Такое многолюдство...

С большим удовольствием представляю для всех настоящих любителей поэзии новую подборку стихов замечательного поэта, классика современной литературы Михаила Синельникова, опубликованную в Литературной России 5 12 2025г




Михаил СИНЕЛЬНИКОВ



ТАКОЕ МНОГОЛЮДСТВО…

 
*    *    *
В деревне этой с белым полем,
Конечно, и уже давно
Ворвался электронный Голем,
Но в том же кружеве окно.

Так привиденьем белолицым
К стеклу прильнувшая Зима
Узоры дарит кружевницам
И строит в поле терема.

И вот откуда морок зябкий
(Его в душе не отменить)
И эта память о прабабке,
С избой связующая нить.

*    *    *
Там волчий вой, бездонные озёра,
Скрип корабельных сосен по пути.
До быстро вечереющего бора
Спешу в припоминаньях добрести.

И снова Русь в сиянье ночи лунной.
По огоньку ловили в черноте
Раскольников петровские драгуны
И с пением самосжигались те.

Зачем-то в эту сторону лесную
Из этих дней вернуться я хочу,
И светлый ангел вьётся одесную,
И жмётся тёмный к левому плечу.

*    *    *
Там воды подо льдом и в середине мая.
Но всё-таки весна, и ночью до зари,
Лишь призраку любви с неистовством внимая,
Не слыша ничего, токуют глухари.

Мерещится: сейчас и прилетят глухарки,
И победит одна, их всех опередив.
Охотник, поспеши, пока призывы жарки!
Ведь нужен иногда солисту перерыв.

И вот вернулся слух, он слышит всё в округе.
И ты постой, стрелок, не шевельни куста!
Вот в паузах текут, как провороты фуги,
Безмолвье пустоты и страсти чернота.

Венгерская рапсодия
Взглянув со стены дощатой
На эти холмы и яры,
Узреть, как бежит оратай
И мимо текут мадьяры.

Неведомая и родная
Отчизна зовёт оттуда,
Где «Сильва» и синь Дуная,
Где в будущем Пешт и Буда.

Так сгиньте, застлав золою,
Дорогу к желанной пуште,
Всех встреченных речью злою
Ославьте и оглоушьте!

Но, горестно балагуря,
Взволнуется Эндре Ади,
Рапсодии грянет буря
И вскинет смычки и пряди…

Сменяются поколенья.
Всё также в лугах духмяных
Охотятся на оленей
Оставшиеся в урманах.

А вышедшие к Рязани
И ставшие мишарями,
Косыми глядят глазами,
В мечети толпясь и в храме.

К чужому припав присловью,
Нашли средь болот унылых,
Смешавшись с прарусской кровью
Прибежище в этих жилах.

Новороссия
Пришельцев намешав и впутав,
Своей империей горда,
Она сзывала арнаутов
В потёмкинские города.

В страну, что пустовала ране,
Родные немцы притекли
И тароватые армяне
Пришли из бедственной земли.

Воздвигся порт над диким плёсом
И уживались кое-как
Еврей в соседстве с малороссом
И молдаванин, и поляк.

Как не любить затеи дерзкой
И верность не хранить судьбе,
Её мозаике имперской,
Орлу на каменном столбе!

И ведь не зря под гром раскатов
Шли эти войны без числа,
Чтобы от греческих пиратов
Ахматова произошла.

Мрия
Там, как войдёшь на рынок,
Услышишь перебранку
Колдуний-украинок,
Вцепившихся в цыганку.

Всё сбудется и скоро,
Что виделось гадалке,
И тень Голодомора
Витает в перепалке.

Потом в бреду дремоты
Заигрыванья с чёртом
И по ночам полёты
Над мороком упёртым.

О, этот сон, столь мрачный, -
Ведьмачество в краине
Басмаческой, кишлачной,
Далёкой от Волыни!

Среди саманной кладки
Белеющие хатки.
И беглый зек – любовник,
И чёрный кот – пособник.

*    *    *
А машинистка у меня была
Прелестною праправнучкою Тютчева.
Как выживала, через что прошла,
Из варева как выбиралась жгучего?

Но вот, старушкой седенькою став,
Мне под копирку бойко так печатала
И ангельский выказывала нрав,
И тексты недозволенные прятала…

Как мог ты, гений, знавший жизнь сполна,
Взрастить потомство, тронутое славою,
И в роковые эти времена
Его отправить под звездой кровавою!

Гнедич
Гнеденко. Бурса казачонка-предка,
Где колокольчик-лектора звонит,
Линейкой хлещут по рукам нередко
И кой-кого учил иезуит.

«Учись, сынку, козачий род не выдай!»
Язык Эллады сладок и горяч.
И гнев бушует, вызванный обидой,
И голос мерный переходит в плач.

Там голову проломят, здесь ключицу.
Влюбляются в Елену старики,
Лишь боги знают, что ещё случится.
Столь страстные, они недалеки.

За облачным они пируют краем…
Неужто переводчик переврёт?
Но и родной словарь неисчерпаем
И осенён Олимпом перевод.

Седой слепец ведёт свои рассказы
И прозревает в образах своих,
И малоросс блуждает одноглазый,
Среди побоищ подбирая стих.

Бестужев-Марлинский
       Убит в сражении с горцами у мыса Адлер…
                Официальное донесение
Холмы черкесские. По ним
Во мглу лесов бежал Бестужев,
Богами здешними храним.
Отпели, труп не обнаружив.

Свободой веял каждый лист,
Встречали дебри волчьим воем
И романтичный беллетрист
Стал романтическим героем.

Ну что ж, пустыня, привечай!
Теперь пришельцу даст в рассрочку
Гостеприимный Карачай
Надел земли и чью-то дочку.

Через столетье повесть мук,
День выселенья из аула.
Вошёл в теплушку старый внук.
Чернело вскинутое дуло…

Без очертаний, без лица
Восторженный, как в миг эмфазы,
Ложится призрак беглеца
На туристические базы.

Тан-Богораз
Бродил в отрепье по становью
Мятежник ссыльный Богораз
И на листке оленьей кровью
Напев записывал и сказ.

На лайках ездил он к ламутам,
Моржатину в ярангах ел.
Был мир, готовый к новым смутам,
Пустынен и морозно-бел.

На тверди вечно-белоснежной
Основывая Магадан,
«Слезами залит мир безбрежный…»
Он сочинял и брёл в туман.

Туземцев грёза неземная
Пленяла, обступив его.
Работал труженик, не зная,
Что это было до всего.

Актриса
Вождями с нежностью ценима,
Жизнь проживала не одну,
И слава не промчалась мимо,
Её спасала и в плену.

То перед Гитлером плясала,
То покоряла Воркуту
На сцене лагерного зала,
Уберегала красоту.

Имела свой отсек в бараке,
И состоялись всё равно
И роли новые, и браки,
Цветы и воля, и кино.

Давило прошлое, как гиря,
Но, свой благословив удел,
Вновь запевал прощённый Гмыря,
Вертинский возвращённый пел.

И даже в сумерках заката,
Неколебима и чиста,
Цвела, ни в чём не виновата,
Во всём виновна красота.

Мушни Ласуриа
Мне чудится весёлый гений,
Который в мареве времён
Был для высоких дерзновений
И гордых замыслов рождён.

Но ускользающего дыма
Струя торопится истечь
И для чужих непостижима
Твоя ветвящаяся речь.

Язык нагорного селенья;
В нём сочетались, клокоча,
Тоска весенняя оленья
И плеск прозрачного ключа.

Пещерной тьмы глухое эхо,
Прапамять властно воскресив
Накатом гомона и смеха,
Преображающего миф.

И теплота плетёной кровли,
И звуком ставшая земля,
А из веков работорговли
Прощальный выкрик с корабля.

*    *    *
                Ш.
Стихов оставил ворох,
Приятель, ставший дымом,
А в праздных разговорах
Был столь невыносимым.

Принявший жизни лживость,
Но сохранивший в слове
И глубину, и живость,
И страстный ропот крови.

Поэзия и проза,
В тоске игра ночная,
Судьба и славы доза,
И слепота сплошная.

Так, но душа не слепла
И, к тучам взмыв над долом,
Простилась с горсткой пепла,
Развеянной Эолом.

*    *    *
Муза, муза, ты больше не падай!
Пусть, в твоём запустенье темно,
Ты в опасном соседстве с эстрадой,
Где прошло поколенье одно.

В золотой воспарив светосиле,
Порожденья тоскливой земли,
Что пожившим тогда сообщили,
Молодым технарям предрекли?

Но в дозволенной крепла попытке
Четверть правды, гонимой вчера.
Жадно слушали их недобитки
И глядели, кривясь, мастера.

Буйной фурии чёрное платье
Так металось во время своё,
И с похмелья, звуча, как заклятье,
Длился мелос зловещий её.

*    *    *
Ты в мире нынешнем бесплодном и весёлом,
(Где кто и приуныл - лишь папа отставной)
Знакомишься ещё с каким-то новым полом,
Взращённым Сатаной.

Но, может быть, у них особые печали.
Ну, да, ты устаёшь – вернуться нет причин
К обыденности той, когда существовали
И женщин женственность, и мужество мужчин.

В юности
Такое многолюдство,
Неопытность с людьми,
Безденежье, беспутство,
Бессмертье, черт возьми!

Да, юности горячей
Безмерность впереди,
И холодок удачи
В дороге и в груди.

В китайском театре
Тут нищий!  Но с какой же стати,
Страстей свидетель,
Он ходит в шелковом халате?
За добродетель!

А рубище царя-злодея
Есть символ козней.
Студенту сдать поможет фея
Экзамен поздний.

Но вот ещё что говорится
По ходу пьесы:
«Коль встретишь ангельские лица,
Знай, это бесы!»

Затишье
Наутро тигр ушёл, мурлыча.
Змеи явилась голова.
Следя, как движется добыча,
Колышется едва-едва.

Вот здесь и жить, и спозаранок
Идти к реке, пока при всех
Проходит распря обезьянок,
Возникшая в пылу утех.

А между тем монахи рьяны –
Всё им бубнить не надоест.
Молитвенные барабаны
Вращают гости этих мест.

Всё, как всегда. Дорогой в храмы
Толпа кишит, но нынче нет
Приёма в доме далай-ламы.

Застыла вереница лет.

К моленью гонг сзывает звонко.
Но где хозяин? Дремлет он,
Стараясь вычислить ребёнка,
В котором будет возрождён.

Забытые поэты
Порой, забытые поэты,
Я обращаться к вам привык
И стих выхватывать из Леты,
В заглохший вслушавшись язык.

Не зря вступал я следопытом
В десятилетья и века,
И ваша участь быть забытым
 Мне так понятна и близка.

Ещё возможность есть сродниться
С читателем таким, как я,
И пожелтевшая страница
Взмывает из небытия.
 
Души вещей
Скосился стул от злости давней
И простонал диван в ответ,
И ветер, шевельнувший ставней,
В её душе оставил след.
Стучат часы мертвей и суше
В долготерпении своём.
Любимых книг ветшают души,
И мы их скепсис познаём.
Предметов суть, в своих основах
Столь неизменна и ясна,
Не дремлет. Лишь в покупках новых
Покуда не пробуждена.

Сердце
Железо шло по этим венам,
До сердца с кровью дотекло
И в механизме сокровенном
Крушенье удержать смогло.

Ученье Фохта с Молешоттом
Воскресло, ведомое мне.
Теперь механики заботам
Устройство вручено вполне.

Но и с крупицею металла
Всё той же верное судьбе,
Оно болело, трепетало,
Когда я думал о тебе.

*    *    *
Вот и, в тесных сжатая пределах,
Утерявших ломкие края,
Память фотографий пожелтелых,
Летопись домашняя твоя.

Не случилось повидаться делам.
Им такой потомок-стихоплёт
И в его младенчестве неведом,
И судьбы немыслим оборот.

Тут ещё загадочные лица
Незнакомой, сгинувшей родни.
Но всему пора испепелиться,
Не нужны наследникам они.

Были и растаяли улики.
Чуть подольше будет сохранён
Только стих – полёт его безликий
В темноту невидимых времён.

*    *    *
Претерпевают боль и спазмы
Создания души твоей
И выбираются из плазмы
Густеющих в тумане дней.

Мелькая, возникают лица,
Влечёт и носит быстрина,
И жизни всякая страница
Твоей тоской озарена.

Сплошной поток не прерывая,
Сменяются восторг и стыд,
И всё растёт душа живая,
Покуда любит и болит.

Прелюдия
Вновь пережить восторг свиданья,
Блаженный жар, а перед ним
Тоску и трепет ожиданья
С изнеможеньем молодым.

И никогда не станут стары
Те, кто, уйдя от здешних смут,
Как бы по клавишам удары
В душе восторженной несут.