Долгая ночь

Из боли не рождаются ровные строчки, хотела бы я сказать, но смотрю, как на деревьях распускаются почки после бесконечной полярной ночи, и, впрочем, так было всегда.

Я смотрю на тебя и говорю тебе "да".
Мы не у алтаря, нет, это было бы пошло. Мы — это:
— Привет, как дела, ты не против уехать в Питер?
— Когда?
— Сейчас.
И я натягиваю свой свитер, кидаю в рюкзак ноутбук и зарядку от телефона. Змеи будут в порядке, за котом присмотрит сосед... Такой незамысловатый эффект от одного маленького "привет", но все это, конечно, сказки. Что-то из братьев Гримм или Пратчетта — там где начинаются пляски смерти с дурным дитя, вот только это дитя — я.

Так с чего же начать эту притчу?
Невидимая рука переворачивает листья календаря: зима, лето, снова зима. Обшарпанная столица и мне как обычно не спится. Мне хочется в небе драконов и покорять новые Вавилоны, танцевать с блудницами, или напиться с чертями до зеленого змия или хотя бы до аритмии. И я отправляюсь в личный крестовый поход; на пути — орки, тролли, оборотни в погонах и, казалось бы, не пройти этот квест так просто, но вдруг в этот чудовищный компот попадаешь ты. Весь совершенно несносный, как заноза на пальце правой руки, которую не достать ни иголкой, ни лезвием, ни отсечением моей угловатой тоски, когда этот безобразный обрубок деревенелых чувств достигает сердца, и я впервые чувствую грусть. Ведь вся суть всегда заключается в "долго и счастливо", а я смотрю на тебя и понимаю: даже поезда встречаются в чувственном поцелуе чаще, чем такие звери, как мы. И это чудачество, но я прячу свой лисий хвост, притворяюсь принцессой; не беру в расчет, что ты не так прост, а еще не рыцарь, не принц, не жрец, и все эти омерзительные процессы — это просто пи/з/дец, но пока еще воздух не пахнет отчаянием и табаком, моя гордость не обернулась дурным зверьком, пока деревья украшены охрой и вороньем, а ты улыбаешься так, что у меня замирает нутро.
Я боюсь сделать вдох, не смотрю в глаза, соблюдаю дистанцию в метр — все по заветам последнего десятилетия, — и тебя веселит моя неловкость, ведь если разложить ее на плоскости, то получится что-то трогательное и несуразное, а ты так расслаблен и так прекрасен, что я не сразу и замечаю, что пальцы твои холодны и бледны, слова лишены беспечности, голос подрагивает от тоски по нежности, а конечности все никак не найдут себе верное место. И я открываю миокардную дверцу. Губы твои на вкус — молоко с перцем, взгляд — раскаленный янтарь, и я понимаю: ты тоже пропал.

Я смотрю на тебя — и вижу провал в груди. Вижу неровные линии на руках, вижу кровавые ссадины на висках, отпечаток немой мольбы где-то очень уж глубоко внутри, а потом — не видать ни зги.
Я смотрю на тебя и говорю тебе "черта с два", говорю "после темной ночи приходит утро", говорю об учениях Будды, говорю о мудрости и терпении, а нутро достигает точки каления метеоритного сплава. И наружу лезет и лисий хвост, и клыки, и мечи, и пики — и нет тут правых. Есть только два диких чудовища у реки (но мне так хочется коснуться твоей щеки).
И я много готова была поставить на кон, но суждено ли нам перейти Рубикон?

Горизонт кровоточит с востока, распускаются первые изумрудные почки, и эта полярная ночь была так бездарна и так жестока.
Мои ступни касаются ледяной воды, оборачиваюсь — взглядом тебя не найти. Не надо быть пророком, чтобы понять, но ни шагу назад. Утро мажет горечью на кончике языка, предрассветное небо украсил цапель парад, под сердцем расцветает ничем невыразимая тоска, но поднимается уставшее солнце и затихает круговорот эмоций. 
Впереди новый полярный день.
Как жаль, что его не дополнит твоя тень.