Балерина, которую Париж свёл с ума

«Балерина, которую Париж свёл с ума: финал Ольги Спесивцевой страшнее самой “Жизели”»

Иногда кажется, что город может сжечь человека одним лишь светом. Париж — сияющий, шумный, вечно празднующий — вышвырнул Ольгу Спесивцеву в свои бульвары так же равнодушно, как случайную прохожую. Она приехала покорять, а оказалось — покорять здесь уже нечего. Великая Гранд-опера, сцена размером с военный плац, встретила её холодом.

Как танцевать там, где сам воздух давит весом, а каждое движение растворяется в пустоте? Петербургская Мариинка казалась камерой святыни — там её шаг был событием. Здесь — лишь толчья, суета, нескончаемый вокзал.

Да, директор сразу повесил на неё титул ;toile — высшая звезда. Публика визжала от восторга. Но за стеклом тоже можно жить под аплодисменты: видно всё, а достучаться нельзя. Париж смеялся своим весёлым французским гулом, а она слышала только шипение — словно над ней.
Город слишком солнечный для души, в которой всегда звучала полутьма. Ей нужны были тишина, пауза, трещина в ритме. Но Париж не умел останавливаться.
Жизнь распалась на номера гостиниц. Стены — голые, будто выпотрошенные, чужие кровати, звон горничных за перегородкой. Ходишь из угла в угол, и не за что зацепить взгляд. Одиночество там — не поэзия, а гулкая боль, от которой хочется биться головой в стену.
И ведь дома был муж, Каплун, её надежда. Казалось, стоит ему появиться — и мир снова соберётся: он объяснит всем, как с ней нужно обращаться, он удержит её за руку. Но письма оставались без ответа. Париж входил в неё без спроса, как сквозняк в трещины.
В Мариинке Спесивцева была богиней. В коридорах перед ней замирали, расступались. Здесь — могли толкнуть плечом и не заметить. И ещё хуже: балет в Париже уже считался чем-то старомодным, выцветшим. Как будто сама её суть оказалась «не в тренде».
А она создана для теней — Одиллия, Никия, Жизель. Для ролей, где жизнь и смерть переплетаются в одном па. Но что делать, если твой храм в городе, где молиться перестали?