время неумолимо стучит

Время неумолимо стучит
По заплаканной столице,
И никто уже не гласит
Правдивое слово из ситца.
Все заткнуто под пояс курганом,
Забиты везде корабли,
И омертвевшая музыка рядом
Умирает, не встретившись в дни.
Лишь вздыхает глубоко могилой
Забытые рядом в крови.
Ты прими эту реальность без мира,
Ты прими ее, нету здесь «лжи».

Все в этом мире не вечно,
Все постигнет обман.
Ум твой разрежут перечный,
Сожгут его алым к чертям.
Обескровленные музой страницы,
Нашептанный чей-то мне слог,
И заткнутся мотыльки из Ниццы,
Их полет был недалек.

Не дойдет обшарпанное слово,
Не дойдет кровавый исход.
Будут песни, поверхности много,
Без глубины, четкий подсчет.
Зачем самовластью безумие,
Зачем им творцы и миры.
Лучше зябликом быть на бездумие,
Чтоб не сослали в виды.

Наш беспутный век и безумие,
Наш беспутный подъем и стихи
Возглавляет все вольнодумие,
И графистость туманной души.
Все исписано, все исчеркано,
И как статуя Фемиды стоим.
Скрыто пеленою незнания,
Пахучая сырость пучин.
Нету смысла рыдать уж с надеждою,
Нету смысла влезать в супостат.
Но полезут так яростно, дерзостью,
От чего с землей задрожат.

И тогда лиловой пластинкой,
Ярким светом обтерпанных штор,
Разуверится в мире ветер,
Пропуская темнистый подъем.

Города, столицы, нирвана…
Все опустится в легкий мой дом,
И желтолицая улица рядом
Заглянет в него с ветерком.

И тогда златокрылой улыбкой
Заглянется в душе человек,
Заглянется добром и невинной
Песней, слагающей век.

Пусть фальшивит мазурка и слоги,
Но бескрайняя доблесть души
Возглавит все емкости стройно,
Спасая людей от тоски.

И пускай ломаются стекла,
Пускай темнеют глаза,
Но остается в мире осколок,
Сохраняющий речь навсегда.

Эта мантия милой надежды,
Эта мантия милой души,
Что спасает пагубность нежно,
Оставляя следы в пустоты.

И тогда мотылек небесный
Допорхает до вечной зари.
Только маятник с острой надеждой
Качается вовне миры.