и обидчивые.
С малых лет я знал свои границы дозволенного. А с
возрастом эти самоограничения оформились в стиль и приговор.
Например, руководить людьми мне нельзя. И такой же из меня
плохой исполнитель. Свободный творческий поиск - мой режим.
Ярмо одиночества как горб на спине личности. Попытки сбросить
дурацкие комплексы – я понятия не имел, что это так
называется, - попытки снять ярмо ограничений натыкаются на
жёсткую реальность, которая одним словом «невозможно!»
загоняет тебя восвояси. В стойло, которое ты сам себе без
борьбы за своё «Я» соорудил.  Я так думаю.
Суровая реальность сильнее порывов
робкой никчемности. Таков жестокий закон
мальчишеской улицы, двора, подворотни,
закоулков! Ребёнку нужна поддержка
родителей, внимание наставника в детском
саду, коллектив общих игр и отношений…
Ничего этого у меня отродясь не имелось.
На
бедности!
Отвлекаться
потребности
детского
освоения
окружающего мира – ответ в три слова:
дети вырастут сами! 
Что поделаешь –
идёт
война! Какие
нежности при нашей
на
ассоциативно
возникающие темы, тонуть в деталях,
уводить беседы в переулки разговора
(цитата из Исаака Бабеля) - это мой
недостаток. Кстати, к моим много
численным недостаткам относится жуткая
болтливость – способ привлечь внимание, и
склонность к вранью. Эти пороки взрослые
пытались пресечь жёсткими требованиями «прекрати болтать» и
«хватит врать! Кто врёт, тот и крадёт!». Отмахивались.
С годами упрямый скорпион настоял на своём:
болтливость стала профессией - разговорник по микрофону на
просторах радиоэфира. А враньё переросло в некоторую
способность свою болтливость обеспечивать «лёгким сиянием
вымысла» (Паустовский). Пресекать эти недостатки снова было
кому. Начальство надо мной возвышалось Эверестом.
Что же, кривая моей разговорчивости вывела мои мысли
из детства во взрослость! Ну, не грех. Эту пустоту заполнят
рассказы из первой книжки под названием «Забияка». Если она
ещё не рассыпалась в прах от обиды на невнимание. Знаешь,
вещи иногда перенимают пороки своих хозяев. А хозяин
«Забияки» обидчив. «Забияка» не бог весть какая литература.
Но некоторые сведения о нашей жизни там имеются. 
Папа ревниво следил за моей работой в теленовостях,
каждый вечер смотрел выпуск. Как сообщила однажды мама, моя
«находка» растрогала его до слёз. С делегатом очередного
комсомольского съезда страны Булатом Баекеновым у меня было
соглашение, что он будет на съезде специальным
корреспондентом моей редакции. По телефону из Москвы он
диктовал довольно толковые отчёты о работе форума. Первый
же выход Булата в эфир из Москвы привёл папу в чувства то ли
профессиональной зависти, то ли отцовской гордости.
Продолжу тему о характере, который у меня
холерический, мешает нормально жить и общаться с людьми,
помогает наживать недругов. Некоторые прямо так и говорили: - С ним же невозможно. Сам не живёт и другим не даёт! 
Однажды ходили искать управы на меня к моему папе. Он
пытался воздействовать увещеваниями: «Сын, так нельзя!» Но
куда ему! Сам – скорпион пуще моего.
Ходили группой обиженных к начальству. Начальство было –
умница. Назову его полным именем – Евгений Лукич Пелещук.
(Когда ему предложили перейти из директоров телестудии в
создатели театра музыкальной комедии, он пришёл ко мне с
бутылочкой коньяка – посоветоваться.)  Начальство обиженным
заявило:  - Он к вам имеет претензии по личным вопросам или по
работе?
Они и усохли. А на тему моих успехов злобно бузили:  -  Ему отец много помогает.
Глупости! Сравнили бы эфир папы и мой – никакого сходства. В
общем, начальником я был плохим. Прямолинейным, без
дипломатии. Нельзя мне быть начальником.
Космос: случайность или закономерность? Cлучилось 
мне в сентябре 1970 года работать на два фронта - на свою
редакцию и на республиканское радио. Целый месяц я замещал
собственного
корреспондента
Казахского
радио
по
Карагандинской области, который взял себе трудовой отпуск.
Самое яркое событие моей репортёрской жизни случилось в те
дни, а именно 24 сентября, о чём стоит рассказать в доступных
мне подробностях чуть позже. 
Тема космоса была особым разделом в моей
журналистике. От полёта в космос Г.Т. Берегового и до полёта
Лазарева и Макарова я входил в пресс-группу советских
журналистов «на месте приземления» наших космонавтов.
Кавычки здесь потому, что на место приземления никто из наших
никогда не проникал. Весь цвет отечественных СМИ сидел в
Караганде и ожидал приглашения на пресс-конференцию с
вернувшимися на землю космонавтами. 
Умытых, переодетых в земные одежды и получивших
инструкции - о чём можно рассказывать, - космонавтов
приводили в зал гостиницы
«Чайка» или в обком партии, где
и получались репортажи «с места
приземления». Но и туда попасть
через оцепление гэбэшников
было невозможно. Только -
репортёры из столицы, да с
регистрацией
поимённого
допуска.
В космосе – боевой лётчик
минувшей
войны,
Герой
Советского Союза Георгий Береговой. Встречать его в Караганду
прилетел космонавт-Три, Андриян Николаев. Я исхитрился
накануне приземления Берегового подкатить к Андрияну с
магнитофоном наизготовку, и затеять видимость интервью на
виду у особистов. Люди они глазастые и засекли, что у меня с
Николаевым есть отношения. Поэтому, когда Береговой
приземлился и его доставили в гостиницу «Чайка», попасть в эту
запретную зону было уже проще, чем если бы я не имитировал
деловой разговор с Андрияном Григорьевичем.
Тем не менее, в минутной готовности к появлению Героя ретивый
гэбэшник рванул меня за карман брюк и на всю длину шва нитки
разошлись у меня между ног, обнажив цветную материю
исподнего. Я тихо спросил служивого:  - Как мне теперь делать репортаж с трусами наружу?! - 
Тот поймался на укоризненный тон, карман мой от своей хватки
освободил. Я сунул ему магнитофон – подержи минутку. Снял
куртку, опустил её на бедра и рукава перевязал спереди.
Прореха в штанах прикрыта курткой, магнитофон гэбэшник
вернул мне, а тут мимо нас бежит Береговой, только что оттуда!
В спортивном костюме, вязаной шапочке. Я выставляю перед
Георгием Тимофеевичем микрофон. Психология: если перед
тобой микрофон, значит, нужно в него что-то говорить. И
Береговой, взяв микрофон в руку, отрезал:
- НИЧЕГО НЕ МОГУ И НЕ БУДУ ГОВОРИТЬ! 
Швыряет микрофон мне, убегает в гостиницу. А я
беспрепятственно - следом, в зал, где уже сидит столичная
братия с блокнотами, диктофонами, фотокамерами наизготовку.
Так я попал на «космическую» встречу впервые и записал
репортаж для местного телевидения. 
С 30 октября 1968
года областное КГБ
как-то
стало
привыкать к моему
присутствию на таких
событиях. Тем более,
что
следующий
случай представился
через
два
половиной
с
месяца
после Берегового. В
космос
слетал
Владимир Шаталов. Я
уже
знал,
что
Владимир Александрович в 1945 году осваивал лётное дело в
Караганде. Уже имея опыт общения с космонавтами – Николаев,
Береговой – с Шаталовым я проделал тот же приёмчик –
микрофон наперерез. Шаталов остановился у входа в «Чайку»,
а я успел ему показать в ту сторону, где было его лётное
училище: - Помните, это было там! Пауза, переговоры с
земляками, облепившими ограду гостиницы. А у меня –
оригинальная запись, чего не имел никто! И новый знак в
обучении гэбэшников, что с космонавтами у меня есть особые
дела. Как будто.
Дальше были Елисеев, Хрунов, Горбатко,.. Севастьянов,
Волков, Пацаев, Рукавишников,.. Лазарев и Макаров. Общим
числом – 16. В самый первый раз, да и в последствии было
двойным счастьем: оказаться среди элиты советской
журналистики и видеть-слушать людей неземной профессии –
космонавтов. 
Герой Советского Союза полковник Борзенко из племени
неистовых репортёров, представлял газету «Правда». Я знал,
что Золотую Звезду он получил во время войны, за подвиг
действительно неистового поступка. Участвуя в крымском
десанте в качестве военного корреспондента, Сергей
Александрович Борзенко в первые минуты боя оказался старшим
по
званию и единственным офицером штурмового
подразделения, возглавил и успешно провёл операцию. Его
статья «Наши войска ворвались в Крым» первой сообщила о
подавлении фашистов на Керченском полуострове. Отдельной
фразой автор описал и свою роль в операции…
О том, что и как было на фронтах в самом деле, правда
открывается десятилетиями спустя. В том числе – история осво
бождения Крыма от фашистов. При желании можно обратиться к
аналитике Марка Солонина, который с железной аргументацией
показал, вслед за Виктором Суворовым, что всё было совсем не
так, чем пропаганда забивала сознание народу в дни войны и
годами после. 
Тем не менее, Сергей Борзенко –
полковник,
Золотая
звезда
Героя
Советского Союза! Он был руково-
дителем нашей «космической» пресс
группы. Сергей Александрович сажал
меня рядом с собой, тем самым как бы
подчёркивая без слов маленький подвиг
провинциального журналиста, проник-
шего в компанию избранных. И я по сию
пору горжусь тем, что опроверг обидную
формулу про то, как «местные
журналисты на место события всегда попадают последними!». С
тех пор я взял за правило появляться на важном событии первее
первых.
Но тема космоса оставила досадное ощущение
неполноценности. В гонке космических достижений мы стали
быстро отставать от американцев. Особо ощутим был удар после
десанта астронавтов на Луну и возвращение их на землю. Тут и
разразился крупный скандал. Генсек Брежнев потребовал
объяснений от журналистов:  - Почему весь мир видит всё, что делает НАСА, а наши
достижения – только в полуфабрикатах с пустопорожних пресс
конференций! Почему вся космическая эпопея США
доставляется народам мира прямыми репортажами по
телевидению - от запуска до посадки. А мы получаем только
«консервы», да ещё с опозданием.
Тут репортёрскую вольницу и прорвало в откровениях: - 
Да нас никуда не допускают! Есть такой генерал 
Румянцев…
И выяснилось, что Румянцев – самозванец, никакие службы не
представляет!
Целое десятилетие околачивается при
космонавтах – никому не даёт житья, в том числе – прессе… 
Генсек приказал: - Румянцева от космоса убрать! Завтра на
землю возвращается спускаемый аппарат корабля Луна-16.
Обеспечить прямой репортаж!
Я всего этого не мог знать. И потому вправе пошутить, что
мнение Генсека Брежнева и мои репортёрские амбиции совпали.
Попасть на место приземления космического аппарата на самом
деле мне удалось силой случая. Отсюда – случайность как
проявление закономерности. Про «Луну-16» подробно.
23 сентября 1970 года Алма-Ата предупредила меня о
предстоящем приземлении в наших краях спускаемого аппарата
«Луна-16». Об этом желательно получить от меня запись какого
нибудь передовика шахтёрского труда с восторженным откликом
по поводу «выдающейся победы нашей науки и техники» и так
далее, в стиле обкатанной временем пропагандистской
штамповки. «Штампы рождаются ежедневно и никогда не
умирают» - пошутила как-то «Литературная газета».
Банальности, законсервированные в директивных инстанциях,
для читателей, зрителей, слушателей были вроде котлетки,
которую уже кто-то ел. Падал интерес к событиям, журналистам
отбивали желание «срывать подмётки на ходу». Делать отклики - занятие мало приятное при моих репортёрских амбициях. А вот
попасть на событие – то, что надо! 
На рассвете следующего дня, когда автобусы ещё не
ходят, с кинокамерой на шее и с магнитофоном на плече, имея
один рубль в кармане, отправляюсь пешком в аэропорт. В
здании, где работают службы наземного обеспечения, нет ни
души, кто чем-то напоминал бы нужных мне специалистов
группы поиска. Хожу по этажам, по кабинетам – где пусто, где
заперто. Лишь на самом последнем этаже одна дверь открылась,
а там – то, что мне необходимо.
Небольшого росточка офицер с признаками большого
воинского звания на погонах раскладывает карты особой
секретности. Я с микрофоном наперевес – к нему. Называю себя
и сыплю кучу вопросов. На какой из них товарищ генерал
пожелает ответить? Товарищ генерал прикрывает секретные
карты своим некрупным телом отвечает мне краткой фразой,
которую следует переводить как «пошёл вон, мерзавец!».
Каковое указание я немедленно выполнил. Пошёл, но не так
далеко, куда велел генерал.
На этажах появляются мои коллеги-конкуренты –
корреспонденты крупных изданий. Нас приглашают в
«предбанник» кабинета, за дверь которого меня недавно
выставили. И тут случилось небывалое. Председатель
областного управления КГБ генерал Разживин сообщает, что
поступило указание Брежнева допустить журналистов… на место
приземления! А руководитель группы поиска – мой, так сказать,
знакомый генерал даёт понять, что он после Брежнева тоже
власть, заявляет, что больше четверых репортёров не разрешит
принять в группу поиска. Называет газеты – «Правда»,
«Известия», «Социндустрия»… А Разживин добавляет – и одного
местного, Кунаев просил! Думаю, это была отсебятина. А мой
недавний «друг»-генерал вдруг тычет пальцем в меня:  -  А из местных — вот этот, наглый!
Вчетвером несёмся за полковником сопровождения вниз по
лестницам, дверь одного из кабинетов приоткрывается,
выглядывает редактор местной газеты Казанцев, но увидев
нашего полковника, Игорь Владимирович в страхе дверь
захлопнул. И вот мы в чреве вертолёта. Володя Чертков -
«Правда», Грант Гукасов - «Известия», Юра Котляров -
«Социндустрия» и я. Винты уже метут пыль по бетонке,
взлетаем. Чего впустую терять время! Переговариваться под рёв
мотора бессмысленно. Я ставлю регулятор уровня записи
магнитофона на самый минимум и наговариваю в микрофон
первые фразы будущего репортажа. Проверяю – запись есть!
Все смотрят на меня, я показываю большой палец. И тогда
остальные начинают что-то строчить в своих блокнотах. А
Володя Чертков проверяет фотоаппарат.
Курс
на
Джезказган.
Военные
ребята-вертолётчики
безобразничают над огромным стадом сайгаков. Резко бросают
вертолёт в пике. Сайга разлетается в панике по сторонам.
Только рогачи, вожаки стада становятся в боевую позу,
выставив рога против нашей агрессивной «птицы». И вдруг один
из экипажа показывает нам на другой иллюминатор – там
огромный бело-розовый парашют несёт на стропах едва
заметный шарик. А с разных сторон к месту приземления тянутся
ещё три «вертушки» поисковиков.
Я ору в микрофон
свои наблюдения
и какие-то слова
поросячьего
восторга. Несёмся
с четы-рёх сторон
к центру, где в
гуще верблюжьей
колючки
лежит
обгоревший
черноты
до
в плотных слоях атмосферы предмет всемирного научного
интереса – спускаемый аппарат с пробами лунного грунта!
Часть людей из общей толпы выстраивается круговым
оцеплением (как выяснится позже – за 80 километров до
ближайшего жилья) - гэбэшники обеспечивают защиту аппарата
от шпионов. Из-под пиджаков извлекаются в боевой готовности
складные автоматы. А командиры немедленно вычисляют
репортёров и командуют «убрать аппаратуру!». У Володи
вырывают из рук фотокамеру, вытаскивают и засвечивают
плёнку. «Вам всё необходимое дадут в Москве, там
качественные фотки на полигоне сделали».
Я
перевожу ненужную кинокамеру за спину, над
магнитофоном закрываю крышку футляра, а общие шумы
события на всякий случай под крышкой на кассету пишутся.
Только слышатся команды: «раскрой контейнер, дай ключ,
болты и гайки разной резьбы …» И – мат! Вертолётчики бегут к
машинам за подходящими болтами-гайками, спасают
космических технарей! Надо же! На Луну слетали, образцы
грунта – 101 грамм общего веса – собрали, на землю стартовали,
а шарик диаметром 50 см и с надписью «Сделано в СССР» в
контейнер упаковать не могут – резьба не та. Именно – сделано
в СССР. 
У американцев – люди на Луне, техника для прямого
репортажа из космоса, ракета для обратного старта на
окололунную орбиту, где летает основной корабль для
возвращения на землю. А у нас – 50 см в диаметре и 101 грамм
образцов грунта, который наскребли манипуляторы спускаемого
аппарата. Там – свободный доступ к источникам информации
прямого эфира. А мы только вчера избавились от барьера -
самозванца генерала. И КГБ с нами: «Убрать аппаратуру!»
Тогда ходил анекдот: Брежневу докладывают, что
американские астронавты высадились на Луне, выполнили
программу, стартовали с Луны и вернулись на землю. Генсек
приказывает: высадить экспедицию на Солнце! Ему объясняют,
что до цели наши не долетят – сгорят в пекле. А Леонид Ильич
подсказывает:  «Так наши пусть ночью летят!»
Летим в Джезказган. Володя вспоминает, что не успел
позавтракать. Достаёт из баула огромное яблоко, делит на
четыре части. Хрустим алма-атинским апортом. В горкоме
партии газетчики кидаются на телетайп – не работает! Я бегу на
местное телевидение. Мне нужен телефон для перегонки
репортажа в Алма-Ату. Вызываю аппаратную, даю пробу для
записи – прижимаю телефонную трубку к динамику магнитофона – аппаратная хвалит: запись эталонная.
Гоню всё, что наболтал в вертолёте, а на шумах события
соображаю, что нет концовки, есть мат и команды воинов
оцепления. Тут же, без остановки записи, заглушая
непотребство матерных звуков, наговариваю последние фразы
патриотического восторга в телефонную трубку. Дело сделано!
Бегу в горком партии, а мои коллеги уже уехали в аэропорт.
Горком даёт машину, на подъезде смотрю, мои коллеги уже
зашли в вертолёт, винты крутятся, вход закрыт. У меня в
кармане один рубль! На билет до Караганды маловато. И вдруг
винты остановлены: поисковая операция закончена, полёты
военной техники прекращены. На связь садится Чертков, именем
«Правды» добивается разрешения на вылет в Караганду.
Домой я попадаю в 9 вечера. «Тебя весь день начальство ищет.
Ругаются!» Ужинаю, отвечать на вопросы нет сил. А тут –
последние
известия
радио:
«…наш карагандинский
корреспондент сообщает с места приземления». И всё моё
семейство слушает ответ на вопросы «где был и что делал».
Редакция оперативно выдала в эфир ровно 6 минут, ни
одного звука не вырезали! А в центральной печати мои товарищи
по событию смогли опубликоваться только через сутки. «Пыжа»
я им вставил, кто понимает по-нашему!
Но вот назавтра в студии пошёл я по этажам и по
кабинетам: «Кто разрешил! Там же КГБ! Вы чей корреспондент!
По какому праву замещаете штатного корреспондента!» Только
Володя Татенко вступился: за такой профессионализм любой
премии мало! Чем ещё больше растравил моих «воспитателей».
В итоге – три недели в больничном стационаре, состояние
острого приступа холецистита, каковое заболевание с того
случая сохранилось в моём организме на всю жизнь в память о
скромном трудовом отличии. Даром, что я был в группе
советских журналистов, впервые допущенных на место
приземления космического аппарата! Подобные прорывы на
фоне общей рутины тоскливой обязаловки моим начальством
очень не одобрялись.
А теперь – о символическом эпизоде, случившемся в
полёте из Джезказгана домой. В степи - стадо коров. На вершине
сопки – пастух, высматривает вокруг отбившееся от стада
животное. Переваливаем следующую сопку – отбившееся
животное валяется на склоне. В лучах закатного солнца блестит
кровавая полоса только что перерезанной глотки. В эту рану
тычется мордочкой телёнок. А от шума вертолёта в дальние
кусты несётся зверюга-убийца. Волк.
Чем не символ, если кто умеет домысливать. А кому
домыслить не удалось – другой символ: я вернулся домой из
дальнего перелёта, сохранив не потраченный за весь день
рубль. Слабо? Поясняю. Трагедия в степи – метафора ко всей
нашей жизни тех лет. А сэкономленный рубль в кармане –
отражение
моего
жалкого
материального
состояния.
Ежедневный рубль на обед и на пачку сигарет – больше из
семейного бюджета я не мог
урвать.
Даже
при
тех
достижениях в репортёрском
деле, которыми мало кто в
тогдашних
условиях
похвалиться.
мог
А я и теперь хвалюсь, имею
право… 
Но в октябре 1973 года
распустил
эмоции,
подавал
собственному
заявления
трижды
«по
желанию»
добился
увольнения
и
из
профессии. На целых восемь лет.
Надоело врать, загонять события
живой жизни в идеологические
шаблоны, а выходы из-под
бездарного диктата осуждались
нещадно. Мертвечина травила
трупным ядом всё живое, убивая
порывы к новому и в людях труда, и в тех, кто этот труд должен
был объективно описывать. 
Я вернулся в своё ремесло только потому, что мне
предложили продолжить дело умершего отца, в прямом смысле – заменить его на опустевшем рабочем месте. Чем я не без
успеха занимался до того самого момента, когда меня попёрла
новая власть «по сокращению штатов». За то, фактически, что
очень уж явно жил и работал под известным девизом –
«прислуживаться тошно!». 
Властный клан Назарбаева оседлал суверенный Казахстан на
десятилетия, процветая под рабский ропот восхваления.               
Альберт, Женька и Леонидыч - это мои приятели по
рыбалке. Рыбалка - моя слабость, наследственная, от
папы. И приятели – моя слабость, благопри
обретённая. Они мне дороже, интереснее, чем многие коллеги по работе. Бескорыстно! Я не клянчу у них тонкие
зарубежные поводки, особо уловистые крючки, секреты лова
нахлыстом и прочее. Просто мы сошлись в компании по случаю
и много лет колесим по местным водоёмам с одной целью –
порыбачить на ушицу у костра с дымком, под рюмочку, под
анекдоты, и чтобы никто не мешал своим присутствием. У нас
своя компания!
Альберт - хирург-косметолог и зам. главврача зубной
поликлиники и стационара. Женька начальствует в каком-то
отделе проектного института. Леонидыч водитель-любитель, но
тоже зам. главврача, по хозчасти. И я – пропаганец местного
телевидения, заядлый куряка. Больше народу старенький газик 
не вмещает. Нами, вещами и снастями машина забита. Сидим
впритык! 
Ехать нам километров 200 от города, частью по асфальту,
частью по степям. Вдали от чужого глаза речка Кулан-утпес. В
переводе – жеребёнок не пройдёт. Речка — это условно. Она
появляется с таянием снегов и уже к разгару лета остаётся
только плёсами. Местами плёсы глубиной до 4 метров. И в них
ловится рыба! Сезон мы открываем 9 мая. К тому времени на
плёсы Кулана выгоняются совхозные отары овец. Любопытно,
что на прошлогодних стоянках чабаны брезгуют располагаться.
Каждый раз обживают чистый плёс. Загаживают его разными
приспособлениями для ограды скота, всякие кроватные отбросы
со свалок, доски и тому подобное мусором остаётся в степи.
Делает своё грязное дело в загонах и скот. Чистое стойбище за
лето приходит в полное непотребство. Простор! Чабаны рыбу не
ловят. У них в ходу баранина. Мы им не конкуренты, даже
сторожевые собаки нас гордо не замечают. 
Такой миропорядок с годами пришёл в упадок. По ночам на
стойбища стали нападать вооружённые бандиты. Они
блокировали в юртах или вагончиках семейство чабана, грузили
в кузова всё овечье поголовье и пропадали в ночи, чтобы
светлыми днями возникать в городских шашлычных. Власть с
ними плотно заодно.
Мы держим нейтралитет. Ни сил у нас, ни власти против
безобразий нет. Да и чабаны с нами не откровенничают.
Бандитов терпят. И нас терпят. Мы тоже терпим друг друга, и
даже без претензий. Лёгкая ирония, необидные приколы,
никаких общих тем по работе! Каждый отличается от всех. И,
вроде бы, не мне не здесь открывать наши маленькие секреты,
но зуд ремесла покоя не даёт. Болтун!
Итак. Есть транспорт, любимые места для уединения, большего
в наших обстоятельствах и желать нечего. Обычно выезжаем в
конце рабочего дня пятницы. Успеваем наловить рыбки для ухи.
Ловим удочками, Леонидыч спиннингует пару щучек, у нас –
окуньки,
плотвички,
попадаются
Традиционная тройная уха получается.
линьки-карасики.
Постоянных обязанностей нет. Но у Альберта свой метод готовки – уха из петуха, со сладким перцем, с помидорками. Петуха
отваривает, пока мы бродим в отдалении, из котелка по
готовности вынимает, остужает и выкладывает к общему столу,
будто варил дома. А в курином бульоне варится картошка, лук,
рыба, специи. Попробуй, если рыбак, будешь вспоминать
Альберта и варить уху по его рецепту.
У Женьки своя заморочка по чистке рыбы. По-моему, он
её моет с мылом. Сушняк для костра – все стаскивают понемногу.
Леонидыч носит форменную панаму, спиннинг, набор блёсен. И – папку с чистыми бланками рыбинспекции – отпугивать
случайных браконьеров. По-моему, он берёт с них отступные –
выпивкой. Но это не проверено. 
Важная деталь. Если вдруг в уловистом месте прекращается клёв
мелкой рыбёшки, Леонидыч побросает блесну, отловит щучку, и
клёв возобновляется. Всё у нас отлажено, но некоторые
полезные новинки приветствуются. Особенно по части снастей.
Субботний и утренний воскресный улов припасаем для дома.
Если получается наловить.
Женька с юмором. Развлекает застолье имитацией
передач по телеку. Особенно любит пересказывать спектакли
местного национального театра. В ходу однажды придуманная и
рассказанная им притча про наши рыбалки. Примерно так, не
повторяя женькиных интонаций и гримас: 
«В пятницу утром звонит Альберт – на рыбалку поедешь?
Сердце – бух вниз, конечно, поеду! Дома всё подготовлено,
только погрузиться. Едем. Кайф. Ловим, чистим, этот, - кивок на
Алика, - варит. Уха, рюмочка-другая, спальный мешок. С утра
изжога, рыбачим, обедаем, вечерний клёв, ужин - рюмочка
другая. В воскресенье с утра изжога. Рыбачим, сборы, домой.
В понедельник с утра изжога. Стула нет! Во вторник
изжога, стула нет! В среду - проклятая рюмочка разладила
организм. В четверг, наконец, стул. Бе-е-лый! Пора кончать с
изжогой! В пятницу с утра Альберт – едешь? - А как же!.. 
В понедельник с утра стула нет…»
Естественно, вместо «здравствуй», Женька на вопрос -
«Как стул?» машет рукой, поджимает губы. К ухе выставляет
бутылочку.
Рыбалка – тема неисчерпаемая. Про неё рассказывать –
только душу травить, себе и людям. Это надо делать регулярно
и в хорошей компании – с Альбертом, Женькой и Леонидычем.
Больничный "газик" заездили по степям, списали.
Альберт уехал в Новороссийск, Женя - в Кабардино-Балкарию,
потом в русскую Россию. А я вот уже больше тридцати лет живу
воспоминаниями о той рыбалке и о нашей неповторимой
компании. Связь по скайпу имею с Альбертом. Пару раз попадал
на его гостя – Женьку! При всей несхожести характеров
счастливы были до слёз. 
Особая тема – наши вылазки поездом на Балхаш. Тут –
отдельная песня.
Балхаш и Капчагай – казахские моря.
Езды на поезде всего-ничего, одна ночь с вечера до
рассвета. От вокзала на такси 30 километров по
берегу. В те годы это стоило сущее ничего. Зато
рыбалка - на сазана, судака, сомов! Другие снасти,
другие методы, другой коленкор! Рыбалкой надо заниматься
практически, а не байки про неё слушать. 
Расскажу-ка я о прелестях и о трагедии озера Балхаш.
Когда-то водилась тут уникальная рыба – маринка. Балхашские
рыбколхозы поставляли на местные рыбозаводы богатый улов.
Жилось неплохо. Но правительству всё было мало. Ихтиологов
наладили на повышение рыбного поголовья. Для начала завезли
сюда молодь судака. Судак вырос, возмужал, сожрал
маринку, щуку, окуня. 
Учёные бросили против хищника жереха. Судак и жерех
враждовать не стали. Им хватало молоди сазана и леща. А
ихтиологам всё неймётся. Запустили в озеро воблу. Та стайками
охотится на икру и мальков всего рыбонаселения – от судаков и
жерехов до сазанов и лещей. Вот в таком симбиозе человека и
природы Балхаш рыбой оскудел. Закрылись заводы, отмерли
колхозы.
с
Доброхоты закупили в Китае мальков белого амура. Эта порода
вместе
толстолобиком призвана пожирать водную
растительность, не позволит болотам взять власть над
запрудами. А «мальки белого амура» уже полвека не растут в
крупную особь. Оказалось, это порода такая. Сантиметра три
четыре лилипуты. Брось в воду щепку – вмиг до блеска обожрут.
Просто пиранья какая-то! Хорошо ещё, что для пробы запустили
новинку только в мелкие водоёмы. 
Но у власти новые планы. Построить невдалеке от Алма-Аты
новое море, Капчагайское. Перекрыли реку Или, в недолгие
годы сток в озеро Балхаш резко упал, запруда стала морем.
Эксперименты
продолжились.
За
счёт
моря
стал
катастрофически мелеть Балхаш. Нарушилась уникальная
природная особенность озера, оно было наполовину пресным,
наполовину солёным. Узкая горловина между ними пересохла.
Нарушилось равновесие. И некому дать по рукам учёным,
некому приструнить правителей. СССР рухнул, суверенный
Казахстан - в полном владении бывших партийных секретарей и
«красных» директоров. Национальный интерес переливается в
корысть властителей. «Демократия» местного разлива в разгуле - никакой борьбы мнений. Единовластие на основе жёсткого
единоначалия. Свобода прессы для тех, кто прислуживает
власти. Остальных легким движением ногтя раздавили.
Оппозиция в загоне. 
Но эта тема всё дальше от моего понимания – живу за шесть
тысяч вёрст, в Европе. Изредка слежу по интернету за событиями
там. Тянут фантомные боли незаживающих ран. В какого коня
пошёл корм наших былых усилий?! Не скажу плохо –
национальная молодёжь обучается строить науку, политику,
экономику в странах Запада. Про это у меня сочинилась
рифмовка в четыре строчки:
Все твои лощённые сынки,
Нахватав цивильности в Европах,
Разбавляют её опытом Степи,
Как вино – водою из болота.
Ну, это я по-стариковски ворчу. Дал волю своей
непросвещённой натуре. Надо было на рыбацкой теме
остановиться. Болтун безответственный!
Вот, уже поставил точку, чтобы дать страничку другому
воспоминанию, но не могу не рассказать про случай, который
соорудили мы с Альбертом совершенно неожиданно. Алик и его
прелестная жена Томочка были коренные украинцы. По
окончании мединститута в Караганду попали по распределению.
Тут и застряли на десятилетия. Альберт Маркович сделал
хорошую карьеру. Хирург-стоматолог, челюстно-лицевой
косметолог, занимал пост заместителя главврача по лечебной
части областной стоматологии.
Ещё до развала СССР, предвестием катастрофы настали
коварные времена выживания из республики инородцев в
пользу местных кадров. Не обошла эта доля и Городецкого. Алик
решил оставить неблагодарную Караганду. В Новороссийске
нашёл признание своим способностям и там получил службу,
какую только что несправедливо потерял в Караганде. Сидим с
ним в опустевшей квартире – раскладушка и табурет служат нам
и вместо стульев, и вместо стола. Пьём горькую. Альберт
говорит, что осталось последнее - должен сдать свою квартиру
городским властям. И тут меня осенил преступный замысел –
продать квартиру! 
Обида за семью врачей требовала отместки.
Болтая на тему продажи квартиры, спустились с девятого
на первый этаж в гастроном. И треплемся в раже подпития.
Вдруг из-за наших спин в очереди у кассы к нашей беседе
подключается незнакомец. И тихо предлагает пять тысяч рублей
за
нашу трёхкомнатную. Шахтёр, трое детей, живёт в
однокомнатной квартирке в доме по соседству. Слово за слово,
продолжаем беседу на верхотуре в пустой квартире. Из почти
шутки родился вполне серьёзный проект. Звоним знакомому
директору шахты, где вкалывает наш претендент на квартиру.
Директор берёт на себя бюрократов горисполкома. За полдня
ордер переходит достойному рабочему человеку. Через ещё
пару часов он с друзьями перетаскивает своё имущество в новое
своё жилище. А мы с табуретом, раскладушкой и пятью тысячами
в кармане Алика сидим в однушке, продолжаем прощальное
застолье.
Но меня вдруг охватила вторая волна азарта: продать и эту
однушку. Звоним Семёну Ивановичу Маркарову, нашему с
Аликом общему знакомому, директору крупной автобазы.
Квартира нужна его водителю. Так же скоро проворачивается
второй акт моей авантюры. Через пару дней водитель Маркарова
отвозит нас в аэропорт. Там происходит обмен – Альберт
передаёт парню документы и ключи, взамен получает конверт с
оговоренной суммой – 500 рублей. И соучастник нашего нового
безобразия почти бегом оставляет нас. Поспешность его ухода
объяснилась в письме Городецкого из Новороссийска – в
конверте оказалось на сто рублей меньше согласованной суммы.
Мы надули государство, шоферюга надул нас – всё по
справедливости!
Только такому дилетанту в делах нечистоплотных, каким был и
остаюсь я, удаются подобные авантюры. Но это - с первого раза
и без повторов. Меня оправдывает только то, что я старался не
для себя…
P.S. Текст согласован с Альбертом по скайпу.
КОЛЯ, ОН ЖЕ - КОЛЮНЯ, ОН ЖЕ –
НИКОЛЯША, ОН ЖЕ – Николай Павлович
Митин. Я знаком с ним с такого давнего
детства, что даже трудно себе пред   
ставить – с 1949 года! И по сегодня, дай бог
здоровья, мы тесно связаны взаимным
интересом и опытом совместно прожитого.
Всякий раз, когда на меня обрушивалось
нечто малообъяснимое и несправедливое,
все
друзья-дружки-приятели
враз
оказывались вне моих бед. Только Коля
оставался рядом. И не банальной имитацией поддержки, а
непосредственным вмешательством в обстоятельства. По
мелочам не стоит вспоминать. Но когда дважды мне было
невмоготу, именно он судьбе и властям наперекор вытаскивал
меня и возвращал к творческой жизни. 
При моей непрактичности и болезненном самолюбии, я никогда
не заводил полезных связей там, где по службе репортёра
просто выполнял, что положено, и не более. У моих сослуживцев
было в меру больше практичности для закрепления полезных
знакомств. У Николяши – тоже. И когда я в 33 года от роду
оказался вне своего любимого дела, Коля выждал ровно десять
суток моего умирания, вывел меня из горизонтального
положения и привёл к месту, где я оказался необходим. 
А спустя всего 13 месяцев, поняв, что это место мне не
по душе, снова пришёл и пересадил к другому делу – новому для
меня и по душе мне.
Здесь я прознал, что Митин, закончив полный учебный
курс во ВГИКе, институте кинематографии, снял дипломный
фильм, но стал безответственно тянуть с защитой диплома. Ему
оставалось
всего-ничего – аргументированно описать
использованные при съёмках операторские приёмы и решения.
Отпущенные для подготовки дипломного проекта несколько лет
истекали, а это значило что «корочки» ВГИКа он не получит.
Я попросил бывших коллег принести мне дипломный
фильм Коли, сел к монитору и поэтапно, просматривая кадр за
кадром, на нескольких страницах необходимого текста
нафантазировал творческие резоны автора-оператора. И эту
свою наглость передал «безответственному лентяю». Не знаю,
пришлась ли моя фантазия кстати, послужило ли это импульсом
для самостоятельного исполнения работы, но Митин в
критический срок уложился и диплом получил! Мы с ним об этом
никогда не говорили. Николай Павлович по сути натура
творческая. Откуда это приходит в человека? Его отец погиб на
фронте в 1944 году. Коля рос типичной для военного времени
безотцовщиной не в самой
благополучной
окраине
Караганды. Но не стал ни
хулиганом, ни ловчилой против
нищенского существования. Он
создал себя сам, точнее, при
малозаметном со стороны и
ненавязчивом участии Клавы,
первой и единственной жены. 
Жили они далеко от
центра города, в близости от
кинотеатра
«Маяк».
Здесь
Митин стал самым верным и
преданным
поклонником
кинематографа.
Освоил
фотоискусство, что помогло ему расти и развиваться творчески
в годы молодые. И сейчас, уже в преклонном возрасти, пока
здоровье позволяло, путешествуя в прекрасных местах
немецкого Шварцвальда, наснимал художественно исполненные
фотопанорамы горнолесных красот юга Германии. 
Творческая натура не оставляет его и на девятом десятке.
Колюня, будучи, подобно мне, «невыходным» из квартиры по
состоянию здоровья, увлёкся живописью. 
И снова – о прошлом. Без протекции Митин прошёл в
первый набор творческого коллектива Карагандинской студии
телевидения. Начал с самых низов и скромно, без нахрапа
поднялся к своей первой и неизменной мечте – кино. Вначале
катал тяжеленную телекамеру, затем перешёл в кинооператоры.
ВГИКовец Митин стал одним из ведущих мастеров оперативного
кинорепортажа. Обаятельный и дружелюбный, ненавязчивый и
желанный в любом творческом содружестве, тонко
образованный
Николай
Павлович
из
кинематографа перешёл в документальное кино. 
оперативного
Но это просто схема. Она бедна для передачи объёмного
портрета человека.   
Коля частенько заходил в мою редакцию и молча
просиживал тут, никому не мешая, наблюдая кипучую жизнь
нашей «мясорубки». Ему чем-то было у нас интересно. Однажды
он выдал мне маленькую тайну Володи Татенко, главы группы
«Телефильм» карагандинского ТВ. Тат, как звали мы его между
собой, был чувствителен к чужим творческим находкам. Он их
коллекционировал. Так большой артист собирает впрок образы,
встреченные в жизни. Так писатель собирает наблюдения.
Выпуски моей программы Тат смотрел ежедневно.
Возможно, просиживая в моей редакции мягкое кресло,
Коля по примеру Тата заражался здешним духом работы,
творческой импровизации. Как-то получилось, что мы вместе
немного сделали оперативных материалов. А крупных работ –
всего три. Два заказных фильма к юбилеям русского и
казахского театров. И один документальный фильм - «Дороги
хватит всем» по сценарию Эдуарда Медведкина. Эдуард
редактировал казахстанский вариант «Фитиля» - «Камча»,
печатал сатирические произведения в центральной печати.
Он написал сценарий документального фильма - целую
пьесу про двух карагандинских шофёров – Сашу Денка и
Николая Мирчева, стержневой фигурой избрав управляющего
автотрестом Дацюка. Драматургия этой поделки строилась на
диалогах между управляющим и его лучшими водителями в
обстоятельствах природной стихи – жуткого бурана. Словом, эту
пьесу снимать было невозможно. Ни водители, ни их шеф ни
одной реплики из этого художественного сценария произнести
не смогли бы. Во-первых, они не актёры. Во-вторых, лексика
Медведкина просто перемолола бы костлявые языки
автомобилистам. И вызывала бы наглый хохот шоферни в зале.
Я в те достославные времена по протекции Коли Митина
работал в автотресте. Писал материалы для местных СМИ под
именем Дацюка, редактировал диссертацию малограмотного
управляющего. И по старому знакомству требованием Эдика был
приставлен к съёмочной группе в качестве… творческого 
помощника, что ли. Прочитав сценарий, я понял, что кина не
будет. И в сговоре с режиссёром-оператором Митиным мы в
полном единодушии импровизировали на свой страх и риск
собственный вариант киноповествования. 
К пьесе автора мы ни разу в ходе документальных съёмок
не обращались. Сам автор ни разу на съёмках не появлялся, в
монтажном периоде участия не принимал. А прилетел из Алма
Аты только для приёмки готовой картины.
Посмотрев окончательный монтаж, Эдуард Филиппович
Медведкин заявил:  - Это не мой фильм!
На что мы с Колюней могли бы прямо ответить: - Раздели авторское вознаграждение с теми, кто «не твой
фильм» сделал. Но Эдик опередил нашу наглость словами: - Дикторский текст я вам принесу завтра, утром. 
И наутро он принёс прекрасный текст, в полной мере
дополняющий экранное воплощение нашей с Митиным
концепции. В итоге от автора осталось только название -
«Дороги хватит всем», его имя в титрах и ловко подстроенный
под чужой труд комментарий. Да и авторское вознаграждение он
получил полной мерой. Как случалось в моей жизни
многократно. «На дурочка» паразитировать всегда имелись
желающие.
Но я благодарен Эдику за однажды про меня сказанное
им среди наших общих знакомых: - После ухода Розенберга из
Карагандинского ТВ заходить туда мне стало неинтересно! 
Любые деньги были бы потрачены, а эта цена остаётся
неразменной для меня вот уже полвека!
Некоторое время Коля снимал сюжеты для Центрального
телевидения. Однажды выпало задание - про зимнюю рыбалку
на канале Иртыш-Караганда. В поездку Митин пригласил меня,
как страстного любителя мёрзнуть с удочкой над лункой. И
попросил из областной службы рыбоохраны провожатого к
местам ловли рыбы. С нами в машине оказался такой специалист – Тоболин, который обещал проводить нас к самым уловистым
водоёмам на трассе канала. Выехали в ночь. На 129-м километре
трассы канала, у кромки льда Тоболин заявил, что мощное
ледовое покрытие выдерживает даже тяжёлые грузовики. И мы
въехали на своём УАЗике на лёд. Ночь, темно, Тоболин
сообщает, что ещё вчера был тут и знает накатанные рыбаками
любителями маршруты.
Не понимаю, в какой момент, но я пробудился от дремоты
на своём месте позади огромной массы тела Тоболина. Меня,
видимо, смутил голос нашего гида, заявившего, что впереди
открывается хорошо накатанная дорога по льду к самым лучшим
местам рыбалки. Открываю глаза и в свете фар вижу…
широченную трещину, на которую по команде знающего дорогу
Тоболина выруливает наша машины. Нам хватило бы той
ширины, чтобы со всем содержимым кануть в небытие. 
Я тут же завопил – это вода, а не автодорога! Тоболин спокойно
повторяет, что вчера по этой дорого лично проезжал. В пяти
метрах от смерти раздаётся спокойный голос только что
дремавшего Николяши:  - Серёжа (это наш водитель), едем, как советует Валерий
Яковлевич. 
Серёжа вырулил подальше от «автотрассы», развернул свет фар
в сторону этого злополучного места. И мы увидели лёгкую рябь
воды на его поверхности. Тоболин под шумок незаметно скрылся
в темноте. В тех местах глубина водоёма достигает 12 метров.
Нам с Митиным не судьба - ни в пожаре сгореть, ни утонуть, ни
в шахте взорваться! Только былые испытания догнали нас
недугами старости…
Льдинки ужаса по сию пору возникают задним умом в
сердце, когда видятся картинки былого: трещина над ледяной
купелью, пожар в тупике здания автотреста, дробилка в
угольной шахте, мерзкая шутка горноспасателей и прочие
«прелести» моего необъяснимого дара попадать на зов
погибели. И по сию пору остаётся неразгаданной загадка: как
мне удавалось в самых неотвратимых по своей чудовищности
ситуациях не поддаваться панике! Где-то я уже писал фразу:
СПАСЕНИЕ ЖИЗНИ - В БЛАГОРАЗУМИИ РЕШЕНИЯ И ПОСТУПКА!
Мой уход из областного телевидения имел несколько горьких
последствий. Во-первых, я остался без любимого дела и без
работы. Вахтёрам на проходной дали указание не пропускать
меня в здание телестудии. Дружный коллектив, который не так
давно высоко оценивал мои творческие возможности, почти
полным составом изменил ко мне отношение. За редким
исключением, со мной перестали общаться бывшие коллеги.
По новому месту работы мои обязанности были именно в
контакте со СМИ, в том числе, с телевидением. Я передавал
через третьи руки свои репортажи в бывшую мою редакцию.
Материалы нещадно сокращали, тексты перевирали – мне
мстили по самому больному. В этом положении изгоя меня вдруг
навестил Адам, сантехник радиотелецентра. Это был человек
скромный, приветливый, уважительный. Его интерес к
сослуживцам проявлялся исключительно по теме пустых
бутылок. Он всегда знал, за дверью какого кабинета состоится
тихое застолье, и просил «насчёт пустой посуды».
В этот раз Адам пришёл ко мне с участием и сочувствием из-за
несправедливости ко мне руководства. И попросил помощи в
одном важном деле. Многие годы Адам собирал компромат на
руководство телецентра и комитета! Около ста страниц
машинописного текста нуждались в серьёзной редактуре. Сам
понимаешь, какую грамматику являло творчество сантехника.
С первых же строк «документа» я понял, что мне
предложено поучаствовать в сочинении доноса. Я тактично
объяснил Адаму, что доносы не мой жанр. И на меня у него не
может быть надежд. Визитёр вежливо убеждал меня в
счастливом случае – отомстить обидчикам. Я вежливо
отказывался от такого случая. Адам ушёл, посулив мне большие
неприятности. И скоро после его визита меры ко мне на
телестудии резко ужесточились. Перемены к себе я никак с
визитом Адама не связывал. Вскоре я нашёл работу по душе. Но
и на новом месте чувствовал каверзы бывшего начальства… А
бывшее начальство сделало карьеру – из кресла председателя
комитета по ТВ и радио пересело в кресло секретаря обкома
партии по идеологии. На долгие годы повисла угроза в любой
момент обрушить беды на мою голову.
Однажды обком партии проявил интерес к творческой
деятельности киногруппы Министерства угольной промыш
ленности, в которой я состоял режиссёром и сценаристом. Мы
представили к просмотру несколько фильмов нашего
производства. Событие закончилось словами благодарности
первого секретаря обкома за пропаганду по всей стране
передового опыта угольного бассейна. А попытку бывшего моего
начальника устроить глубокий разбор моей творческой
несостоятельности на примере представленной продукции
первый секретарь прервал просто. Он встал, следом встали
остальные участники просмотра и событие закончилось. На этот
раз вничью.
Следующим ходом была длительная осада лично меня с
предложениями вернуться в редакцию новостей телевидения.
Это была интересная каверза. Предложение, от которого нельзя
отказаться, состояло в том, что моего возвращения не желали
многие бывшие коллеги. По разным причинам. Ещё причина
была в новом председателе. Это был тот самый бывший
тракторист, который сделал карьеру по линии пропаганды и
агитации. А теперь Степан Тимофеевич Путиев опущен
руководить ТВ и радио. Во многом именно его требованием
убрать меня с экранов телевизора решилась восемь лет назад
моя судьба тележурналиста.
Итак, я вынужден был вернуться. Но дело в том, что
неожиданно всплыл сюжет про меня и сантехника Адама,
который обещал мне неприятности за отказ редактировать его
донос. Оказывается, листочки от сантехника попали куда надо.
У руководства были крупные неприятности. За хищения
материальных ценностей выгнали с работы начальника
телецентра Гарягу и главного инженера Вабеля. Вот жена этого
бывшего главного инженера и вылила на меня обиду «за донос
в инстанции».
Оказывается, сантехник Адам ловко распустил слух, что донос –
моих рук дело! Сам он тихо уволился с прибыльной должности
сборщика пустых бутылок. Устроился в православный храм по
своей дефицитной специальности. Про него и думать забыли. А
все эти годы дурно думали обо мне. Когда я вернулся, тут и
попал в интриги и каверзы за провинности, которых не
совершал. Мне пришлось в деталях разъяснить жене бывшего
главного инженера все подробности операции, проведенной
сантехником. Спасло одно обстоятельство: жена Вабеля была
весьма говорливая дама и версия о моей непричастности к
грязному делу быстро достигла нужных адресатов. Осада против
меня чуть ослабла, но годы преследования даром не прошли.
Я ничего не имею против обличения жуликов. Но делать это
следует открыто, не подставляя виновником разоблачения
непричастного человека.  Поэтому сантехник Адам по моим
нравственным меркам негодяй двойного назначения.
БЕДА - ОБИДА
Всем дали, а мне не дали
то ли прибавки, то ли медали.
Что там в реальности было, неясно,
что и кому - не придали огласке.
Кто-то чего-то словил краем уха,
и поползло непроверенным слухом.
Прошелестело и стихло за делом.
Ну, а меня почему-то задело.
Как это так! Я вам эту работу -
Сил не жалея, да с кровью и потом!..
В общем, обида задела до слёз,
Сдуру домой я обиду донёс.
Жена за ужином с подначкой:
за что одной мне неудачник!
Слово за словом, не было, было -
всё в одну кучу со злобы свалила,
ночью пилила - так и растак,
и недотёпа ты, ты и простак,
ну и, конечно, мол, с этакой рожей
ты ничего в этой жизни не можешь!
В общем, как в сказке про бабку и рыбку,
и про концовку с разбитым корытом.
Мне говорят: "Не замечай,
не барин, чай!"
А я - своё, 
мол, ё-моё!
И ринулся в печать - 
права качать.
Ну, знаете, эти газеты!
Там и добавили мне на котлеты:
тиснули статейку критическую 
про эгоизм отдельных личностей.
И на вершине нашей власти
оценку дали той напасти:
"...когда народ невпродых пашет,
иные есть в колоннах наших.
Теперь, конечно, скажем смело,
кто развалил святое дело.
Когда такие в нашей жизни,
нам не дожить до коммунизма..."
И не дожили.
Скажешь, мелко автор пашет?
А вглядись-ка в будни наши:
за провалы там и тут
крайнего всегда найдут.
За пожар, за недород
крайним выставят народ.
А прибавки и медали,
глядь, своим втихую дали...
Заявление «по собственному» я подавал неожиданно
для всех. И каждый норовил ткнуть мне в глаза своё
раздражение моим поступком. Режиссёр Повзнер ограничился
одним словом ДУРАК! Подсидевший меня Шульц уговаривал
потерпеть год, когда настанет обещанное ему повышение. 
Начальник телецентра Курилов спросил, с особым подтекстом,
при каких условиях я вернусь назад. Я сказал, что вернусь, как
Александр Васильевич. Какой Александр Васильевич? Я
отшутился – Суворов. Когда стране стало трудно, царь призвал
его в русскую армию. Главнокомандующим.
Оно так и случилось. Через 8 лет после увольнения. 
Делать нечего. Тащусь в свою – бывшую – редакцию. А
там ко мне негатив страшнее чёрного. Меня тут не хотят. Верхи
поставили, а низы не хотят! Иду в кадры – покажите приказ о
моём назначении. Приказ не велено именно мне показывать. На
доску объявлений не вывешивать. Приказ в кадрах мне
показала, тайком. Там стоит: зачислить корреспондентом
областного радио. Ну, не бежать же в обком: ваше распоряжение
не выполняется, не пускают меня на ТВ в начальники!
Плетусь на радио. Главный редактор как увидел меня,
обеими руками на дверь показывает: тебя обком приказал
принять туда, а не сюда. Струхнул главный, что я на его место
мечу. Давай, предлагаю я коллеге, спокойно рассуждать. А он –
тоже обкомовский отставник, тактику и стратегию
внутривидовой борьбы под ковром знает. Есть приказ, - говорю, – к тебе. Не будем скандальные волокиты разводить, а будем
приказ исполнять. Лучше скажи, какие темы твои мастера эфира
пуще каторги ненавидят, какое время в эфире самое бросовое? 
Этот сразу ловит блесну: - Понедельник не любят, семь сорок
утра; объект – цех белой жести, будь он проклят, новостройка
на металлургическом комбинате.
Беру и то, и это, и всё, боже, что всем негоже! Утро
понедельника не любят, потому что материалы нужно в пятницу
сдавать. А все привыкли с колёс работать. Новостройка на
комбинате – чёрт ногу сломит. Там за всю жизнь не
сориентируешься, где кто и что, да под контролем не то, что
обкома, а Москва руку на пульсе держит. Ну, главный редактор
Фёдор Максимович Кузовков на радостях все свои горбы рад на
дурачка перевалить: - Есть свободный магнитофон, венгерского производства.
Больше ничем не поможем. Автобус – на автовокзале. 
И пошла моя потогонка. Автобус № 107, Темиртау,
Большой завод, цех белой жести – завод в заводе. 52 недели в
году, 52 понедельника. За 2 года – ни одного срыва. Ни одного
выпуска с малозначащим трёпом. Каждый – на острие проблем.
Аналитика, критика, ориентиры и целеполагания. Сам по сию
пору не пойму, откуда что бралось, а только работа шла в
охотку. Передохну на мелочах прожитого, потом к этим
проделкам Судьбы ещё не раз вернусь.
О том, как одна буковка могла сломать судьбы всего
нашего семейства, я написал в рассказе «Барбос
Сталин» в своей книжке «Забияка». Коротко. Папа решил
проверить мои достижения в чтении. Он взял с этажерки толстый
том, на обложке которого стояло имя автора, и, тыча пальцем в
буквы, велел называть каждую поочерёдно. Но я уже умел
складывать буквы вместе, потому и прокричал в усердии весь
текст – имя автора и название - Анри БарбОс Сталин –
биографическое сочинение писателя-француза Анри Барбюса
«про великого вождя всех народов». Счастье, что за лёгкой
камышитовой стенкой наш сосед – начальник районной милиции – спал беспробудно после обильного застолья.  Услышь он этот
урок чтения, за «барбоса Сталина» в те сороковые годы могли
загреметь далеко и надолго мои родители и я вместе с ними. 
С коварством буквы «Ю» я
встретился ещё раз в годы моего
среднего возраста. Замечательный
и великий трудяга – обер-мастер
доменного
комплекса
Карметкомбината
Дюсембаевич
предупредил меня:
Толеген
Адам-Юсупов - Будешь писать моё имя, вместо
«О» ставь букву «Ю».  - И
рассказал
про
человек
буквы
маленькую
опечатку, которая повлекла большой тарарам в ближайших
партийных окрестностях. В Карагандинском обкоме Компартии
готовили список местных делегатов на очередной партсъезд.
Машинистка напечатала имя Толегена через «Ю» - Тюлеген. Так
и ушла бумага с лукавой пролазой «Ю» в Москву, а из Москвы
коварная опечатка вернулась уже в удостоверении делегата
съезда партии. Получил Толеген удостоверение и сразу
обнаружил подвох. Мандатная комиссия съезда не пропустит
делегата, у которого в партбилете стоит имя Толеген, а на съезд
выдвинут делегатом Тюлеген. В обкоме партии это заявление
Толегена вызвало панику на всех этажах номенклатуры. Как
сообщить в столицу, в Кремль о досадной опечатке?!! Казалось,
чего проще, послать в Москву сигнал и попросить новое
удостоверение с правильным написанием имени делегата. Если
боязно вызвать гнев столичных боссов, выдайте делегату
Толегену заверенную печатями и подписями справку, что
Толеген и есть тот самый Тюлеген, которого «перекрестили» в
машбюро. Ведь всего-то – опечатка! Но обкомовцы помнили, что
дъявол прячется в мелочах, а крючкотворы в ЦК КПСС
вчитываются в официальные бумаги вплоть до палочки в букве
«Ы»! А за целой буквой «Ю» в имени Толегена усмотрят такие
глубины карагандинской халатности-беспечности, что выводы
будут самые-самые…
Ситуацию могла спасти ещё и… внезапная кончина делегата. Но
Толеген, назло обкомовцам, был полон жизненных сил,
личностью он был заметной и на производстве, и в общественной
деятельности – как-никак депутат Верховного Совета СССР двух
созывов. И даже – заместитель председателя Совета
Национальностей. Такого невозможно условно «умертвить», а
реально прикончить – времена уже не те, или пока ещё не эти…
 И было принято
единственно разумное
решение: Толегену выписали
новый билет члена КПСС, а
заодно – новый паспорт,
военный билет и прочие
документы, узаконив букву
«Ю» в его имени! Что тут
скажешь? Просто – мы в этом
жили, во всём – от «А» до «Я».
По крайней мере, до «Ю». 
Сосредоточенные на пере-
счёте запятых, на отлове
опечаток верхи, не заметив,
как прокакали огромную страну!   
               
              Сергей Шафир - фальшивый друг. К его преда-
             тельствам я мысленно возвращаюсь всю свою взрослую
жизнь. До 1 января 1993 года – с постоянным беспокойством за
него. Чаще - ответами на его мольбы о помощи. Серёжка на три
года младше, он слабее, чаще вляпывается в неудачи. Вот я три
года армейской муштры выдержал, а его через полгода списали – глаза на ветру слезятся. У меня тоже на ветру глаза слезу
пускают, но я не догадался с этим по врачам пойти. А Серёжка
пошёл и за полгода своего добился - он уже дома, за
непригодностью по зрению. Ему даже слёзные каналы резали –
ещё обильнее слезятся очи ясные.  Если строго подойти, то при
его службе в штабе части ветра и сквозняков не бывает. Да
ладно уж!..
 Мы сдружились по схожести юношеских фантазий. Он
рвался в режиссуру, а я – в журналистику. И я ему пути не
забегал – мы не конкуренты в карьере. 
  Бывало, кладём руки на плечо друг другу и распеваем
«если друг оказался вдруг…» Сколько раз я все свои заботы
отодвигал ради Серёжки – счёту нет. Мне впрямую тыкали в
глаза – он на тебе паразитирует! Я отмахивался, мол сам вижу,
но мне жаль его в немощи. И просто интересно: а сколько ему
совесть позволит грузить меня? Оказалось, меры его совесть не
знала. Случилось, что даже его жена принародно сказала: - Со
стороны глядеть, то не Серёжка мне муж, а вот кто – все наши
бытовые дела Валерка тянет! – 
 Да не про всё даже она знала…
Так и тянулось, пока Серёжка не предал меня совсем уж по
наглому и по-крупному. Пока я вытаскивал его из Барнаула,
куда он устроился, хлопнув дверью в Карагандинском ТВ, он вёл
тайные переговоры за моей спиной. И когда моими стараниями
ему позволили вернуться на ТВ Караганды, где он смолоду
начинал свою карьеру и где от него терпели немало поступков
недостойных, он вернулся, но, как всегда, обманул всех. 
 
Меня Серёжка предавал, фальшивый друг.
Он это делал часто, понемножку. 
Бывало, мне и глазом не моргнуть,
Он из толпы, на вираже - подножку!
            Я жал, как все, по левой бровке.
            Возьму правей... Не сдали б нервы.
            Ноздря в ноздрю и глотка в глотку.
            Ещё рывок - я буду первым!
Ему мои победы не во вред.
Он вообще не в этом виде спорта.
И там он - первый. И его портрет
Всегда, где мой. А мне, корыстный, портил.
             Я жал, как все, по левой бровке.
             Возьму правей...Не сдали б нервы.
             Ноздря в ноздрю и глотка в глотку.
             Ещё рывок - я буду первым.
Мне опротивела фальшивая игра -
Серёжку отодвинул к разным-прочим.
По грязной тропке ложь его вела
Фальшивый друг уже навечно в прошлом.
Я жму, как все, по левой бровке.
Возьму правей... Не сдали б нервы.
Ноздря в ноздрю и глотка в глотку. 
Ещё рывок - я буду первым!
На этом моё терпение лопнуло, я отрезал всякие
контакты с Серёжкой… на целых 12 лет. Пока не узнал, что его
арестовали по каким-то финансовым делишкам. Не сдержался я,
нажал на все возможные каналы, подключил разных пройдох,
которых никогда для себя не призвал бы. 
Они вытащили Серёжку, деталей мне не докладывали, но торг
шёл на уровне прокурора республики. Вышел Серёжка из КПЗ,
а его тем временем с работы погнали! Сидит без зарплаты,
никуда не берут. Жаль его - жена, дети, мечты. Провернул я
маленькую авантюру, зачислили его к нам - в киногруппу от
Минуглепрома СССР. Год получал Серёжка зарплату от нашей
конторы. Он – в Алма-Ате, а мы – в Караганде. Зарплата ему по
почте шла, на банковский счёт. Пока он на прежней работе
восстанавливался. Дотянули его до поста зам. директора
киностудии.
Прилетает мой фальшивый друг родителей навестить, не
преминет меня призвать. То ремонт в отчем доме, то горе – мама
умерла. Я по привычке, не осторожничая, шёл помогать.
Однажды привлёк он меня к делу по сценарному ремеслу. Да
только неправильно, говорит, договор оформили. Это он мне
сообщил, когда я всё за нас обоих до сдачи приёмочной комис-
сии довёл. Поэтому деньги через кассу мне получать не
пришлось – он мне их из рук в руки вручил. Раза в четыре
меньше тарифа. 
Случилось тогда, как на заказ, – дочь родила ему внука. Я купил
на всю стыдную сумму подарок, вкатил под дверь его дочке –
даже «спасибо» не сказала. Тут я отрезал - насовсем, навсегда. 
Вдруг он явился ко мне 1 января 1993-го года. Двумя месяцами
раньше умерла моя жена. Он прилетел из... Израиля:  - Собирайся, у меня в Израиле налажен хороший заработок –
квартиры ремонтировать. Чего тут одному куковать! 
Тут я ему весь свой счёт с перечнем его предательств по всей
нашей жизни и выложил. И ягодкой сверху – моё понимание его
выгоды в моём переезде. Израиль за каждого переселенца
немалое вознаграждение организатору платит. Сорвёт Шафир
свой куш – только я его там и видел! Дурить и кидать – его
врождённые качества. Молча, даже спокойно слушал он отчёт
моих оскорблённых чувств. Видно, как ему это было не
интересно. Ещё бы, а то он сам всего этого не помнил! И
спокойно покинул меня, смывать с души «божьей росой»
возвращённые ему его же нечистоты.
Однажды, в былое время он разоткровенничался про
меня в узком кругу. Я, говорит, знаю, что ради меня Валерка и
сто рублей, и триста займёт, чтобы прилететь и помочь мне!
Нехилая цена – даже триста рублей… В моём рассказе нет
вымысла. Все, кто когда-либо сталкивался с этим человеком,
могут от себя немало дополнений к его портрету сделать.
Недаром, меня и на телестудии в Караганде, и в Алма-Ате на
киностудии остерегали: - Не верь этому типу, он вечно
привлекает, на кого свои заботы скинуть, а после не замедлит и
доброхота «кинуть». 
Я знал всё это, но терпел больше других, пожалуй. Лучше
всех нас раскусила Сергея некая дама, то ли молодая
парикмахерша, то ли гримёр «Казахфильма», которая легко
увела из семьи пожилого своего начальника. Она дала Сергею
кличку «Серый». Имея в виду определённые соображения,
дамочка угадала глубинную сущность Серёжкиного фальшака.               
Как ссорился Александрыч с Сергеичем. Именно 
Так – первый, Александрыч всю жизнь противостоял 
второму, негласно соперничал с ним. А второй -
Сергеич, в полной мере был во власти иных интересов, что
были выше борьбы за первенство с кем-либо персонально,
даже с могучим Николаем Александровичем.
Николай Александрович Дрижд,
директор шахты имени Ленина. Николай
Сергеевич Гульницкий, директор шахты
имени Костенко. Шахта Гульницкого
была одной из старейших в бассейне.
Гульницкому стоило многих сил,
упорства и мудрости держаться не
просто на уровне, но опережать в
развитии более молодые шахты, в том
числе, шахту молодого директора
Дрижда. Гульницкий в самом конце
войны успел к фронтовой "каше", а
Дрижд годами не вышел. Объективно его
стартовые возможности имели фору. Не
утруждая подробностями, сообщаю, что
Гульницкий обладал уникальным даром
предвидения. На годы вперёд он просматривал тенденции
развития
техники
и
технологии,
перемещение
профессиональных ориентиров в подготовке кадров, в
организации быта рабочих. В этом Дрижд ему заметно уступал,
но брал натиском, волевым напором, хватким умением
подглядеть новинки у конкурента и оперативно применить у
себя. Однако, неизменно отставал, поскольку соперник уже
осуществил задуманное и хорошо подготовленное, а копии у
Дрижда появлялись с отставанием, не всегда были достойны
оригинала. При всех усилиях амбициозного Дрижда не имели
копии того блеска, глубины замысла и филигранной
отточенности, чем отличался оригинал у Гульницкого. 
Шахта не объект для сравнений с чем бы то ни было. И
директорство на шахте ни с чем не сравнить. Оба были
ярчайшими профи в своей отрасли. Орденоносцы, дважды
лауреаты Госпремии Союза ССР в области науки и техники. Но
каждый раз должность на ступень выше первому предлагали
Гульницкому. А тот не рвался вверх по карьерной лестнице,
отказывался. Избегал саморекламы и парадной показухи.
Вторым, как бы в резерве, всегда маячил Дрижд, и в начальники
вынужденно двигали его, над Гульницким в том числе. Дрижд не
щадил своего «обидчика». С высоты поста не упускал случая
подловить и поставить конкурента в невыгодное положение.
К любым неожиданностям Гульницкий бывал во
всеоружии – безотказно работал дар прогнозировать
перспективу и умение готовиться заранее. Говорят, Гульницкому
предлагали очень высокий пост в угольном Министерстве СССР,
тот с горечью ответил:  - Вы опоздали на 20 лет! 
Дрижду этот пост не предлагали…
Без подробностей не получается полный и точный образ
личности, облик событий.
Например, однажды на шахте
Гульницкого отменили ночные
смены. Николай Сергеевич
аргументировал своё решение
неопровержимо:
природа
создала человека так, что по
ночам он должен спать. В ночь
выходили только ремонтные
бригады.
Однажды — это легко сказано. А предшествовала этому
огромная
работа. Первым делом, опережая задумки
министерства, на «Костенко» стали готовить подземные
коммуникации под технику будущего. И когда мощная техника
поступила в бассейн, готовых к её приходу не оказалось. Кроме
Гульницкого. Всю новую технику принял он в заведомо
подготовленные под землёй условия. В эпоху "патриотических
починов", Гульницкий то и дело выступал с предложениями, от
которых невозможно было отказаться - почины Гульницкого
вели к резкому росту производительности труда и объёмов
продукции. Гульницкий не скрывал своих начинаний. К его
починам принуждали всех, а первым результат достигался у
Гульницкого. 
Этот "хитрюга", например, создал под землёй систему бункеров
накопителей добытого за день топлива. Когда грузовые
подъёмники не успевали откачивать добычу на-гора, она
поступала
в накопители. Ремонтные бригады ночью
"подлечивали" технику и "откачивали" на поверхность уголь из
накопителей. Люди ночью должны спать! 
На шахту имени Костенко рабочих стали подвозить
автобусами, организованно. Ввели стирку рабочей одежды, и
шахтёры уходили под землю в чистой робе, надетой на
простиранные, извините, подштанники. Раньше-то после смены
домой уходили в грязном, мылись дома "над тазиком", на шахту
шли в грязном. "Раньше"! Его Гульницкий отодвигал в прошлое.
Из-за его новаций и остальных подгоняли за лидером. Не беда,
что в перечне авторов его имя передвигается вниз по списку,
пропуская вперёд имена по субординации, принимая в
соавторство последователей и даже мало причастных. Как
сказано, "сочтёмся славою"! 
Слава приходила к Николаю Сергеевичу закономерным
образом, без шумихи. Николай Александрович путь почестям и
славе к себе усиленно расчищал. Помню, приближался некий
юбилей всей страны, многие передовые предприятия
представлялись к высоким наградам. Были среди них и обе
шахты наших героев. Гульницкий ничем не выдавал своих
ожиданий. Дрижд не скрывал своей осведомлённости,
повсеместно балагурил, опережая Постановление властей:
Представляешь, как будет звучать - «ордена Ленина, шахта
имени Ленина»!
А зазвучало так: Ордена Ленина шахта имени Костенко,
Ордена Трудового Красного Знамени шахта имени Ленина. 
На
съёмках документального фильма о шахте
Гульницкого я спросил у Николая Сергеевича, как одной фразой
он может сформулировать основу, на чём строятся его успехи.
Ответ был по-мужицки прост: - Не надо делать дурной работы!
То есть, один раз надо сделать так, чтобы не переделывать. 
Не стало Николая Сергеевича Гульницкого. Зачахла угольная
отрасль в Караганде. 
Касым Курпебаев. Так звали начальника добыч-
ного участка угольной шахты, героя нашего очередного
фильма. 
Я
не собираюсь пересказывать содержание всех
выпусков, их было снято около сотни – до меня, при мне и после
меня. И не буду забивать тебе мозги сложностями работы под
землёй, на глубине в полкилометра и более. Скажу только, что
карагандинские шахты сверхкатегорные, что означает – особо
опасные по внезапным выбросам угля и газа метана. От этого
бывают завалы, пожары и взрывы. Катастрофы, трагедии с
потерями людских жизней. 
Появление в шахте нашего брата-киношника – событие
противное по своей сути. Людям надо дело делать и
зарабатывать деньги за свой адский труд, а тут – кино, потеря
времени и заработка! А тут – кабели с оголёнными концами,
прожектора взрываются от капли попавшей воды, кинокамера. 
искрящие аккумуляторы – не приведи боже как опасно всё это
для жизни!
Касым Нургалиевич Курпебаев не выпячивал лично себя
перед камерой, не досаждал руководящей показухой. В самом
начале собственно съёмок Касым спросил: сколько времени в
нашем фильме займёт то, что будет сниматься сегодня? Я честно
назвал какие-то недолгие секунды экранного времени.
Начальник неожиданно восхитился: полтонны оборудования к
месту съёмки да на своих плечах, две смены подряд в лаве,
четверо мужиков за копеечную зарплату - и всего 10-15 секунд
на экране?! А потом ещё несколько таких же спусков под землю!
И обратился к своим рабочим:  - Вы понимаете, каких трудов для этих людей стоит одна
секунда готовой продукции?! Так вот, если я узнаю, что им
нужна была помощь, а кто-то из вас сделал вид, что у него своих
забот полно – пусть ищет другой участок, на нашем такой
человек
работать
сможет!
Курпебаев
не
являл
бесценный дар человека:
вникнуть в самую глубь
происходящего. Именно
на этом участке, где всё
было хорошо продумано,
едва не случилось такое,
что в народе называется
«по закону подлости». Тут – отдельный рассказ.
Пачка,
раскоска,
дробилка - все эти, ничего
не
говорящие
непосвящённому
уху
термины, имеют очень
понятный
любому
шахтёру зловещий смысл.
«Пачка» - комок угля,
падающий вдруг с ничем
не
защищённого
пространства над головой.
В короткий момент, когда защитный козырёк не задвинулся под
кровлю, могут быть неприятности. Пачки бывают невелики,
бывают и во много десятков кило весом. «Раскоска» - то же
самое, но отваливается от стены пласта. И то, и другое рабочие
разбивают кувалдами. А в местах перегрузки с одного конвейера
на другой постоянно стоят двое с кувалдами. 
Вся бригада имеет дело с мощной техникой, а двое беспрерывно
вручную колошматят, разбивают «негабарит». 
Умные люди придумали дробилку. Она заменяет людей с
кувалдами, повышая эффективность и безопасность труда.
Подобные свидетельства технического прогресса и есть смысл
нашего пребывания в шахтах. Рассказывать подробности про
нашу осветительную и съёмочную технику – только мотать душу
себе и близким родственникам. А некоторые подробности
подземных трудовых процессов на шахтах СССР вступают в
противоречие с международными соглашениями по организации
безопасности шахтёрского труда.
Тут – маленькая история про
меня и про дробилку. 
Один осветительный прибор мы
смонтировали позади дробилки. Так
вот, случайно отвернулся луч света в
сторону. Это - в нескольких десятках
метров, которые мы с кинокамерой,
кабелями и всей группой преодолеем
много позже. А свет над объектом
нужен теперь.
Навести порядок отправляюсь я. Иду под защитой стоек
гидравлической крепи над головой, справа имеются сами
гидростойки, а слева – открытый пласт угольного монолита, под
ним скребковый конвейер тащит вырубленный комбайном уголь.
Тут и валятся пачки-раскоски, которых дожидается наша
дробилка. Пробираюсь я к цели, а метров за двадцать до неё
меня валит на конвейер подоспевший сзади огромный ком угля.
И несёт меня заодно с этим комом под огромные зубья дробилки.
Сваливаюсь вправо, под защиту гидростоек, а рука в рукавице
соскальзывает с одной мокрой стойки, с другой, третьей.
Дробилка всё ближе, комок сзади сбивает с ног, руки
соскальзывают, влево опасно – там или новая пачка, или
раскоска раздавит легко и быстро.
Метрах в пяти-трёх-двух от дробилки соображаю, что спасение
только слева. Сваливаюсь туда, а мимо меня под зубьями
дробилки рассыпается в мелкие кусочки огромный ком, который
сбил меня с ног, тащил по конвейеру. 
Благо, я не запаниковал. А мой автопилот зафиксировал: 

СПАСЕНИЕ ЖИЗНИ - В БЛАГОРАЗУМИИ РЕШЕНИЯ И ПОСТУПКА!
 
БАЛЛАДА ПРО УБОРЩИЦУ
В каморке под лестничным маршем,
Где тряпки, ведро, полотёры,
Жилище уборщицы Маши -
"Ночного директора школы".
Зашарканных досок гектары
Задолго до утренней смены
До блеска она вымывала
На памяти трёх поколений.
Тётмаша ешё отвечала
За вовремя данный звонок.
Звонок - переменки начало,
Звонок - и бегом на урок.
И помнила всех поимённо,
От малых до самых больших -
Полтыщи мальчишек-девчонок,
Как будто бы деток своих.
Тётьмашин крутой подзатыльник
По многим прошёлся вихрам.
И был в тёте Маше будильник -
Для личных заданий от мам.
Про всех и про всё она знала,
Кому и куда, и зачем.
И графики школ музыкальных,
И планы спортивных арен...
По старым программам, по новым
Текло просвещение наше.
Но в целом советская школа
Держалась на скромных Тётьмашах.
Однажды у нашей спросили
Какой-либо просьбы намёк.
От робости жалким усильем
Шепнула: - Да мне б ордерок...
И просьба пошла по отделам,
Но кто-то лишь буковку смазал,
И вместо квартиры отдельной
Внесли тётю Машу в Указы...
В каморке под лестничным маршем
На грудь приколов орденок
Лежала остывшая Маша -
Безмолвный державе упрёк.

НИЧТО НЕ МОЖНО ИЗМЕНИТЬ
Источник тайного познанья,
Отложенного "на потом",
Я достаю воспоминанья,
Как с книжной полки старый том.
Листаю хрупкие страницы,
Мотаю тоненькую нить -
Былое может повториться,
Его неможно изменить.
Перебираю сам с собою -
Лукавство, торжество и стыд,
И боль неправедных побоев,
И горечь праведных обид...
Вгляжусь в последнюю страницу,
В клубочек замотаю нить -
Былое может повториться.
Его неможно изменить.   

Глазами окон прослезится
Мой дом. И ставни теребя,
Остудит влажные глазницы
Холодный ветер ноября.
И космами усталой осени
Нависнет небо надо мной.
Лишь редкие заплаты просини
Напомнят о поре былой,
Когда под жарким летним лучиком
Вмиг иссушалася слеза. - А как жилось? – Да как получится-.
И  память суховей слизал.
Сгорел июнь, июль и август.
Казалось долгим – вышло враз,
Скончалось лето. И осталось
Бороздкой горечи у глаз.
Изгиб последнего кольца
Оставит осень на стволе.
Морщинки старого лица,
Что скатерть смята на столе.
Следы вина и пятна жира –
А было ли в застольях проку!
Дом разглядит, как люди жили,
Глазницами  промокших окон.
А новые жильцы войдут,
Заменят дерево на пластик,
И стёкла насухо протрут,
Закрывшись шторой от напастей...



В ДОБРЫЙ ЧАС, НАЧИНАЮЩИЕ ЖУРНАЛИСТЫ!