Гости

Глава -- 4

Час пробил. В дом дедушки Пилея и бабушки Магдалены постучались долгожданные гости: друзья и соседи. Двор стал наполняться множеством людей разной масти и сословия. Это был вечер равноправия и торжества человечности, день, когда простой работяга с многочисленными мозолями на руках непринуждённо мог общаться с вельможами, не боясь пошутить и посмеяться над своим собеседником. Грубые мужские голоса гармонично переплетались с женским пением.

В воздухе витал густой аромат свежеиспечённого хлеба, смешиваясь с терпким запахом домашнего вина. Казалось, даже звёзды спустились с небес, чтобы разделить этот вечер с простыми смертными; их мерцание отражалось в блестящих глазах присутствующих.

Дедушка Пилей, словно дуб, укоренившийся в земле, стоял в центре двора, его морщинистое лицо светилось мудростью и добротой. Бабушка Магдалена, подобно тёплому очагу, согревала своим присутствием каждого, кто оказывался рядом. Они были душой этого праздника, воплощением простоты и искренности.

Изабель и прибывшая в помощь Гексогея, словно две райские птицы, порхали от гостя к гостю, их улыбки покоряли присутствующих. Они были олицетворением молодости и красоты, символом будущего, полного возможностей и свершений.

Беатрис и Аламея стояли у самой открытой калитки, где, кланяясь каждому гостю, радушно их приветствовали.

— Кто это? — задала вопрос Аламея.

Беатрис, заглянув на свою сестрёнку, робко произнесла:

— Это он. Тот, кто родился в день, когда умерла проклятая чёрная кошка...

Аламея вздрогнула от беспокойства:

— Калистрат из рода бубновых шестёрок...

Тихо, глядя в глаза Беатрис, произнесла она.

Калистрат, расплатившись с таксомоторшиком, не спеша направился в сторону калитки. В глазах Калистрата на самом деле зияла смерть. Он казался самым большим разочарованием матери-природы. Сблизившись с молодыми дамами, он поклонился им:

— Мир вашему дому, дети мои! — обречённым голосом из небытия произнёс он.

— Добро пожаловать, — в ответ сорвались слова из уст Беатрис.

Калистрат неторопливо прошёл мимо и тотчас растворился в толпе двора.

— Он и правда падший, — с дрожью в голосе сказала Аламея.

Беатрис, кивнув, произнесла:

— Вон идёт друг детства тётушки Венеры.

Аламея, пристально взглянув за калитку, украдкой прошептала:

— Боже, это Паладин, работяга поневоле, а по рождению. Надеюсь, я правильно произнесла. Мне стоило бы перед ним извиниться.

Беатрис недовольно посмотрела на подругу:

— Перестань дурачиться! Мы здесь, чтобы кланяться, а не извиняться.

Паладин тем временем приближался, словно неотвратимая судьба. Его лицо, отдавала усталостью, выражало лишь незримое негодование и смирение, а в глазах плескалась тихая грусть, словно отражение бескрайнего моря печали и недовольства.

Аламея закусила губу, чувствуя, как ком подступает к горлу. Она смотрела на Паладина, и в её сердце рождалась не жалость, а какое-то странное, болезненное восхищение. Восхищение перед человеком, сумевшим сохранить человечность в условиях, когда жизнь превратилась в нескончаемую каторгу.

— Мир вашему дому! — поприветствовав юных дам, Паладин прошёл мимо и через несколько шагов оказался в самой гуще знакомых и друзей.

— Паладин, давно тебя не видел! Как дела, дружище? — обнявшись с высокорослым человеком, Паладин дал ответ:

— Спасибо, Гектор! Живём, хлеб насущный жуём. Сам как?

Гектор, усмехнувшись и малость покачав головой, произнёс в ответ:

— Да как дела... Как у всех, так и у нас. Ничего не меняется, дружище.

Слова Гектора эхом помчались по воздуху и, встретившись со словами бабушки Феодосии, сплелись с ними воедино:

— Гнев Бога познали мы, — разговаривала она с Доротеей. — Представляешь, они начали падать с небес, сначала одна, а потом все разом. Бедные ласточки стаей сгинули в миг!

Украв слова бабушки Феодосии и притянув их за невидимую нить, послышался возникший из небытия ответ незнакомого человека, который тайно прислушивался к разговору двух дам:

— Наверно, их оглушило, — произнёс он.

Доротея и Феодосия посмотрели изумлёнными глазами на незнакомца, который снова имел наглость произнести слова:

— Простите, что вторгся в ваш разговор. Меня зовут Олеандр, — поклонившись, он продолжил говорить. — Я всего лишь хотел сказать, что их оглушило взрывной волной, оттого они и попадали.

Слова, испускаемые из уст гостей, так и порхали, подобно ночным бабочкам, танцуя вальс вечера, уходящего в забвение дня.

— Что известно о положении дел на фронте? — спросил с любопытством присоединившийся к беседе Гектора и Паладина Тристан.

— Здравствуй, Тристан, — произнёс Гектор. — Говорят, наше наступление остановлено, а передовые части и вовсе были окружены и уничтожены.

Ответ Гектора привлёк к беседе внука бабушки Феодосии, Казимира, который не сдержавшись произнёс:

— Ложь! Наши войска уже в их столице! — с сомнением на лице ответил он Гектору.

Гектор, в свою очередь, стал отвечать внезапно возникшему оппоненту:

— Да что ты говоришь? У меня свояк в передовых частях аэропорт брал. Их там разбили, а его ранили. Успели последними «Стрекозами» вывести, а кого не успели — те там все и остались.

— Аламея! — из глубины толпы послышался голос Венеры.

Дочь, распознав голос матери в этой симфонии многоголосия молниеносно отреагировала, произнеся:

— Мама зовёт. Что ей нужно? — задала она вопрос Беатрис, которая произнесла в ответ:

— Сходи, узнай, что там случилось. Зовут вроде тебя.

Аламея, посмотрев на Беатрис и кивнув, неторопливо, изящной походкой направилась в гущу гостей, оставив свою подругу одну у калитки.

Беатрис косилась своими голубыми глазами под светом вольфрамовой лампы, которая стала качаться под натиском слабого дуновения ветра. Беатрис рассмеялась, вспоминая двух бабушек, которые то появлялись, то исчезали в беседке ещё объятого темнотой утра:

— Боже, правда ведь говорят, нельзя насмехаться над людьми, теперь кто-то надо мной смеётся, — пронеслись мысли у неё в голове.

Вдали показалась фигура Вальдемара, который не торопясь приближался к калитке. С каждым его шагом сердце Беатрис колотилось с немыслимой скоростью. От прилива крови ангельское лицо порозовело от волнения встречи с идущим к ней Вальтом Крестовым, который, сблизившись, нежно произнёс:

— Беатрис, как твои дела?

Беатрис, засмущавшись, робко произнесла в ответ:

— Спасибо, Вальдемар, хорошо. Как твои дела? — задала она встречный вопрос.

Издалека Аламея, окружённая старыми девами, глядела на мерцающую и самую счастливую звёздочку того вечера. Беатрис нежно улыбалась и с трепетом и восхищением общалась с Вальдемаром.

— Тебе всё ясно? — воскликнула Венера.

Аламея, вернувшись в свою среду, неуверенно дала ответ:

— Почему я? Пусть этим делом займутся старые девы, им это больше к лицу.

— Дочка! — сердито отреагировала Венера на слова дочери.

— Она права, — стала разряжать напряжение бабушка Ганган. — Не к лицу это молодым. Я возьму на себя эту обязанность. В конце концов, это не сложно. Кыш отсюда, девочка, кыш! — стала крестовая бабушка прогонять Аламею, которая, поблагодарив Ганган довольным киванием  головы, спешно направилась к калитке, где Беатрис уже расставалась с Вальдемаром.

— О чём ворковала так долго, подруга? — с улыбкой на лице обратилась она к Беатрис.

— О чём ты? — робко ответила она, продолжая говорить: — Что им было нужно? — спешно задала она вопрос Аламее, которая стала отвечать:

— Они хотели меня с полотенцем у крана поставить, но я воспротивилась, сказав, что этим делом должны старые девы заниматься. Бабушка Ганган сказала, что сама этим займётся, а меня прогнала, как последнюю паршивую курицу с огорода.

Беатрис рассмеялась и, оскалив свои в ряд белоснежные жемчужные зубы, произнесла:

— Кыш, кыш! Вот так прогнали?

И обе предались весёлому смеху, звеневшему будто шелест травы на ветру, обнимая наступающую ночную прохладу.

— Бабушка Ганган — настоящая гроза! — воскликнула Беатрис, утирая слезу смеха. — Она у нас как старый дуб: корни глубоко в земле, а крона такая, что всех от знойной звезды укроет.

Аламея кивнула, соглашаясь.

— Точно! И голос у неё, как раскат грома.

Они снова засмеялись, и их смех поскакал по двору, касаясь каждого уголка.

Вдруг, от усилившегося ветра, скрипнула калитка. На пороге незамеченным стоял Габри из рода пиковых десяток, смущённый и приятый в деловом костюме. В глазах его плескалось море невысказанных слов, а щёки отдавались румянцем, как алые розы в палисаднике.

— Девочки, — произнёс он тихо. — Примите мои поздравления с Днём Жатвы.

Беатрис и Аламея, уняв радость на лице, ответили призрачно возникшему перед ними гостю:

— И вас тоже поздравляем. Прошу, проходите!

Аламея, указав красивой ладонью изящной руки внутрь, пригласила гостя. Габри, в свою очередь, сняв с головы цилиндр, покорно повиновался и не спеша прошёл во двор и направился прямиком к дедушке Пилею.

— Последовательность любит счёт, — украдкой с улыбкой на лице произнесла Беатрис.

— А вот и Валериан. Если и есть бог шутов на небесах, то он им точно был в прошлой жизни, — снова сказала Беатрис, блестящими глазами взирая на идущего к калитке самого улыбчивого человека на свете. Человека, которого она ждала больше всех. Его смешные истории – это рассвет, прогоняющий тени сомнений; его глаза – два зеркала, отражающие небесную гладь, а слова его, подобно острию иглы, кололи сердца, заставляя души колыхаться на ветру.

— Вечер удался, — прошептала она прямо перед его носом.

Валериан, усмехнувшись в свойственной ему манере, краем уха уловил слова, снизошедшие из уст Беатрис:

— Ничто не пьянит так сильно, как женская красота. Вечер и правда удался, — уверенным голосом ответил Валериан.

Валериан нежно окинул двух красивых дам, миновал калитку и неторопливыми шагами сблизился с Магдаленой:

— С праздником наставшим вас поздравляю, добра и счастья всем вам желаю!

— Спасибо, что пришёл, — заключив в объятия гостя, произнесла бабушка Магдалена.

— Валериан! — послышался голос Тристана. — Как твоя жизнь, дружище?

Валериан, не растерявшись, произнёс в ответ:

— Как сажа бела. Жизнь – это то, что с тобой происходит, пока другие строят планы на твоё будущее, — произнёс Валериан, встретившись с Тристаном.

Они взглянули друг другу в глаза и крепко обнялись. Их дружба, закалённая временем и испытаниями, была подобна старому дубу, чьи корни глубоко уходят в землю, а ветви тянутся к небу.

— Ну что, расскажешь? — произнёс Тристан.

— Что говорить? Времена нынче наступили такие, что стараюсь меньше улыбаться.

Тристан, разочарованный ответом друга, произнёс:

— Только не сегодня, друг мой! — Тристан хлопнул Валериана по плечу, словно отгоняя мрак тоски. — Сегодня мы отбросим прочь серые будни и вдохнём аромат свободы! — В его глазах плясали искры надежды и веселья, разгораясь, словно костёр в ночи.

Валериан усмехнулся:

— Свобода, говоришь? Она, как мираж в пустыне: манит, но ускользает, оставляя лишь жажду и невидимый взору след.

— Глупости! — воскликнул Тристан, увлекая его вглубь дома. — Свобода – это не отсутствие цепей, а умение плясать на них, даже когда они звенят у тебя на ногах. Сегодня мы будем радоваться во славу Имени Его!

Дом бабушки Магдалены благоухал ароматами свежей выпечки и пряностей, подобно восточному базару. Звуки музыки, как шёпот ветра в макушках деревьев, манили в зал, где уже собрались гости. Смех звучал, разгоняя последние тени сомнений.

Бабушка Ганган, вооружившись одноразовым полотенцем, щедро раздавала их у умывальника, стоящего под открытым звёздным небом.

Беатрис и Аламея по-прежнему дежурили у ворот, нежными голосами перекидываясь словами, до поры пока не подъехала машина, из которой вышел Теодор. Увидев встречавших его красивых дам, он стал улыбаться, а после обратился с приветственными словами:

— Доброго вам вечера, объятого тьмой грядущей ночи, мои прелестные звёзды! — воскликнул он. Его голос был подобен мелодии арфы, ласкающей слух. — Вы словно розы в этом диком саду, ваш аромат наполняет мою душу жизнью.

Беатрис и Аламея, словно распустившиеся цветы от комплиментов, ответили улыбками. Их лица засияли подобно вечерней росе под вольфрамовым фонарём, отражая свет растворившегося в истории дня. Глаза Аламеи, цвета тёмного мёда, вспыхнули искрой пламени, готовые разгореться в огонь смеха.

Беатрис, обычно сдержанная, расцвела, словно роза, освобождённая от оков начавшейся войны. Её щеки тронул румянец, нежный, а пухлые губы от волнения зашевелились:

— Не льстите нам, сударь, — сказала она. Но в голосе звучала не кокетство, а скорее мелодия горного ручья, журчащего сквозь камни.

— Льстить? Ни в коем случае, — воскликнул Теодор. — Я лишь осмеливаюсь констатировать очевидное. Вы, как две звезды, освещаете этот скромный вечер своим сиянием, затмевая даже луну, которая, бесспорно, завидует вашей красоте.

Слова Теодора были подхвачены ветром и лёгким дуновением понеслись в самую гущу гостей, откуда послышался голос Тристана:

— Теодор, хорош своими уловками окутывать мою сестрёнку!

Услышав слова Тристана, Теодор кинул взгляд на Беатрис и робко произнёс:

— Вы сестра моего друга Тристана?

Беатрис нежно улыбнулась и произнесла в ответ:

— Нет, сударь, я сестра его супруги Изабель.

Теодор покорно проронил украдкой в ответ:

— Я слышал о вас. Вы та самая Беатрис, любимая племянница дядюшки Пилея?

Беатрис молча поклонилась гостю и, указав ладонью в сторону двора, попросила Теодора пройти к дому, после чего он смиренно направился к ожидавшему его Тристану, который, обняв друга, повёл его к дому:

— Как твои дела, брат? — задал Тристан вопрос.

Теодор, воспрянув духом после встречи с Беатрис, шёпотом стал отвечать:

— Всё хорошо, мой друг, если бы ещё не было этой проклятой бойни меж двумя королевствами. Дела мои были бы намного лучше.

Ночная бабочка-«Кудесница» вдруг приземлилась на плечо Теодору и сразу, оттолкнувшись, взмыла вверх, порхая многочисленными ярко-лиловыми глазницами, нарисованными небесным художником на её чёрных крыльях. Уловив свет в беседке, «Кудесница» направилась на лампу и ударилась крыльями о фонарь и сразу упала на стол, за которым сидела Доротея с дамами.

— Бедняжка, — произнесла с сожалением Глазунья и, протянув свои костлявые руки, нежно положила «Кудесницу» на ладони. После, поднеся ночную бабочку к своим губам, стала читать заклинание.

Раскрыв свои ладони, «Кудесница» зашевелилась:

— Лети, расправь свои крылья в ночи, на свет загадочной Луны, — шёпотом произнесла Глазунья.

«Кудесница», повинуясь словам ведьмы, тотчас запархала и, поднимаясь ввысь, исчезла на фоне лунного полумесяца.

— Его отправили с рассветом в первом эшелоне на борту «Стрекозы», которых в небе было великое множество, — начала свой рассказ Доротея. — Они должны были взять под контроль аэропорт, чтобы наши аэропланы могли свободно приземляться для высадки и дальнейшего захвата Вильгельмова королевства. Но что-то пошло не так, и наши «Стрекозы» стали падать под огневым заслоном защитников. Лишь единицы машин сумели долететь, а кто долетел — попали в огненную засаду. Почти все погибли, немногие сумели выжить. Моего племянника среди них не оказалось, он пал, даже не сумев выстрелить ни разу.

Глазунья прослезилась, с тяжестью продолжая рассказывать маленький эпизод начавшейся  большой войны:

— Отступая под шквалом огня, его выжившие товарищи сумели забрать тело моего племянника, и на последней «Стрекозе» им удалось чудом уйти от огня противника. Моя сестра явилась на пороге моего дома подобно молнии, спустившейся с небес. Она утопала в слезах и, стоя на коленях, умоляла вернуть её сына оттуда, откуда ещё никто не возвращался. Я не смогла ей отказать и сказала, что верну его. Она лишь ответила: «Не вернёшь — прокляну навеки вечные».

Дедушка Пилей, притаившись у самой беседки, унылым лицом слушал рассказ Глазуньи, а после неторопливо пошёл в сторону калитки и, сблизившись с Беатрис и Аламеей, тяжёлым голосом из глубины произнёс:

— Скоро должен явиться проповедник. Встретьте его, как полагается, девочки мои. А после пусть начнётся пир во славу Имени Его.

С этими словами дедушка Пилей развернулся и пошёл туда, откуда явился, теми же неторопливыми шагами.

— Что-то дедушка не похож сам на себя, — сказала Аламея.

— Да, времена нынче не простые, — произнесла в ответ Беатрис.

На горизонте появилась унылая фигура Бардоса, который медленно, но уверенно шёл навстречу своей судьбе и, сблизившись с юными дамами, робко произнёс:

— Мира вам, счастья, девочки!

Бардос не казался обречённым, невзирая на постигшее его несчастье или счастье. Он выглядел бодрым и достаточно сильным человеком, который смог принять неизбежное как должное.

— С праздником вас, — произнесла в ответ Аламея.

— Добро пожаловать, — добавила вслед Беатрис.

Бардос уверенно шагнул через порог и, высоко поднятой головой, прошёл во двор дома. Вслед за Бардосом появился Арлекино, который быстро подошёл к Аламее и крепко поцеловал в румяную от волнения щеку:

— Здравствуй, Аламея!

— Здравствуй, — робко ответила она.

— Как твои дела? — произнёс Арлекино.

— Как видишь, — ответила она.

Беатрис с удивлением смотрела на них, и в какую-то секунду её стали одолевать мысли, что Арлекино и Аламея скрывают за завесой тайну, о которой и помыслить никто не мог.

— Как дедушка Мелитон? — спросила Аламея.

— Старый стал, — ответил с иронией Арлекино. — Ожидает ухода на вечный покой.

— Прошу, не говори так, — сказала Аламея, продолжая доносить свои мысли. — И так дела у нас не важные.

— Почему? — изумлённо пробормотал Арлекино.

Аламея тяжело вздохнула и стала выплёвывать наружу спрятанные внутри слова:

— Потому что моя мама считает тебя хулиганом и бандитом, а кто-то ещё — сорвиголовой, а ещё чертёнком, и ещё много кем, о чём мне неприятно говорить.

Арлекино взглянул на Аламею влюблёнными глазами и нежно произнёс:

— Перестань! Тот Арлекино давно умер, я стал другим и докажу это всему свету.

Они оба рассмеялись, после чего он, моргнув Аламее и поклонившись Беатрис, переступил порог калитки и направился к гостям.

— Что это было? Рассказывай! Вы что, вместе? — с любопытством произнесла Беатрис в надежде, ожидая ответа.

Аламея, то ли разочарованная, то ли, напротив, сияющая светом счастья, тихо ответила подруге:

— Я пока не знаю.

Беатрис, уняв в себе злорадство и потехи и взглянув Аламее в её медово каштановые глаза, нежно произнесла:

— Значит, ты влюблена.

Ветер стал усиливаться. Вольфрамовая лампа снова стала качаться, озаряя то одну сторону калитки, где стояла Беатрис, то другую, на которой появлялась и исчезала фигура Аламеи. Светлячки, кружившие во мраке наступающей ночи, разлетелись по сторонам. Мотыльки, танцевавшие у света, развеялись по потоку воздуха. Полумесяц в небе стал освобождаться из плена одинокой тучи, а мерцающие в небе звёзды казались ближе. И в этот миг к калитке подъехала машина, из которой вышел проповедник. На шее тёмной рясы у него красовалась золотая цепь с орнаментом пирамиды, остриём которой был пронзён сам Господь.

— Да будет славен День Его Пришествия, дети мои! — произнёс проповедник, обращаясь к юным дамам.

Беатрис вздрогнула, словно от ледяного прикосновения. Слова проповедника, будто камень, упали в тишину, разбив зеркальную гладь вечера. Аламея, до этого казавшаяся тенью, выступила вперёд. Её лицо, изрезанное тенями и светом, выражало не читаемую смесь интереса и отвращения. Золотая цепь на груди проповедника дышала жаром, отражая лунный свет полумесяца, словно осколок упавшей звезды.

— День Пришествия? — прошептала Беатрис. Её голос дрожал от волнения. — Но разве Он не приходил уже однажды? Разве не оставил нам заветы любви и прощения, невзирая на то, что мы его отвергли в те давние времена?

Проповедник усмехнулся, и в этой усмешке не было ни капли милосердия.

— Любовь и прощение – это слабость, дитя моё. Мир погряз во грехе, ибо за то Он проклял нас, и лишь огнём и мечом теперь можно очиститься перед Ним. Господь посылает нам испытания, и мы должны встретить их с непоколебимой верой и стальной волей.

Ветер завыл, словно раненый зверь, и вольфрамовая лампа закачалась с новой силой, отбрасывая причудливые тени на лица собравшихся. Беатрис почувствовала, как в её сердце за­рождается что-то отвратительное, предчувствие надвигающейся бури, которая сметёт всё на своем пути. Аламея молчала, её глаза, словно два тёмных омута, впитывали каждое слово проповедника, боясь вступить с ним в разговор.

Подошедший на подмогу дедушка Пилей стал своим голосом отвлекать внимание проповедника:

— Ваше Святейшество, для нас огромная честь, что вы удостоились посетить наши чертоги в столь значимый день!

Дом Пилея и Магдалены начинал становиться символом праздника, а быть может, и целой эпохи. Времени, объятого  войной и надеждой, словно угасающая звезда, передавала эстафету круговорота жизни застенчивой луне, прятавшей свой лик за небольшими облаками в ночном звёздном небе. Мир менялся, принося всё больше отголосков скорби по утрате невинно погибших душ, в то время как в доме у дедушки Пилея и бабушки Магдалены, быть может, зарождалось лекарство, способное исцелить недуг невзрачно наставших времён.