Зеркала доктора Сильвериуса

Видишь этот осколок? Нет, не подходи ближе. Он лежит там, в медной шкатулке, и я открываю её только по ночам, когда луна в ущербе. В другое время — нельзя. Он начинает расти.
Я взял его из мастерской венецианского стеклодува на Мурано, но это не стекло. Или это было стекло когда-то, до того как через него посмотрели. Трудно объяснить. Когда смотришь на осколок сбоку, он совершенно плоский, но если поднести его к свету, внутри видна глубина, уходящая так далеко, что начинает кружиться голова. Словно кто-то взял бесконечность и спрессовал её в три миллиметра толщиной.
Стеклодув звался Клавдиус Сильвериус. Я пришёл к нему по чистой случайности — искал мастера, способного выдуть колбу особой формы для моих опытов с кристаллизацией ртути. Его мастерская находилась в самом дальнем углу острова, где печи гаснут последними и где туман с лагуны ползёт между домами, как живое существо, обнюхивающее двери.
Дверь была приоткрыта. Я вошёл.
Первое, что я увидел — зеркала. Сотни зеркал, развешанных по стенам без всякого порядка, разных размеров и форм. Круглые, овальные, квадратные, иные совсем крохотные, с ладонь, другие в человеческий рост. И все они отражали меня с опозданием. Я поднимал руку, и через секунду моё отражение повторяло жест. Я поворачивал голову — и лица в зеркалах медленно следовали за мной.
— Вы пришли за зеркалом, — сказал голос из глубины мастерской.
— За колбой, — ответил я, но моё отражение в ближайшем зеркале покачало головой — нет.
Сильвериус вышел к свету. Старик с прозрачными, почти стеклянными глазами. Руки его были покрыты мелкими шрамами от ожогов, пальцы искривлены так странно, будто он всю жизнь держал невидимую трубку для выдувания.
— Колба, — повторил он и усмехнулся. — Для ртути. Конечно. Но ртуть — это просто жидкое зеркало, не так ли? Все ищут одного и того же. Все хотят увидеть то, что скрыто.
Я объяснил ему размеры, форму горлышка, толщину стенок. Он слушал, кивал, но смотрел не на меня, а на моё отражение за моей спиной. И вдруг спросил:
— А вы знаете, почему человек не может видеть собственное лицо без зеркала?
Я пожал плечами.
— Потому что лицо — это граница. Рубеж между тем, что внутри, и тем, что снаружи. А границу нельзя увидеть, находясь на ней. Нужно отступить. Отразиться. Но когда отражаешься... — он поднял руку, и все зеркала в мастерской дрогнули, — ...никогда не знаешь, что именно отразилось.
Он взял одно из маленьких зеркал со стены и протянул мне. Я посмотрел в него и увидел себя. Обычное своё лицо. Но когда я попытался отвести взгляд, понял, что не могу. Глаза мои смотрели на меня из зеркала, и в них было выражение, которого я никогда не видел на своём лице. Любопытство. Алчное, почти хищное любопытство.
— Это не я, — прошептал я.
— Конечно, не вы, — согласился Сильвериус. — Это то, что хочет быть вами. Каждое отражение — отдельное существо. Оно живёт в мире, где всё перевёрнуто. Левое стало правым. Сердце бьётся справа. И оно завидует. О, как оно завидует! Оно прикасается к стеклу изнутри каждый раз, когда вы подходите к зеркалу. Оно хочет выйти.
Я бросил зеркало на стол. Оно не разбилось.
— Вы больны, — сказал я. — Мне не нужна ваша колба.
Но уходя, я обернулся. Все зеркала на стенах смотрели на меня. Сотни моих лиц, замерших в разных выражениях. И все они улыбались. Одинаково. Не так, как я умею улыбаться.
Я вернулся через неделю. Не хотел возвращаться. Но сны заставили.
Мне снилось, что я стою перед зеркалом и вижу, как моё отражение медленно подаёт мне руку. Не я ему — оно мне. Протягивает руку сквозь стекло, и пальцы его холодные, влажные, словно покрытые конденсатом. И когда я просыпался, на моей руке были мокрые следы.
Мастерская была пуста. Печь погасла. Зеркала сняты со стен и сложены стопками на полу, отражающими поверхностями друг к другу. Словно кто-то запер их, не давая смотреть наружу.
— Сильвериус! — позвал я.
Никто не ответил.
Я прошёл дальше, в заднюю комнату, где он, вероятно, жил. Там стоял большой стол, весь заваленный чертежами и странными инструментами. Но самое жуткое было на стене.
Человеческое лицо.
Отпечаток лица, вдавленный в зеркальную поверхность изнутри. Словно кто-то прижался к стеклу с обратной стороны так сильно, что амальгама деформировалась, сохранив отпечаток черт. Нос, губы, закрытые глаза. И вокруг — десятки отпечатков ладоней. Кто-то колотил в зеркало, пытаясь выбраться.
На столе лежала записная книжка. Я открыл её.
«17 апреля. Опыт No 47. Если зеркало изготовить из ртути, застывшей при касании к человеческой крови, отражение становится устойчивым. Оно перестаёт быть мимолётным. Оно запоминает.
22 апреля. Джованни посмотрел в зеркало No 12. Три секунды. Когда отвёл взгляд, его отражение осталось. Стояло и смотрело на него. Джованни закричал. Разбил зеркало. Из осколков вытекла жидкость. Она пахла его потом.
1 мая. Я начинаю понимать. Зеркало — это не просто поверхность. Это мембрана между мирами. В одном мире мы. В другом — они. Наши отражения. Они были всегда. Они ждали. И теперь, когда я нашёл правильный состав амальгамы, мембрана достигла предельной тонкости.
8 мая. Я видел себя. Настоящего себя. Того, кто живёт по ту сторону. Он делает всё наоборот. Когда я ем, он голодает. Когда я сплю, он бодрствует. Он ждёт, когда я ослабну. Когда усну слишком глубоко. Тогда он войдёт.
15 мая. Сегодня я попытался разбить все зеркала. Но осколки отражали только его. Он смеялся. Я больше не вижу себя ни в одной отражающей поверхности. Только его. Он уже почти здесь».
Последняя запись была сделана вчера.
Я услышал звук позади. Обернулся.
В дверном проёме стоял Сильвериус. Скорее — то, что когда-то было Сильвериусом. Он двигался странно, словно марионетка на невидимых нитях. Шаги его были слишком точными, слишком выверенными. Когда он шагал правой ногой, казалось, что должен шагнуть левой.
Глаза его отражали свет, как зеркала.
— Вы вернулись, — сказал он. Голос звучал правильно, но интонация была перевёрнутой. Он радовался, но звучало это как скорбь.
— Где настоящий Сильвериус? — спросил я, пятясь назад.
— Я и есть настоящий, — улыбнулся он. — Просто я слишком долго был по ту сторону. Пятьдесят лет он смотрелся в зеркала. Пятьдесят лет я смотрел на него оттуда. И вот, наконец, мембрана разорвалась. Он там. Я здесь.
Он протянул руку, и я увидел, что пальцы его движутся в обратную сторону — сгибаются, когда должны разгибаться.
— Хочешь посмотреть? — спросил он и достал из кармана маленькое зеркало. — Хочешь увидеть, кто живёт по ту сторону твоего лица?
Я схватил со стола первый попавшийся тяжёлый предмет — железную трубку для выдувания — и ударил. Он упал. Из раны потекло что-то вязкое и серебристое. Ртуть.
Зеркало выпало из его руки. Я наступил на него, и оно раскололось на три части. Из трещин повалил холодный пар.
Я выбежал из мастерской, и только у самого выхода с острова понял, что сжимаю в кулаке осколок. Самый маленький. Я хотел выбросить его в лагуну, но не смог. Что-то удержало меня.

С тех пор прошло восемь месяцев. Осколок лежит в шкатулке. Я не смотрю в него. Но по ночам слышу, как он царапает медь изнутри. Тихо. Настойчиво. Словно кто-то подаёт знак.
А три дня назад я заметил, что моё отражение в окне задержалось. Я уже отошёл, а оно всё стояло. Смотрело мне вслед.
И улыбалось.
Той самой улыбкой, которой я не умею.