Быть может, я во сне это имя всё твержу

Быть может, я во сне это имя всё  твержу,
Что вьюга за окном на тебя похожа.
Спроси ты у дороги, в чьих сугробах я лежу,
Где следы твои? Не  могу я быть прохожим.

Метель, закружится, доверюсь я, тебе,
В твой белый  звонкий, я полёт безбрежный.
Ты знаешь, где искать его, ты знаешь,
Ты «мой» — и это слово, которому счёт вечный..

Быть может, вьюга — это код, что в звездах зашифрован,
И каждый вихрь несёт в себе отзвук твоего дыханья.
Я в снежном лабиринте — путник, картой обделён,
Где север — это боль, а юг — твоё воспоминанье.

И если в белизне растаю, как узор на стекле,
Став частью этой тишины, что к небу рвётся свечкой,
То пусть метель мои следы, как письмена, сотрёт,
Чтоб ты искал их не глазами — а душою вечно.

А утро, ранив лёд хрустальным лезвием зари,
Найдёт в сугробах лишь росинку — мой последний знак.
И ты поймёшь, что я не умерла — просто стала тише,
Того пространства, где нет ни «ты» и «я», а просто — так.

Так ты кружи, метель, гуди, как струны в высоте,
Мы все — всего лишь ноты в симфонии полёта.
Твоё я имя  как ключ, что отпирает дверь
Туда, где вечность не длинна, а ровно — выдох-вдох.

А, может, этот сон — на самом деле явь,
Где мы не те тела, а два силуэта света.
И вьюга за окном — не снег, а белый шёпот:
«Ты мой. И счёт наш вечен. Ты — ответ на это».

Пусть ветер унесёт последнее «прости»
Туда, где слова тают, не долетая.
Мы — камертон, что бьётся в такт безмолвной пустоте.
Мы — две ноты в тиши, что не смолкает.

А если кто-то спросит: «Где же он, твой путник?»,
Ты улыбнись, как улыбается заря.
И скажешь: «Он не уходил. Он стал тем самым звуком,
Что между, да и нет, поёт, не умолкая».