Хранимая в сердце

Где ночь дрожит, и сны плетут узор,
Твой образ жду — и сердце бьётся чаще.
Боюсь, что миг разрушит нежный взор,
Что облик твой уйдёт, едва растаяв.

В тумане грёз, где тени так легки,
Твой лик святой рисует мне надежда.
Но грусть сжимает душу, как тиски: —
А если вдруг не будет всё, как прежде?

Я вижу вновь знакомый свет и жест —
Твой взгляд, улыбку, лёгкий вздох дыханья.
Но тень ложится на душевный крест,
И жду — боясь утратить свет мечтанья.

Как путник ищет влаги в знойный день, —
Так я хочу увидеть образ милой.
Боюсь, что мир набросит злую тень —
И смоет след, всю нежность прежней силы.

В мечтах ты — мой далёкий, ясный луч,
В них нет изъяна, нет ни тени фальши.
Но день суров и полон серых туч,
И может дать лишь холод мне и дальше.

И всё же верю: не угаснет сон —
Твой путь ко мне, когда темнеют дали.
Пусть в мире боль, но в сердце — дивный звон:
Твой голос слышен в счастье и в печали.

Я чаю миг — и в этом мой удел,
Где смех и плач, и трепет, и тревога.
Пусть рок позволит мне пройти предел —
И станет лёгкой сразу вся дорога.

Пусть образ твой иной предстанет вдруг, —
Моей душой, как прежде, ты хранима.
Ты для меня — не просто близкий друг,
А та, что в сердце будет жить любимой.

«Хранимая в сердце» — это не стихотворение о ностальгии или земной разлуке. Это хроника внутренней битвы, происходящей в святая святых души — в том месте, где хранится вечный Образ Возлюбленного. Этот образ — не память о человеке, а сокровенная печать божественного в душе, которую страшно утратить под натиском времени, сомнений и грубой реальности. Стихотворение — о мучительном стоянии на страже этой внутренней святыни, о страхе, что «мир набросит злую тень» и о непоколебимой, вопреки всему, вере в её неугасимость.

Где ночь дрожит, и сны плетут узор, / Твой образ жду — и сердце бьётся чаще. / Боюсь, что миг разрушит нежный взор, / Что облик твой уйдёт, едва растаяв.

Действие происходит в пространстве «ночи» — не времени суток, а состояния внутренней тайны и глубины, где всё «дрожит» от напряжения. «Сны плетут узор» — это не сновидения, а тончайшие духовные видения, ткань внутренней реальности. Здесь я «жду Твой образ». Это ожидание не пассивно — от него «сердце бьётся чаще». Но с первой же строфы звучит главный ужас: «Боюсь, что миг разрушит нежный взор». Я боюсь, что любое грубое прикосновение реальности, любой миг ослабления веры может разрушить эту тонкую видимость. Я боюсь, что «облик уйдёт, едва растаяв» — как мираж, не оставив следа, и я останусь в пустоте.

Ночь — мир сокровенного, где душа остаётся наедине с Богом. Сны-узоры — духовные озарения и внутренние откровения. Страх растаявшего образа — боязнь утратить прямое переживание Бога, состояние «видения».

В тумане грёз, где тени так легки, / Твой лик святой рисует мне надежда. / Но грусть сжимает душу, как тиски: — / А если вдруг не будет всё, как прежде?

В «тумане грёз» — в неясности и зыбкости внутреннего мира — «лик святой» продолжает являться. Его рисует не память, а «надежда» — активная, творящая сила веры. Но следом накатывает «грусть», сжимающая душу «как тиски». Это не просто печаль, а экзистенциальный страх: «А если вдруг не будет всё, как прежде?». А если то состояние благодати, та близость, которую я переживал, невозвратимы? А если прошлый опыт был пределом, и теперь только нисхождение? Этот страх — проверка веры на прочность.

Туман грёз — промежуточное состояние между явным знанием и неведением. Лик, рисуемый надеждой — сила упования, поддерживающая связь в периоды сокрытия. Страх «не как прежде» — искушение усомниться в милости Бога и постоянстве Его даров.

Я вижу вновь знакомый свет и жест — / Твой взгляд, улыбку, лёгкий вздох дыханья. / Но тень ложится на душевный крест, / И жду — боясь утратить свет мечтанья.

Воспоминание обретает плоть: «свет, жест, взгляд, вздох». Это не абстракции, а живые, ощутимые свидетельства былого присутствия. Однако на этот «душевный крест» — на символ моей веры, моих страданий и надежды — ложится «тень». Тень сомнения, тень страха забвения. И я «жду, боясь утратить свет мечтанья». «Свет мечтанья» — это не фантазия, а тот самый внутренний свет, что делает возможным видение Образа. Утратить его — значит погрузиться во тьму, где даже память померкнет.

Воспоминание жестов — оживление в сердце Божественных атрибутов и действий. Душевный крест — бремя духовного пути и испытаний. Свет мечтанья — внутренний свет сердца, который необходимо беречь.

Как путник ищет влаги в знойный день, — / Так я хочу увидеть образ милой. / Боюсь, что мир набросит злую тень — / И смоет след, всю нежность прежней силы.

Моё желание сравнивается с жаждой путника в пустыне. Это не каприз, а вопрос выживания души. Я «хочу увидеть» — это голод и жажда по Богу. И главный враг — «мир», который может «набросить злую тень». Эта тень — иллюзии, суета, страсти, всё, что отвлекает и замутняет взор сердца. Я боюсь, что этот мир не просто заслонит Образ, а «смоет след» — уничтожит саму память, «всю нежность прежней силы». То есть, лишит меня не только настоящего переживания, но и духовного капитала, накопленного в прошлом.

Жажда образа — основное устремление души. Злая тень мира — силы отвлечения и забвения, исходящие от низшей души и материального мира. След нежности — тонкие духовные состояния, которые легко разрушаются.

В мечтах ты — мой далёкий, ясный луч, / В них нет изъяна, нет ни тени фальши. / Но день суров и полон серых туч, / И может дать лишь холод мне и дальше.

Противопоставление двух реальностей. В «мечтах» — во внутреннем пространстве сердца — Ты «ясный луч», совершенный, без изъяна. Это мир Истины в её чистоте. Но «день суров» — это реальность внешней, проявленной жизни. Она «полна серых туч» — неясности, трудностей, испытаний. И она «может дать лишь холод» — отчуждение, одиночество, ощущение удалённости от Источника. День здесь символизирует испытание веры в условиях, когда прямое видение сокрыто.

Мечты-луч — мир сокровенного знания. День с тучами — состояние божественного сокрытия и испытания веры.

И всё же верю: не угаснет сон — / Твой путь ко мне, когда темнеют дали. / Пусть в мире боль, но в сердце — дивный звон: / Твой голос слышен в счастье и в печали.

Здесь — перелом. Вопреки всему страху, возникает «вера». «Сон» здесь — не иллюзия, а та самая внутренняя реальность, путь связи. Я верю, что «Твой путь ко мне» не прервётся, даже «когда темнеют дали» — когда будущее неясно и страшно. И основа этой веры — внутренний опыт: «в сердце — дивный звон». Это не визуальный, а звуковой образ — «голос», который «слышен в счастье и в печали». Это голос самой Истины, звучащий в глубине, который не зависит от внешних обстоятельств. Его слышимость — знак того, что связь жива.

Неугасимый сон-путь — вечность завета между Богом и душой. Звон в сердце — внутренний свидетель, голос Божественного влечения или напоминания.

Я чаю миг — и в этом мой удел, / Где смех и плач, и трепет, и тревога. / Пусть рок позволит мне пройти предел — / И станет лёгкой сразу вся дорога.

Я принимаю свою судьбу странника. «Я чаю миг» — моё предназначение, мой «удел», в том, чтобы жаждать, ожидать этого мгновения встречи. И этот удел включает в себя всё: «смех и плач, и трепет, и тревогу». Я не прошу избавить меня от этого; я прошу лишь об одном: «Пусть рок позволит мне пройти предел». «Предел» — это последняя грань, отделяющая ожидание от обладания, веру от видения, странствие от прибытия. Я молюсь о силе дойти до конца, не сломаться. И тогда, обещает надежда, «станет лёгкой сразу вся дорога» — всё прошлое страдание обретёт смысл и превратится в лёгкость понимания.

Удел чающего — судьба искателя на пути любви. Пройти предел — достичь стадии соединения, где труд пути сменяется легкостью пребывания в Истине.

Пусть образ твой иной предстанет вдруг, — / Моей душой, как прежде, ты хранима. / Ты для меня — не просто близкий друг, / А та, что в сердце будет жить любимой.

Финальное, мудрое прозрение. Я отпускаю контроль над формой. «Пусть образ твой иной предстанет вдруг» — я готов к тому, что Ты явишься не таким, каким я Тебя помню или представляю. Ты можешь прийти в ином облике, через иное переживание. Это не важно. Важно одно: «Моей душой, как прежде, ты хранима». Ты хранима не в памяти о прошлом, а в самой сути моей души, в её настоящем. И я даю последнее определение: «Ты для меня — не просто близкий друг». Ты — не внешний объект привязанности. Ты — «та, что в сердце будет жить любимой». Ты — сама Любовь, избравшая мое сердце своим вечным жилищем. Образ может меняться, но Сущность, которая через него является, пребывает в сердце неизменно.

Готовность к иному образу — смирение перед непостижимостью Бога и принятие любых форм Его самораскрытия. «Хранима в сердце» — окончательное утверждение, что Бог утвердился в сердце как его постоянный обитатель и смысл. Жить любимой — состояние, когда Любовь становится самой субстанцией бытия души.

Заключение

«Хранимая в сердце» — это путешествие от страха утраты к вере в неразрушимость внутренней связи. Стихотворение проводит через муки сомнения, противопоставление хрупкой внутренней красоты и грубой внешней реальности, к открытию, что подлинная связь — это не образ в памяти, а Живой Голос, звучащий в сердце независимо от обстоятельств. Финальное прозрение в том, что душа — не хранительница прошлого образа, а вечная обитель самой Любви, которая, однажды вселившись, пребывает в ней навсегда, меняя формы, но не меняя Сути. Страх утраты сменяется уверенностью в нерушимом присутствии.

P.S. Мудрый совет: «Не цепляйся за тот единственный образ, в котором явилась тебе Любовь. Доверься тому, что живёт за ним. И тогда поймёшь, что ты хранишь в сердце не воспоминание, а саму Вечность, которая лишь на время примерила лик твоей мечты, чтобы ты узнал Её голос в тишине».

Послушайте поэтическое чтение стихотворения в сопровождении Большого симфонического оркестра на VK clip. https://vk.com/clip-229181319_456239164