Лао Цзы. Поэма о вечной тайне. Глава 4

© Перевод с древнекитайского на русский, комментарии – Александр Викторович Кувшинов, 2025 г.


4.

В 13-м чжане Лао Цзы впервые говорит о «мучении, которое огромно»:

Слава, как и позор причиняет одни беспокойства.
Чем выше что-то ценишь, тем сильнее этим мучаешь себя.
Почему говорят: «Слава, как и позор, причиняет одни беспокойства?»
Успех имеет над тобой власть:
Сначала боишься его не найти,
Потом боишься его потерять.
Вот почему говорят: «Слава, как и позор причиняет одни беспокойства».
Но почему говорят: «Чем выше что-то ценишь, тем сильнее этим мучаешь себя?».
Причина мучения, которое огромно,
Заключается в том, что я уверен, что тело – это я.
Если ж выясняется, что я не ограничиваюсь телом, и сам не имею предела,
Откуда мучениям взяться?
Вот почему,
Если дорожить всем, что есть в этом мире, как самим собой,
Можно жить безо всяких хлопот, на попечении у мира.
Если любить все, что есть в этом мире, как самого себя,
Можно жить, беспечно доверившись миру.
(13 чжан)

Именно так выдыхается вэй: под грузом правды о величайшем самообмане. Этот обман начинается с воображения себя крошечной песчинкой посреди огромного мира, готового ее поглотить. Так работает ложь: она кроит из кусочков правды нечто отличное от нее по сути. Тот факт, что песчинка не может быть отделена от океана беспредельности ничем, кроме взгляда, что сфокусирован на ней, превращается в идею, что «океан хочет ее поглотить». И проглотит, конечно, в этом нет сомнений, но…? Но оставаться с подобным фактом один на один, уже будучи песчинкой, невозможно. И фантазия летит дальше, всегда дальше, ангел мой. И вот, то, что вообразило себя песчинкой, спасающейся от бездны, уже городит оборонительные сооружения. Здесь имя обладает тайной властью: беречь того, кто именует. Оно кладет предел бескрайности, ограничивает бесконечность, превращая ее в возделываемый надел. И вот, ты уже не песчинка, но хозяин – границ, надела, но – превыше всего – хозяин силы, что создает вот это всё. Так факт бескрайнего владыки, «которого весь мир вместить не в силах» (26 чжан) превращается в фантазию о повелителе удела. Именно ему посвящен 24 чжан:

Тот, кто ставит себя выше всех, не взойдет на престол,
Тот, кто хочет всем владеть, ничего не получит,
Тот, кто занят самолюбованием, не может видеть ясно,
Тот, кто убежден, что всё знает, заблуждается.
Тот, кто гордится собой, ни на что не способен,
Тот, кто дорожит собой, долго не протянет.
Пытаясь занять место Истока,
Он изо дня в день предается излишествам в еде, совершает никчемные поступки
И ненавидит всё живое,
Поскольку тот, кому досталась такая жизнь, ему нет в жизни места.
(24 чжан)

Здесь, как и в других местах поэмы, мы видим добрый юмор Лао Цзы, который пишет об убийственно тяжелом с улыбкой. Фантазия, каменея в убежденность, давит смертным грузом. Почему? Да потому что нет того, что кажется, нигде, хотя порой и кажется, что есть. Именование дарит ощущение безмерной власти, это так. Но власть сия лишь заключается в том, что дарит имя и оформляет «туманно неведомое», превращая его в ощутимый предмет, «твердый, как слоновая кость» (21 чжан). Такова сила разума: он именует, и мы видим, трогаем, живем и даже дышим «воздухом». Мы видим всё «глазами» и ощущаем «животом». Не так ли ткется сон? Во сне я живу таким и так, как снится мне. И я уверен, что это всё «по-настоящему», не так ли? Но где источник сна, кому он снится? Вот в чем вопрос.
Хозяин надела, конечно, ставит себя выше всех, но – вот беда! – всё время сваливается с престола, едва на него взгромоздившись. Конечно, есть отдельные умельцы, способные возвести высокие и прочные стены, отгораживающие их фантазию от реальности. И стены эти могут простоять и десять, и сорок лет, почему бы и нет? Истинный владыка всегда готов уступить. Но рано или поздно, стены рушатся, открывая бездне трясущееся уязвимое тельце, в котором ничего не остается от тирана, что ужас наводил.
Естественно, получив что-то, опьянившись фантазией «это я сделал», фальшивый владыка хочет еще и еще. Но владеет ли он хоть чем-нибудь? Вот в чем вопрос.
Продолжая упиваться собой, он всё глубже погружается в иллюзию, пропитанную ужасом насквозь. И сила страха всё толкает – дальше, дальше! – по пути совершенствования навыков устрашения и грабежа. При этом можно предположить, что речь идет не только о тиранах и властителях. Самый обыкновенный человек – ты, я, диктор новостей, землепашец, учительница, доктор наук, сантехник, попечитель лепрозория – отличается от тирана лишь масштабом властного удела. Но в сравнении с вечностью, все уделы на одно лицо. И потому «тот, кто убежден, что все знает, заблуждается. Тот, кто дорожит собой, долго не протянет. Пытаясь занять место Истока, он изо дня в день предается излишествам в еде, совершает никчемные поступки и ненавидит всё живое, поскольку тот, кому досталась такая жизнь, ему нет в жизни места». Конец цитаты.
Все мы, принимая сон за реальность, а персонажа сна за его исток, пытаемся таким образом занять место Истока – абсолютного сновидящего, который никогда не спит. И в этом смысле никому нет места в жизни, поскольку жизнь устроена иначе. Остается лишь найти, как.
Но, до поры, до времени, все мы увлечены драмой сна, каждый на свой лад. И даже мучение, которое огромно, не в силах разбудить. Но, тем не менее, иногда, на мгновение, вдруг возникает вопрос: «Что это? Зачем? К чему все эти муки? Неужели это всё, что только может быть?». Конечно, привычка мнить себя властителем тут же приходит на помощь с готовым ответом. Вот только от него не станет легче. И, как в трагедиях Шекспира, новый виток сюжета лижет кровь. Например, вот так:

Шекспир

Я той безумной страстью поражен
Что ранит прямо в сердце:
Она пьянит и отравляет горечью
И манит манит беспрерывно…
Куда?
Туда где рай царит волшебный
Что нарисован росчерком ума
Плененного восторгом наслажденья…
Искусственный магнит
Что к сердцу приторочен прочной нитью
Тянет тянет он туда
В несуществующее в яви
И требует подношений в виде жертв…
Богам что мне сулили наслажденье
Я подношу страдания свои
Чтобы пленить их жертвой ненапрасной
Чтобы направить волю их к себе
К себе любимому на службу…
Безумие рисует все так явно
На лицах маски на глазах печаль
А в сердце острый нож
Лишь кровь во всем спектакле без обмана
Хоть льется понапрасну: сны и бред
Толкают к действиям безумным
И запускают смерти карнавал
Хохочут маски кровь с клинков глотая
И опьяняясь танцем из костей…
Кто ж здесь настоящий? Только я
Безумьем праздника опутал сам себя
И мучаю танцуя до упаду
Не видя лиц: повсюду только маски
Я взглядом их на каждого надел
И подчиняю властно силой мысли
Что вновь и вновь фантазии послушна
Прокручивает старенький мотив
Сценарий где героя льется кровь
И боги жертвою плененные
Спешат на праздник
День и ночь огни волшебные в том празднике горят
И освещают сцену и театр и зрителя
В пустынном тихом зале…

Покуда мук не названо безумье таковым
Оно лишь повторяться снова в силах
Проигрывая такт за тактом
Мучительный и сладостный мотив
Открыть в себе безумца
Что жизни ход мученьям подчинил
Увидеть сон где мыслилась игра
Природы праздника и волшебства
Увидеть смерть что правит этим балом
И тупо льет на лица кровь
Увидеть страсть к мучениям напрасным
И тягу повторять их вновь и вновь
В надежде праздной превратить говно
В конфетку
Все это пробуждению подобно
Или приходу в разум от вина
От пьянки беспробудной многолетней
Так жизнь тебя макает пьяной рожей
В ведро с холодною водой
И протрезвляет раз за разом
И выдыхается безумье и огонь
Безумной страсти медленно но верно издыхает
И исчезает сон хождения по мукам
Так на пол падает юла
Которой не касается рука

…