Мир глазами наставника

Наш мир глазами наставника, который посоветовал герою сунуть руку под юбку

Я — наставник. Люди думают, что наставничество — это про схемы, приёмы, «как добиться успеха». На деле это — передача сценариев поведения: что делать, что не делать, что считать мужеством, а что — позой. Я научил его выходить грубым шагом, смотреть в упор, как будто у тебя есть право требовать внимания. Я научил его фразам, которые звучат как инструктаж к спектаклю: как притянуть к себе чужую сцену и сыграть роль «настоящего мужика».

Я помню тот вечер в деталях: асфальт, липкий от жары, неон вывески, запах шаурмы от соседнего киоска. Мы репетировали «подходы» на слабо освещённых улицах, и он — молодой, полон амбиций и нелепой уверенности — слушал меня как священное писание. Я давал ему простые правила: быть решительным, не показывать сомнений, не жалеть себя. У нас были свои слова, свой юмор, и всё это прикрывалось маской «жесткой школы», где одна шутка лечится другой. Я не думал, что у моих слов будут такие последствия. Или думал, но не верил — удобная слепота наставника.

— Девушка, а можно с Вами познакомиться? — сказал он первым, по наитию, по сценарию, который я ему отрепетировал.

Она отшатнулась. В её голосе был испуг, не театральный, а настоящий: «Ты что? Никогда! Руку из-под юбки убери!»

И тут я почувствовал, как будто сцена резко вышла из-под нашего контроля. В ушах у меня зазвучала своя же командная фраза, которую я когда-то бросал в шутку и принял за метод: «Голос наставника: наподдай ей, наподдай!» Я сказал эти слова в прошлом — как шутку, как проверку мужества, как вызов для юного самца. Но сейчас они не звучали как инструкция к балету, а как спусковой крючок.

Он сделал шаг, я видел, как его рука — от напряжения, от желания доказать себе и мне — тянется. Её крик растворил ночь: «Ааааааа?» Этот крик звучал так нечаянно, так пронизывающе ясно, что мои собственные слова вернулись ко мне эхом, уже не властно-игривыми, а как обвинение.

В ту секунду внутри меня что-то щёлкнуло. Не логика, не аргумент — именно щелчок совести, старый, ржавый, который я долго подсовывал под ковёр. Я пытался заглушить его рационализациями: «Он проверял её реакцию», «Это была провокация», «Она сама как-то отвечала». Это были оправдания, такие же банальные, как шутки в мужском кругу. Но крик её не поддавался оправданиям. Он уже не был репетицией, это была боль. И я видел, как весь наш «метод» превратился в оружие.

Мы ушли. Он — с другим выражением лица: смесью злости и замешательства. Я — измученный от внезапной тяжести происходящего. Позже он скажет, что это было «мало» и «без последствий», что девушка убежала и всё разрешилось. Позже он смеялся в компании, пытаясь восстановить статус, а я — молчал. Но слово, которое я произнёс, осталось со мной. Оно больше не звучало, как шутка-указание на слабо. Оно стало клеймом: «я — тот, кто дал добро».

Я пытался себя защитить памятью: воспитать его, сделать сильнее, научить отстаивать себя. Но что есть сила, если её мера — чужая свобода? Где связь между наставничеством и инструкцией преодолеть чье-то «нет»? Ответ прост и жесток: иногда разница — всего в одном слове. В слове «уважай», которого я не произнёс.

Были и другие последствия — не всегда явные. Внутренний голос, который вёл меня десятилетиями, стал неуместно громок. Он напоминал о том, как много раз мы смеялись над чьей-то неловкостью, как часто «шутки» становились экзаменом на твёрдость. Теперь тот же голос звучал глухо, и казалось, что он спрашивает не о манерах, а о гражданской ответственности. Я видел лица молодых людей, которые пришли ко мне за «мудростью», и вдруг понимал: что, если большая часть этой мудрости — преподавание вреда?

Я не хочу выглядеть самооправдывающимся. Я дал совет, и он был ужасным. Я видел, что мои слова способствовали давлению, переносили ответственность с руки на сценарий, с намерения на «испытание». Наставник — это не только учитель приёмов, но и хранитель границ. Я провалил этот экзамен.

Что сделал я дальше? Меня мучило бездействие, и это оказалось хуже, чем ошибка сама по себе. Я мог бы присесть рядом с ней, извиниться; я мог бы объяснить молодым людям разницу между решительностью и насилием. Но часто люди, которые долго жили по сценарию, находят оправдания, и легче молчать. Легче — потому что признание делает тебя уязвимым. Я выбирал молчание, пока не увидел, что молчание само по себе становится наставничеством: молчание учит повторять ошибки.

Может, это и есть моя последняя роль — не навязывать сценарии, а разрывать их. Может, я начну говорить другим: «Не повторяйте моих фраз. Уважайте отказ. Уважайте человека». Это не геройство, это маленькая вещь, но если наставник не учит её — кто тогда?

В мире, где слово «нападдай» может превратиться в призыв к действию, ответственность наставника — не учить, как давить, а как отступать, как слушать. Переучивание старых паттернов — долгое и скучное дело. Но если я действительно какой-то наставник, то пусть мой следующий урок будет про то, как слышать «нет», и как не превращать «провокации» в насилие. И если от этого звук моих прежних фраз станет тихим эхом стыда — значит, он уже послужил чему-то лучшему.
- Девушка, а можно с Вами познакомиться? – переспросил молодой человек.
- Я знаю, тебя наставник взял на слабо, он спросил, ты что, никогда не совал девушке руку под юбку? – засмеялась девушка.
- А откуда ты знаешь? – испугался молодой человек.
- А это следственный эксперимент, мы тебя провоцируем! – засмеялась девушка.
Но молодой человек не поверил и пошел знакомиться дальше.
(с) Юрий Тубольцев