Последний путь

Дед Константин помирал. Чувствовал: вот оно, пришло. Койка была у окна и невольно приходилось смотреть на заснеженные ветки.

От лечения улучшений не было. Давило грудь, сердце бухало, как филин в лесу, тяжело перекатывало уже старческую кровь. Густую, ненужную – это он видел, потому что брали у него кровь на анализ и не всегда получалось.

Почти все время было больно и больно не хотелось, как раз зимой умирать: ложиться в мёрзлую землю. С детства не любил зиму, а тут ещё и на старости лет радость какая. Врач молоденький, приходил, хлопал по руке, спрашивал здоровье. Кололи чего-то, ставили систему. Улыбались: «Мы за вас боремся».
– Борются они, – ворчал про себя дед и смотрел на руки свои: старые, иссохшие, в глубоких морщинах, в пигментных пятнах. – А ведь когда-то красавцем был, где это теперь все? Зарос, наверное, ещё.

Раз ближе к вечеру стало ему совсем тошно. Он с трудом сел на кровати, посидел малость, чтоб отдышаться. Сосед посмотрел на него:

– Ты куда это, дед, собрался?
– Пройдусь тут...
– Сестру вызови, принесёт, – сразу понял сосед.
– Да надоело мне уже, не по-мужски на гнезде-то сидеть. Пройдусь, – упрямо качнул головой старик.

Он вышел в слабоосвещённый коридор. За окном густели сумерки. Тихо прошаркал мимо поста, благо сестра что-то увлеченно печатала, не обратила внимание. Ходил он в своем, домашнем, вроде бы как действительно в туалет пошёл, но прошёл мимо двери, вышел из отделения, потихонечку спустился. Вахтёрша внизу встрепенулась:

– Вы куда это?
– Покурить пойду, – махнул рукой, хотя сроду не курил.

Вышел на улицу. Для вида стрельнул сигаретку у молодёжи.
Те участливо сказали:

– Зашёл бы, дедушка, простынешь.
–  А мне уж и так слышно, как в спину метель дует.

Они пожали плечами, не поняли.

Рискуя поскользнуться в тапочках, он спустился по ступенькам и пошёл прочь от больницы. Шёл по дороге, освещаемой фонарями, холода уж не чувствовал - причём давно, но и тут стали мерзнуть уши. Мимо проезжали, удивлённо сигналили. Один всё-таки не выдержал, остановился:

– Тебе куда, дед? Холодно, мороз на улице… А ты в таком… Нормально всё с тобой?
– Сынок, подвези домой.
Дед назвал адрес.
Парнишка присвистнул, но не отказал.
– Довезу, поехали.

В салоне старик оттаял, блаженно улыбаясь, смотрел вперед.

– Ты куда едешь-то? - осторожно спросил водитель и потянул носом, запаха алкоголя вроде не было. Он с сомнением оглядел тощую фигуру пассажира, заросшего, седого.

– Помираю, сынок. Вот еду домой. Надоело в больнице валяться, – ответил старик, не отрывая взгляда от бегущих навстречу огней.
– Так хватятся ж тебя! Во даёт…
– Ну и что, что хватятся? Толку-то с лечения, смерть не вылечат. А так хоть дома… Дома, знаешь ли,  родные стены и жить помогают, и помереть помогут. Домой хочу. Устал я там: еда больничная, стены казённые. А она ж всё равно придёт за мной, где б я ни был хоть те в больницу, хоть те дома.

Помолчали.

– А чего у тебя?
– Да Бог их знает… Говорят, чего то там по-научному, а мне оно без разницы, что напишут в свидетельстве то и ладно. Мне-то всё равно уже будет. В земле лежать да с неба на вас поглядывать.
– Дома кто? Жена, дети?
- Никого нет. Один в мире. По молодости лет куролесил, весёлый был, женщин без счёту ну, сам понимаешь, вот так дошёл до старческого  одиночества. Заранее знал же, что так оно будет, так что суетиться.
– Любви не было?
- Отчего же, любил, - слегка обиделся дед, - Каждую – по-своему. Всем раздарил, себе маленько оставил. Была любовь ранняя, была зрелая, поздней только не оказалось.
– А дети есть?
- Та, не сподобил Господь. Но, оно, знаешь, и к лучшему. Не дело это,  с мамкой разбежаться, дитё оставить, чтобы потом меня всю жизнь только через алименты помнить?
- А зачем разбегаться, жили бы себе.
– Жадная молодость, да и вредный я был сынок, сейчас то еще хуже.
– Воевали? - почему-то спросил парень.
- А как же: всю жизнь с ветряными мельницами.
Водитель невольно улыбнулся.
– Ну и как?
– 50/50. Ничья.
Въехали во двор, синий, тихий.
– Бывай сынок, будь счастлив, живи долго.
– Спасибо, батя.

Дома пахло затхлостью покинутого жилья. Давно он отсюда ушёл - увезли на скорой. Прошёлся по квартире, открыл все окна, чтобы проветрить. Насколько хватило сил, протёр пол, благо квартира была небольшая. Сил уже не было мыться, так обтёрся горячим полотенцем, ощутил радость хоть от какой-то чистоты тела.  В шкафу нашлась белая, длинная рубаха, штаны свежие. Переоделся. Причесал волосы, расчесал бороду.

– Дядюшка Ау, только шляпы не хватает, - усмехнулся своему отражению.

Шлепая босыми ногами в тишине комнаты сел к столу и посмотрел на портреты родственников.  Свет уличного фонаря белым осветил портреты: дядьки молодые, дед в военной форме и бабушка рядом, мать и отец.

– Вот оно как, видите. Время пришло. Пережил я вас, – дед хитро прищурился, – намного пережил. Вы-то все чуть за 70 перешагнули и ушли, а меня Господь задержал на свете. Теперь увидимся, все вместе увидимся. Одна беда: молиться за меня некому будет. Ваша-то радость, я за вас молился, а за меня вот никто не помолится. Друзей уж нет, кончились друзья. Долго живу. Зла людям не делал, себе разве что вредил грехами своими. А вот молиться надо перед смертью-то.

Он зашёл в спальню, поискал глазами икону, отер её рукавом от пыли, зажёг свечу.

— Господи Иисусе Христе, Сын Божий, помилуй меня, грешного. Прости все мои прегрешения - вольные и невольные, содеянные во дни живота моего пред лицом Твоим Святым. Прости, Господи, меня, раба своего грешного. Прости, что грешил, что не все заповеди твои исполнял. Прости, слабости мои, прости силу мою. Прости за всё, что сделал, прости за всё, что думал. Прости за то, что не делал – вот за это более переживаю. Мог сделать добро – не делал. Мог не делать зла делал. Сквернословил часто. Ну, и с женщинами, сам знаешь, как было. Но тебя всегда благодарил за них: как-никак душу мою грели, с ними хоть какая-то жизнь была, а то бы пустоцветил, а так, сколько всего создано. Но быстро как-то, Господи жизнь прошла. Хотя жизнь насыщенная была, спасибо Тебе. И днём меня освещал солнышком, дождями омывал, морозом морозил, а дорог-то сколько в моей жизни было: видимо-невидимо. Хочется, Господи, всё что-то умное сказать… да что-то ничего на ум уже не идёт. Ты поумнее меня, помудрее будешь, Ты мне ещё скажешь, когда пред очами Твоими окажусь. Не оставь, Господи, милости Своей когда остыну, когда душа воспарит к тебе, Господи…

Так он сидел, смотрел на огонёк свечи, пока не погасла, потом прилёг в чистую постель. Завернулся в одеяло. Закрыл глаза. В доме было тихо. Слышалось хриплое дыхание последнего хозяина этого дома. За окном шёл снег.

– Ну что он? - спросил сосед, приподнявшись на локте в кровати.
– Все, умер, – констатировала медсестра и посмотрела на врача. – Во сне умер.
– Жалко дедушку конечно, но что теперь об этом, – кивнул тот, и потер переносицу. – Сейчас оформлю.
– Он все домой просился, – вспомнила медсестра. – Отпустите, мол, дайте домой умереть.
– Просился да, накрой его пока.

Они вдвоем вышли в коридор. Дойдя до своего кабинета, доктор вдруг оглянулся.

– Послушай, что спросить хотел, а откуда на дедушке новая рубаха?