День третий

Глава -- 33

Воскресное утро раскрылось цветом голубого безоблачного неба; лучи солнца прорвались из-за горизонта, наполняя светом этот божественный и столь порочный мир. Светило поднялось выше, но его божественные лучи почему то совсем не согревало мне душу. Я не спеша шла к месту службы, и с каждым шагом меня одолевало предчувствие надвигающейся беды, против которой я ничего не могла сделать. Зайдя в учреждение я в первую очередь выслушала доклад дежурившей медсестры. По её словам ночь прошла спокойно. Обитатели палаты 313 на утро пребывали в хорошем настроении. Состояние Сироты оставалось без изменений. Объятия вчерашних событий не покидали меня, поэтому, переполненная интересом, я стала вызывать на очную беседу постояльцев палаты 313.

Допрос

Первым в процедурную зашёл Борец со Злом и, не свойственной ему манере, решительно пройдя к рабочему столу, сел на стул, после чего я стала задавать ему вопросы.

— Как вы себя чувствуете? -- С начала беседы я стала проверять ясность сознания и способность к логическому воспроизведению событий вчерашнего дня.

— Как будто заново родился, — ответил он.

— Вы помните вчерашний день. Что с вами происходило? — спросила я.

— Я больше не болен, доктор; меня излечили от навязчивой идеи моего рассудка — борца со злом.

— Я рада за вас. Позвольте спросить, кто вас вылечил?

— Господь, кто же ещё.

Это могущественное слово Борец со Злом произнёс нерешительно, будто сомневаясь, был ли это Господь, или же тот самый Таинственный голос, о котором я много раз слышала из уст моего друга Сироты. Иногда такие слова — отражение внутренней борьбы пациента, некий не достающий духовный компонент.

— Господь. Разумеется, кому ещё подвластно обуздать зло или же полностью его сокрушить. Я вам верю и потому хотела задать вопрос о вчерашнем вашем состоянии между обеденным временем и полуночью.

Нужно было проверить хронологию событий, чтобы понять, есть ли диссоциации времени или искажённое восприятие личности.

— Всё это время доктор вы находились в нашей палате, среди нас. Глупо отвечать на вопрос, ответ на который вам известен.

Это было поразительно: данный пациент никогда ранее не выделялся столь уверенным и внятным описанием ни прошлого дня, ни минувшего часа. Его жизнь казалась существовала в собственных границах, где время протекало хаотично, естественно путая прошлое, настоящее и будущее, но сегодня Борец со Злом с лёгкостью связывал события. На деле создавалось впечатление, что пациент вернул утраченное чувство пространства и времени.

— Вы правда изменились, я горжусь вами. Ответьте, вы не замечали вчерашней ночью необычного поведения Сироты, быть может он разговаривал с кем на непонятном языке?

— Я смог уснуть у порога рассвета. Помню лишь то, что мне приснилось: мотылёк, набирающийся различными цветами, завис над моей головой. Я увидел лик Сироты; именно его лицом был наделён этот мотылёк. Сирота улыбался, а позади светило два ярко-красных солнца. Это всё, что я помню о прошлой ночи. -- Сновидение с яркими образами и символами — частый признак обострения, возможно, манифестация внутренних конфликтов. Ну да ладно, подумала я, не хотелось уходить в дебри мистики и подумав, что Борец со Злом рассказал всё, как я его выпроводила с кабинета, и стала в ожидании следующего пациента.

Сталин занял рабочее место, и на меня смотрели его добродушные глаза, сливающиеся со светом, предвкушая интересную беседу.

— Да пронесут трудящиеся и крестьяне ваше имя, отец народов, сквозь время, и будет оно вечно.

Сталин требовал на очной беседе обращения к нему по установленному правилу. С моими словами он обернулся назад и не доверительно посмотрел в сторону мед брата, стоявшего позади, давая понять, что охрана в этой беседе неуместна. Условия конфиденциальности требования собеседника— в данной обстановке приходилось идти ему на встречу; вследствии чего я обратилась в сторону мед брата.

— Прошу вас, подождите нас за дверью.

— Доктор, у меня инструкции -- послышался ответ

— Закроем на них глаза. Отец народов не причинит мне вреда. Не так ли?

Я задала вопрос Отцу народов, и он молчаливо кивнул в знак согласия. Приняв мою просьбу охранник согласился с моей просьбой, лишь проронив несколько слов — Я буду за дверью, доктор. — и медбрат ушёл, и я осталась одна с Сталиным.

— Мне заново стоит начать моё обращения к вам, или же вы избавите меня от этого?

— Перестаньте паясничать, доктор. Я никогда не был им.

— Не были кем, Сталиным?

— Вы знаете ответ на этот вопрос. Не хотелось говорить вслух.

— Почему же? Вы боитесь, что кто-то услышит? Здесь никого нет, кроме меня. Мне уж точно никто не поверит.

— Я тоже думал, что Его нет.

— Кого? — спросила я.

— Того, кого я и партия поставили под сомнение.

— Мы сейчас говорим о Господе. Не так ли? — повторила я.

Сталин был объят невероятным чувствами, я прежде ни разу его таким не видела. Он был счастлив и в то же время скован, не хватало некой искры, что бы вовлечь его в разговор. И тогда я вспомнила о трубке с табаком, что мне принесла мраморная сестрёнка, которая отобрала весь этот инвентарь у навешавшей постояльцев палаты 313 Оливии. Я долго не думая выкатила ящик из-под стола и достав трубку, махорку и коробку спичек положила их перед отцом народов. Далее встав подошла к окну и открыла створки, после вернувшись произнесла

— Курите.

Сталин впал в некое оцепенение, и его счастливые глаза заискрились от радости. Неожиданно, без лишних размышлений, он осмотрел тыльную сторону пространства — будто проверяя, что за пределами кабинета никто не подслушивает — и начал распаковывать пакетик с табаком; умело набив трубку, схватил спичку и, прежде чем зажечь её, посмотрел мне в глаза, как бы требуя разрешения на столь дерзкое нарушение.

— Смелее. Мраморная сестрёнка сказала, что вы этого заслужили.

Засмеявшись от радости, он чиркнул спичку об кожух, и мгновенная искра разгорелась огненным пламенем. Далее наступил миг блаженства и умиротворения, и отец народов с первым вдохом горького дыма расплавился; язык развязался, и наш разговор продолжился в непринуждённой обстановке.

— Вы что-то сказали о Боге, или я вас неправильно поняла?

— Я слышал Его. Он со мной разговаривал.

— И что он вам сказал?

— Он всё время повторял одно и то же: «сын мой, не буди дитя моё, не гони сны прочь его».

— Откуда вы знаете, что это был Бог?

— А кто ещё может залезть мне в голову, если не Он? Знайте истину и почему я считаю, что это был сам Господь. Потому что мы все это слышали. Все до единого. Чёрный Кот испугался! Он даже стал держать обиду на своего господина за то, что перестал мяукать. Представляете, доктор: он перестал слышать всех и видеть всё вокруг.

— Вы хотите сказать, что Чёрный Кот исцелился?

— Да, нас всех покинул наш недуг, и некоторых это не устроило.— Не довольно произнес последний слова; он покачал головой.

— О чём вы говорите? Кого не устроило?

Отец народов склонил голову ближе к столу и шепотом произнёс:

— Ленина и Чёрного Кота.

— Чёрного Кота я могу понять, но Вождь… он не поверил, или же он не слышал голоса -- задала я вопрос.

— Слышал, он всё слышал и сказал, что это эксперимент, что нас используют. Я надеюсь, доктор, на ваше благоразумие в отношении конфиденциальности нашей встречи. -- Испуганно приговорил он в добавок.

— О нашей встрече знают все. Вы здесь на законных основаниях и подобные беседы ожидают каждого вашего соседа по палате без исключения. Предмет нашей беседы останется в этих стенах. Вы знаете мои правила; я не нарушал их. Я ни разу не нарушала правила.

— Он винит во всём администрацию, в том числе и вас. Так что будете осторожны.

— В чём он меня винит, и почему?

— В том, что Сирота умирает. Он думает, что вы с ними заодно.

— С кем я заодно?

— С теми, кто проводит эксперименты. Вождь полагает, что вы внушили нам эти слова, которые мы все слышали.

Сталин немного нервничал, и, докурив трубку, я поняла, что он больше не может рассказать ничего, что могло бы меня заинтересовать. Вызвав мед брата, я отправила его в покой, а на его место привели загадочного Чёрного Кота, который сел на рабочий стул и начал чесать щетину на лице.

Доброе утро. Как ваше самочувствие?

— Плохо.

— У вас что-нибудь случилось?

— Мой господин бросил меня. Я потерял смысл своего существования.

— Почему вы решили, что он вас бросил?

— Я слышал Его слова. Они крутятся у меня в голове. Я схожу от них с ума. Ненавижу их.

Пациент ладонями стал стучать себе по вискам, проявляя непринуждённую агрессию. Это был всего лишь эпизод всплеска — вскоре он вернулся в естественное состояние.

— Я не стану вас переубеждать. Меня интересует Сирота. Вы не замечали чего-нибудь необычного?

— Сирота умирает. Он сам так сказал, прежде чем впасть в кому. Вам его не спасти.

Слова Чёрного Кота ввергли меня в разочарование. Он напомнил мне о моей беспомощности по отношению к Сироте. Я и правда не могла его спасти, и самое худшее сбывалось наяву — в преддверии грядущего кошмара, о котором я не желала слышать.

— Надежда всегда остаётся. -- Неуверенно я произнесла.

— До поры, пока она не угаснет. Не так ли, доктор?

— С ним угаснет и свет. -- Я шёпотом сказала в ответ.

Чёрный Кот, улыбнувшись, произнёс:

— Быстрей бы он отправился в мир, где светит два солнца, — и тогда, с потухшим светом, вернётся мрак, и я снова преклонюсь перед своим господином.

— Разумеется. Вы свободны.

Чёрный Кот встал со стула, оскалил зубы и, про мяукав с ехидной улыбкой сквозь обросшую щетину, под конвоем покинул процедурную.

Следом привели Политика. Он не был агрессивным, но на его лице было написано недовольство — даже разочарование чем-то существенным.

— Вы не в лучшем расположении духа. Забыли газету занести?

— Газету принесли строго в назначенный час.

— Почему же вы тогда не довольны?

— Всё катится в тартарары, доктор. Страна пребывает в упадке и из последних сил бьётся в конвульсиях.

— Почему вы так решили?

— Откройте глаза, дорогая. Вы всё сами увидите.

Слова Политика не были случайны — по крайней мере, мне так показалось. И я решила продолжить беседу в этом русле. Он, вероятно, пытался что-то сказать — или навести на мысль.

— Поясните. Я не понимаю.

— Я много лет здесь, доктор. Пережил многих докторов на вашем месте — и хочу признаться: вы лучшая среди них.

— Ваши слова подобны приговору. Или признанию в любви.

— Помните: когда наступают времена хаоса, правители всегда ставят на сумасшедших и ненормальных. Им с ними по пути. А такие, как вы, остаются, по меньшей мере, в не удел. В лучшем случае.

— Вы хотите меня предупредить о чём-то важном.

— Грядёт неминуемая война. Больше я вам ничего не скажу.

— И на этом спасибо.

Короткий разговор с Политиком натолкнул на неспокойные мысли. Первое предупреждение — от Сталина, этот загадочный Чёрный Кот с ужасающей прощальной ухмылкой… и теперь Политик, кто сдержанно мог не сказать прямо, но ясно намекал на подвешенную над моей головой угрозу.

Зажигалка, или великий Поджигатель, — ближайший соратник вождя мирового пролетариата — по этой причине стал следующим, кого под конвоем доставили в мой кабинет.

— Доброе утро, товарищ Великий Поджигатель. Как ваше самочувствие?

— Вашими молитвами, доктор. Живём — хлебушек насущный жуём.

— «Жуём» — слово вульгарное. Вам так не кажется?

— Куда нам, товарищам, до вас, господ. Нам, простакам, что вам противно — всё к лицу.

— Только не говорите мне, что вы до сих пор донашиваете одежду за господами.

— Одежда у нас казённая. И на том спасибо.

— Вы тоже слышали голос вчера днём?

— Мне приписывать чужое не надо. Я ничего не слышал, в отличие от других.

— И, разумеется, ничего необычного вы не замечали прошлой ночью?

— Я спал, доктор. Крепким сном.

Беседа с Поджигателем была бессмысленна. Данный персонаж никогда не отличался любезностями. Взаимоотношения наши всегда складывались трудно, почти тяжеловесно. Он почти всегда проявлял невежливость в ходе бесед. Поняв, что смысла в диалоге мало, я вежливо извинилась перед величайшим поджигателем всех времён и народов за беспокойство и, под сопровождением охраны, отправила его обратно в палату.

Через несколько минут место Зажигалки занял предводитель Третьего рейха, прищурившийся и с любопытством ожидающий моего вопроса.

— Приветствую вас. Как ваши дела?

— Зиг-хай, доктор. Бывало и лучше, но всё равно спасибо за беспокойство.

— Ваши соседи по палате — некоторые — слышали таинственный, божественный голос. Вопрос: вы тоже его слышали?

— Да, доктор. Слышал.

— И чей, по-вашему, это был голос?

— В нашем пространстве бытует два мнения.

— Вы меня заинтересовали. Можете их озвучить?

— Одна половина общества — но, прошу, не спрашивайте, кто — считает, что это был Господь. Другая — ищет след администрации, полагая, что это продолжение эксперимента, которому подвергся изгнанный из нашего круга Костолом.

— Вам всем известно, за что был изгнан Костолом.

— Зиг-хай… Костолом был май солдат, но всё смешалось. Можете напомнить?

Память у пациентов, по правде, барахлила. Они помнили лишь те события, на которых были сконцентрированы. Остальные перемешивались, и потому спустя месяц они уже не могли воспроизвести историю в полном объёме. Их мысленная жизнь персонажами занимала столько места, что ненужная информация лёгким расстройством выбрасывалась из памяти, а порой заменялась воображаемыми отрывками.

Гитлер выглядел уставшим и растерянным. Вести с ним диалог в этот момент было бессмысленно и очень сложно. Поэтому его заменил Наполеон — тот, напротив, пребывал в довольно хорошем состоянии. И, не успев с ним поздороваться, он первым начал разговор:

— По какой такой надобности я в вашем кабинете, доктор?

— Меня интересует, как у вас дела. Всё ли в порядке?

— Я проиграл войну и спешно готовлюсь к новому походу. Так что — в порядке.

— Против кого, товарищ император, выступаем на сей раз?

— Был бы признателен, если бы вы не употребляли слово «товарищ» вне территории палаты.

— Как вам будет угодно, ваше величество.

Наполеон с довольной улыбкой высоко задрал голову и принял торжественный вид, после чего начал посвящать меня в мифические планы своего воображения.

— Моро Жан-Виктор заключил союз с администрацией и, с многочисленным войском, подкрадывается к Бастилии.

— Позвольте вас спросить, кто такой этот Моро?

— Один из моих опальных генералов. Он предал меня.

— Ясно. А с какой именно администрацией Моро заключил союз?

— С администрацией нашей больницы.

— Это вы сами поняли — или вам кто-то подсказал?

Наполеон начал оглядываться по сторонам и, убедившись, что охранник стоит у двери, тихо прошептал:

— Разведчики трудящихся и крестьян доложили.

— То есть вождь пролетариата повелел вам идти войной на Моро и администрацию нашей больницы?

— Всё уже решено. Мы скоро выступаем. Враги пролетариата и империи будут повержены. Даю вам слово.

Кратко подводя итог разговорам, я начала подозревать, что за стенами палаты 313 идёт тайный сговор — виновником которого, скорее всего, является вождь пролетариата. Неужели они готовят восстание? Бунт? Новое неповиновение?

Но повода к массовому восстанию не было — по крайней мере, пока не было.

Далее вошёл Вор в Законе. Сидел смирно, не спеша перебирая чётки.

— Доброго вам здравия, доктор.

— И вам того же, уважаемый.

— Чем могу помочь?

— Простите, что оторвала вас от дел. Сирота, как вы знаете, — его состояние ухудшилось. Он второй день спит без пробуждения. Многие из ваших соседей слышали некий голос. Хотела уточнить: вы сами ничего не слышали?

— Не знаю, доктор, чем могу помочь, но голос — я слышал. Его повторял Борец со Злом.

— Не помните, о чём он говорил?

— Что-то вроде: «Не буди сына моего». В этом духе. А могу вас спросить: что с нашим удивительным другом?

— Мы сами не знаем. Он, по всей видимости, не болен — прошёл полное обследование, патологии не выявлено.

— Видимо, он устал нести бремя жизни на своих плечах. Может, он и правда — с того мира, где светит два ярко-красных солнца.

— Могу вас спросить: обстановка в палате нормальная? Присутствие Сироты не напрягает ситуацию? Если да — вам придётся потерпеть ещё один день. Мы переведём его в отдельную палату.

— Я бы на вашем месте не делал этого.

— Почему?

— Это может спровоцировать мятеж.

— Почему?

— Некоторые считают, что наш удивительный друг стал жертвой некоего эксперимента. Потому партия взяла его под свою защиту.

— Значит… вождь — это он плетёт интриги?

— Я этого не говорил. Но вы умная. Вам подсказки не нужны.

Восстание определённо готовилось.

Проводив авторитета за дверь, я распорядилась привести ко мне Ленина.

Но вместо него прибежала медсестра и сообщила: состояние Сироты ухудшилось.

Отложив встречу с вождём пролетариата, я направилась в палату.

Постояльцы сбились в кучу, о чём-то оживлённо беседуя.
Сирота лежал по-прежнему неподвижно.
Дыхание стало учащённым. Глаза слезились. Под глазами появились мешки чёрного цвета.

Настроившись на серьёзность ситуации, я обратилась к дежурному врачу с просьбой о срочном переводе пациента в отдельную палату.
Мне ответили, что это будет возможно только к завтрашнему дню — единственную свободную палату нужно было освободить от заставленной утвари и ненужных вещей.