Её имя - его спасение

После построения закинул шинель на плечо, подошел к Богдану. Лицо осунулось, в глазах – грусть, но уголки губ трогает еле заметная улыбка.

– Не понимаю, Богдан, – буркнул я, комкая в руке край гимнастерки. – За что тебе только медаль? Ты ж меня…

Он прервал, положив руку на плечо. Крепкая ладонь, израненная осколками и огнем.

– Не горюй, Барон. Ты знамя водрузил, это главное. А моя работа – она другая.

– Какая?

Богдан посмотрел на Рейхстаг, вдали затянутый дымом.

– Чтобы кто-то знамя водрузил, кто-то должен прикрыть. Вот и вся моя работа. А медали… что медали. Победили – и ладно. А жить будем – еще заработаем.

И улыбнулся своей простой, человечной улыбкой. И в этот момент я понял, почему наградные комиссии часто ошибаются. Герои не всегда блестят орденами. Иной раз герой – это тот, кто тихо делает трудную работу, позволяя другим сиять.

1946 год. Послевоенная эйфория схлынула, уступив место чему-то тревожному. Отправили на задание, детали которого размыты, да и самолет – старая рухлядь, пропитанная запахом керосина и страха. Богдан, словно чувствуя неладное, обнял меня у входа, крепко, как перед боем. С нами в салоне – Виолетта, тихая, неприметная, наша фронтовая медсестра.

Богдан оторвался от меня, подошел к иллюминатору, напряженно всматриваясь в молочную пелену облаков. И вдруг – толчок. Глухой, резкий. Виолетта. Стоит, тяжело дышит, взгляд – безумный, перекошенный ненавистью.

"Дурак," – выплюнула она, глядя на меня, но видела явно не меня. "Я тебя ненавидела! Всю славу себе забрал! Все лавры!"

За долю секунды мир перевернулся. Богдан исчез. Просто растворился за бортом, оставив в салоне лишь леденящее чувство нереальности.